— В чем дело, генерал? Схоронили тещу? — полушутливо спросил его Левенгаупт.
— Хуже, ваше сиятельство, мы схоронили дисциплину. А без дисциплины армия превращается в стадо. Нынче я не берусь предсказывать исход кампании.
— Что так мрачно?
— У меня идет повальное дезертирство, ваше сиятельство, особенно из финских полков. Мерзавцы убегают, унося с собой и оружие.
— Но это же так просто пресечь, генерал. Надо их ловить и вешать перед строем. Не расстреливать, а именно вешать. При повторном побеге четвертовать.
— При повторном, ваше сиятельство? — переспросил с горькой усмешкой Будденброк. — Повешенный вряд ли еще раз убежит.
— Ах да, генерал, — смутился Левенгаупт. — Извините, оговорился.
Совет главнокомандующего уже на следующий день был принят к исполнению. Трех бежавших финнов поймали в скалах, привели на площадь города, согнали туда жителей и солдат, наскоро соорудили виселицу и повесили беглецов.
— Вот как надо, генерал, — сказал поучительно Левенгаупт, начиная собираться в обратный путь в столицу.
А чтоб его этот отъезд не был воспринят как дезертирство, сказал, вздохнув:
— Прямо хоть разорвись! И сейм веди, и командуй армией.
И, уже находясь на палубе корвета, наказывал стоящему на берегу Будденброку:
— Так и держать, генерал. Строже, как можно строже с ними. К началу боев я ворочусь.
Корвет ушел на вест, унося в Стокгольм главнокомандующего, а Будденброку на следующее утро сообщил адъютант:
— Из второго полка дезертировал целый взвод.
— Финны?
— Они самые.
В апреле уже главнокомандующий Ласси отъехал из Москвы, направляясь в Выборг. Туда с зимних квартир шли русские полки, подтягивалась кавалерия и казаки под командой старшины Краснощекова.
В резиденции выборгского обер-коменданта генерал-майора Шипова состоялся военный совет, где помимо Ласси присутствовали генералы Кейт, Салтыков, Чернцов и Ливен.
— Господа, пока дипломаты ищут пути к миру, нам, военным, надлежит заниматься своим делом, то есть воевать, — сказал Ласси, открывая совет. — Вам, Петр Семенович, я придаю отряд донских казаков, используйте их для глубоких рейдов на территории противника. Желательно появление казаков за спиной у Будденброка. Это посеет панику в гарнизоне Фридрихсгама, что облегчит задачу генералу Кейту. Постарайтесь, Петр Семенович, чтоб казаки поменьше обижали финнов.
— За них трудно ручаться, Петр Петрович. Вольница. Но я постараюсь.
— Дело в том, что к финнам отправлен манифест государыни, в котором она их ласкает надеждой отделить из-под опеки Швеции. И грабежи, на которые так падки казаки, будут идти вразрез со словами манифеста.
— Надо было пригласить сюда Краснощекова. Все же какой-никакой, а он у них за атамана.
— Это мое упущение. Но я поговорю с ним после совета.
На военном совете были определены задачи командиру конной гвардии генерал-майору Ливену и командиру пехоты генерал-майору Чернцову.
Через два дня донские казаки под командой Краснощекова, которому накануне приказом главнокомандующего было присвоено звание бригадира, отправились в свободный промысел над неприятелем. Звание бригадира, считавшееся чуть ниже генеральского, но выше полковничьего, очень льстило казакам: «Наш-то Федор Иванович, гля, почти полный генерал, первый на Дону».
Опытный Ласси, точно рассчитав воздействие этого производства на донскую вольницу, так и сказал Салтыкову:
— Они его лучше слушаться будут.
И не ошибся.
А между тем шведский посланник Нольке, остановившись в Москве в доме Шетарди, пытался через него повлиять на императрицу, дабы склонить ее хоть к каким-то уступкам. Но безуспешно.
— Что она вам отвечает? — допытывался Нольке у маркиза.
— А ничего. Стоит мне заикнуться о деле, она машет рукой на меня: никаких дел, милый Шетарди, а то мы поссоримся. У меня есть правительство, пусть оно решает.
— Но ведь она врет! Одно ее слово…
— Конечно, она лукавит. Что я, не понимаю? Но не скажешь же ей об этом. Она императрица, и обвинение ее во лжи будет воспринято как оскорбление. А за это в лучшем случае вышибут из России, а то, чего доброго, и плетьми отчихвостят.
— Но у вас же экстерриториальность.
— Какая, к черту, экстерриториальность, Нольке! Вон с неделю тому с меня посреди Москвы шубу содрали. Меня дернуло за язык сказать, что я французский дипломат. «Ах, говорят, так ты еще и француз, тогда скидывай портки и сапоги». И сняли. Еще и накостыляли по шее. Вам смешно, а мне пришлось по снегу чуть не голому к дому бежать. Хорошо, было близко.
— Вы сказали государыне?
— Что вы? Боже упаси. Это же позорище, дипломат по Москве без штанов бегает. Кредит мигом испарится. Для всех посмешищем станешь. Не вздумайте вы где проговориться.
— О чем вы просите, маркиз. Разве я не понимаю?
— Вон Разумовский — ночной император — по пьянке ударил палкой генерала Салтыкова Петра Семеновича, и тот смолчал. Все хихикают, вот, мол, генерал, граф спустил мужику оскорбление. А что он мог сделать против фаворита? Да если б он его пальцем тронул, мигом бы загудел в Сибирь. И уж то не в счет, что назавтра протрезвевший Алексей Григорьевич просил у Салтыкова чуть не слезно прощения. Тверезый-то фаворит милейший человек, а вот по пьянке, вишь ты, сорвался. А за Салтыковым уж приклеилось прозвище «битый графчик». Иди теперь, попробуй соскреби. Так что вопить о своих синяках себе дороже обойдется, Нолькен.
Шведский посланник Нолькен, не будучи уверен в боеспособности своей армии, отправился в Фридрихсгам к Левенгаупту и Будденброку, где очень быстро убедился в своей правоте.
— Боже мой, с этим сбродом вы собираетесь воевать? — спросил он Левенгаупта.
— Я прошу вас не вмешиваться в наши дела, — отрезал мрачно генерал.
Будденброк, старый знакомый Нолькена, был более откровенен с ним:
— Эх, Эрик, головотяпы в Стокгольме вкупе с Парижем решили потягаться с русским колоссом, а нам с Левенгауптом придется отдуваться. Я уже чую на шее своей петлю палача.
— Надо же что-то предпринимать.
— Что предпримешь? У нас уже по тылам хозяйничает генерал Салтыков с казаками, а мы не можем отправить на него и полка.
— Почему?
— Левенгаупт говорит: нельзя, мол, распыляться. Тоже мне, полководец выискался. Ему в рикстаге место языком молоть, а он взялся армией командовать. Впрочем, в прошлом году это была армия, а нынче — сброд.
Ночью Нолькен при тусклом свете свечи засел за письма. Одно небольшое он написал фельдмаршалу Ласси, в котором сообщал, что находится во Фридрихсгаме, и умолял повременить с открытием боевых действий, хотя знал, что они давно идут. И просил еще доставить пакет в Москву господину Шетарди.
В письме маркизу Нолькен, на свой страх и риск, писал о готовности Стокгольма к переговорам и чтоб Шетарди, выйдя на императрицу, сообщил ей об этом. Здесь шведский посланник далеко превышал свои полномочия, выдавая желаемое за действительное. Утешал себя мыслью: «Ничего, пока письмо дойдет до Москвы, пока явится приказ оттуда, я успею в Стокгольме убедить наших головотяпов, что ныне спасение только в переговорах. Если уж у Будденброка шея чешется в предчувствии петли, то армию ждет катастрофа».
На Троицу, 6 июня, русская армия по случаю праздника отдыхала, а солдаты, приняв с утра свою положенную чарку, развлекались кто как мог: где играли в подкидного, кто-то чинил портки, где-то разинув рты слушали вранье полкового сказочника, некие отсыпались в палатках, лишь дозорные несли службу, таясь по кустам и расщелинам.
На такой дозор и налетел шведский унтер-офицер с барабанщиком.
— Я иду к фельдмаршалу Ласси, — сказал швед почти без акцента. — У меня к нему пакеты.
— Пойдем, — сказал дозорный гвардеец и на всякий случай пустил шведов впереди. Кто его знает, может, они за «языком» явились, а фельдмаршалом лишь прикрываются.
Появление шведов в лагере вызвало оживление среди солдат.
— Ты глянь, Васька где-то шведов захомутал.
— Ты где их добыл, Васьк?
Дозорный подвел шведов к палатке ротмистра конной гвардии Респе и крикнул:
— Господин ротмистр!
Офицер вышел из палатки с поручиком Икскулем:
— В чем дело?
— Вот явились о той стороны, господин ротмистр.
— Но мне нужен фельдмаршал Ласси, — сказал унтер-офицер.
— Зачем он вам? — спросил Респе.
— Я имею к нему письма от наших командиров.
— Давайте их мне.
— Но я должен передать фельдмаршалу лично в руки.
— Ты унтер-офицер, а не соображаешь, кто ж тебя пустит к фельдмаршалу? Давай. Ну что стоишь? Что мне их, силой отбирать, что ли?
Шведы переглянулись в нерешительности, перекинулись короткими фразами. И унтер-офицер, вынув из-за пазухи пакеты, передал их Респе.
