— Если бы ты столько же внимания уделяла катехизису, сколько всяким посторонним вещам, то знала бы: число пять для нас священное число, это идеальное воплощение Божьего творения: воздух, земля, огонь, вода… и, что самое главное, дух. Все, что мы видим вокруг, содержит в себе эти пять элементов. Пять — это самое священное и на небесах. — Она поманила меня рукой. — Пойдем. Я посылала за тобой в мастерскую, но сестра Тереза просила передать, что ты плохо себя чувствуешь.
Она не стала задавать вопросов о причине моего недомогания. Я молча шла за ней, сердце в груди бухало так сильно, что отдавало в ушах, и мне пришлось усилием воли заставить себя не прижимать к нему руку, чтобы унять этот стук.
Мы вошли в кабинет, аббатиса указала мне на табуретку перед ее рабочим столом. Я послушно села, а она подошла к окну. Молчание длилось так долго, что я испугалась: уж не собирается ли она отчитать меня за непослушание, ведь она приказала, чтобы ноги моей больше не было в библиотеке.
Внезапно аббатиса нарушила молчание:
— У меня есть для тебя добрая весть. И хотя ты сомневаешься в милосердии Господа, Он наблюдает за тобой и твоими сестрами с благоволением.
А-а, значит, правда, она хочет, чтобы я постриглась в монахини. Давно решила все за меня. Вокруг меня неожиданно сомкнулись тяжелые стены. Я, конечно, благодарна за то, что монахини заботились обо мне, обеспечили кров и спокойное существование, дали возможность найти себя. Я давно смирилась с мыслью, что отец уже никогда не придет за нами, да он и не собирался. Но мне ведь нужно как-то поддерживать своих сестер. Как я стану делать это, если постригусь в монахини?
Аббатиса повернулась ко мне:
— Я написала твоим родственникам. Правда, не сразу разыскала их, но они ответили и сообщили, что хотят забрать тебя к себе.
— Родственникам? — как эхо повторила я. — Но у меня нет родственников, преподобная матушка.
Я знала, что говорю. Хотя я давно уже перестала ждать чего-нибудь от отца, но не забыла, как сестры моей матери буквально прогнали нас: с глаз, как говорится, долой, из сердца вон, ни одна из них не захотела брать на себя ответственность за нас.
— Нет-нет, у тебя есть родственники, — возразила аббатиса и взяла со стола какую-то бумагу. — Сестра вашего батюшки, мадам Луиза Костье, ответила на наше письмо и сообщила, что может устроить вас с Джулией, вместе с ее собственной младшей сестрой Адриенной, в монастырь Святого Августина в Мулене, рядом с которым они проживают. И вы сможете проводить в их доме каникулы, а тем временем искать место ученицы с тем, чтобы в дальнейшем выйти в люди и самостоятельно зарабатывать на хлеб. — Объявив мне все это, она замолчала, ожидая ответа.
Я сидела, крепко стиснув руки. Именно об этом мне и говорила сестра Тереза, именно такой весточки я и ждала. Но, не глядя даже на письмо, которое аббатиса держала в руке как некое полученное с небес знамение, я твердо произнесла:
— Я не знаю никакой мадам Луизы Костье. Должно быть, вас ввели в заблуждение, преподобная матушка.
Душа моя как бы нарочно протестовала против слов аббатисы, хотя я прекрасно понимала, что никто не осмелился бы ввести ее в заблуждение или обмануть. Я своими глазами видела письмо, доказывающее правоту слов аббатисы, но, с другой стороны, откуда могли взяться у меня родственники, желающие принять меня? И где они были все эти семь лет?
— Я уверена, что это не так. Может быть, ты не знаешь, но родители твоего батюшки еще живы, они живут в небольшом городке под Муленом. Луиза — их старшая дочь, она уверяет меня в письме, что если бы знала, что ты и твои сестры находятся здесь, то обязательно приехала бы повидаться с вами.
Ногти больно вонзились в мои ладони. Повидаться? Ах, она приехала бы повидаться, но отнюдь не забрать нас отсюда! Я оказалась права, и я не хочу ее видеть. Что касается меня лично, я не сомневаюсь, что эта Луиза Костье ничем не лучше других наших тетушек, такая же черствая душонка, скроенная из того же грубого материала.
Наверное, мое раздражение не укрылось от глаз аббатисы.
— Вижу, ты, как всегда, проявляешь упрямство. Я серьезно боюсь за тебя, весь твой характер передо мной как на ладони, ты всем и всегда недовольна. И все же сестра Тереза уверяет меня, что Господь не разделяет моей озабоченности. — Она так и не отдала мне письма, и теперь я сидела как на иголках, едва удерживаясь, чтобы не вскочить и не выхватить его из рук аббатисы. — Итак, готовься к отъезду. И сообщи Джулии радостную весть. Смотри, чтобы я не слышала на тебя никаких жалоб. И выбрось из головы свои недостойные сомнения. Ты меня поняла?
— Да, матушка.
Я стояла, не чувствуя под собой ног. Кое-как повернулась к двери и застыла на месте, пытаясь осмыслить всю громадность случившегося. Как только откроются ворота монастыря и выпустят меня в мир, они закроются за моей спиной навсегда, если только я не стану умолять о позволении постричься в монахини. Попав в монастырь, я всегда хотела только одного: поскорей выбраться отсюда. Теперь же, когда настал этот момент, я колебалась. А если у меня ничего не выйдет? Что станется с нами, со мной, с Джулией и Антуанеттой? Иголкой швеи воевать с жестоким миром не так-то просто: маму это оружие не спасло. Спасет ли оно меня и моих сестер?
Я набралась храбрости и оглянулась. Возможно, впервые с тех пор, как я перешагнула порог кабинета аббатисы, она заметила оживший в моей душе страх.
— А что будет с Антуанеттой?
— Закончится ее срок пребывания здесь, и она тоже отправится в монастырь Святого Августина. — Аббатиса помолчала. — Помни о моем предостережении, Габриэль. В сердце простой девушки не должно быть места для бесплодных желаний. В жизни порой надо стремиться к чему-то совсем простому.
Я вышла, а она осталась сидеть за столом с письмом в руке от некой тетушки, которой я никогда в жизни не видела.
Я смотрела на нее и видела себя, с единственной разницей, что с самого рождения эту девушку баловали и нежили и ей, в отличие от меня, посчастливилось иметь не только обоих родителей, но и любящую старшую сестру, вышедшую замуж за нежного и преданного человека. Одним словом, передо мной было идеальное воплощение благополучной девушки.
Звали ее Адриенна Шанель. С первого взгляда мне захотелось возненавидеть ее.
Она выскочила из дому, чтобы встретить нас после нашего трехдневного путешествия от Обазина до монастыря Святого Августина. Возможно, от меня не укрылись бы все те же мрачные и унылые монастырские стены, тонкая колокольня и за двойными воротами двор, если бы я не устремила сейчас взор на ее тонкую фигуру, на пышную, как и у меня, копну черных как смоль волос. Она вела себя так, словно с самого детства нас знала, приветствуя жарким объятием и поцелуями в обе щеки, и несколько часов после этого я еще ощущала на себе запах ее лаванды.
— Как чудесно, наконец-то вы приехали, — заявила она сразу же.
Я смотрела на ее лицо, глаза с длинными пушистыми ресницами, широкий рот, стараясь обнаружить хоть малейшую тень сомнения или нерешительности. Вряд ли можно было обвинять ее в том, что она не пришла к нам на помощь, не спасла нас тогда, ведь мы с ней были одногодки. Когда умерла мама, Адриенна была еще совсем девочкой. И все же я поймала себя на горячем желании найти в ней хоть какие-нибудь недостатки.
— Ну вот, наконец-то мы вместе, и больше нам не надо разлучаться, никогда, — добавила она.
Я сразу заметила, что Джулия всем своим существом так и потянулась к Адриенне, излучающей поистине солнечное тепло. Мне бы вздохнуть с облегчением, поскольку надоел уже вечный скулеж моей бедной сестренки, которая со страхом смотрела в будущее, но в бездонных глубинах души уже шевелилось беспокойное чувство, еще не вполне осознанное и называемое завистью.
Но если бы я и осознала это чувство, то скорее бы откусила себе язык, чем призналась в нем. Я ведь прежде никогда и никому не завидовала. Как же теперь признаться себе в том, что мне так хочется быть похожей на мою добрую, великодушную тетушку?
В последующие несколько недель от нее нигде не было мне спасения. Нам обеим было по восемнадцать лет, и меня поместили в тот же дормиторий, что и Адриенну. Очень скоро я узнала, что это помещение предназначено для девушек из бедных семей, а вот дочери уважаемых семей, которые платили за образование дочерей, занимали куда более изысканный дормиторий в противоположном крыле. То есть снова все тот же Обазин, с такими же обидами, враждой и соперничеством. И я понимала: будучи новенькой, из нищей семьи, к тому же строптивой, одним словом, не такой, как все, я скоро стану мишенью для издевок и насмешек.
Но Адриенна без видимых усилий расчищала передо мной путь от всех помех и препятствий.
— Главное, не обращай на них внимания и не бери в голову, — сказала она, когда мы с Джулией, тесно прижавшись друг к другу, вошли в класс.
