– Не хочу!
– А-а-а, боишься!..
– Не хочу! Потому, что не люблю неправду.
– А я правду скажу… – но он осекся и, прикусив губу, потупился.
Наступила тяжелая пауза.
– Кстати, – спросила Варенька, пытаясь изменить направление разговора, – о чем вы с ним разговаривали там, в вестибюле?
– Я рассказал ему о своей службе.
– А где ты сейчас служишь?
– Я?.. Я стою у пограничного столба, на том самом месте, где немцы так и не могли перейти нашу границу! – сказал он.
– А немцы близко?
– Это уже неважно, – ответил Мордвинов и замолчал.
Потом, сухо простившись, ушел. Стоя у раскрытого окна, Варенька долго смотрела ему вслед, и, когда он скрылся за сопкой, ей почему-то захотелось вернуть его обратно. Она вдруг почувствовала, что вот сейчас у нее нашлись бы нужные теплые и дружеские слова, чтобы согреть этого сложного и хорошего человека, который любит ее…
Китежеву перевели в отделение выздоравливающих в тот день, когда было получено сообщение, что войска Ленинградского фронта выбили финнов из дачного пригорода – Терийоки. И то, что она поправляется, и то, что освободили этот тихий городок, в котором она еще студенткой отдыхала перед войной, – все это развеяло в ее душе какую-то неясную печаль и уничтожило горький осадок от разговора с Мордвиновым.
Летчики из соседней палаты пригласили ее к себе, и до самого отбоя она играла с ними в домино. Один летчик был уже знаком ей по службе в транспортной авиации. Варенька играла вместе с ним, и он, пользуясь правом старого знакомства, ругал девушку за постоянные проигрыши, называя ее на «ты».
– Ну куда ты опять со своей шестеркой лезешь! Ты же видишь, что я на одних «азах» играю, а тебе лишь бы кость сплавить!..
– Ай, как ты кричишь на меня! – смеялась девушка. – Откуда я могу знать, что у тебя «азы»!
В самый разгар игры пришел главврач с помощниками.
– Спать, спать, молодые люди! Китежева, идите в палату!..
Когда девушка уже ложилась в постель, Кульбицкий пришел к ней, осмотрел рану и спросил:
– Вы плавали на «Аскольде»?
– Да, с осени прошлого года.
– Где учились?
– Перед войной окончила медицинский институт, в сорок первом стала военным фельдшером, а потом прошла курсы усовершенствования корабельных врачей.
– Какой профиль вашей основной работы?
– Я врач-терапевт.
– Вы не могли бы завтра после обеда зайти ко мне в кабинет?
– Хорошо, товарищ подполковник.
На следующий день Варенька натянула халат, просунула ноги в шлепанцы и спустилась на второй этаж, где находился кабинет главного врача поликлиники Северного флота.
– Я вас слушаю, товарищ подполковник.
Кульбицкий сидел за столом, просматривая толстую папку с документами. По цвету обложки Варенька узнала свое личное дело. Подполковник спросил:
– Варвара Михайловна, вы не хотели бы работать в нашей поликлинике?
Варенька замялась.
– Мне хотелось бы вернуться на корабль, – сказала она.
– Вы будете работать не только в лаборатории, но и на кораблях, – перебил ее Кульбицкий и вдруг спросил: – Вы страдаете морской болезнью?
– Я начинаю укачиваться только с восьми баллов.
Вареньке нравилось, что она еще сидит в больничном халате, а ей уже предлагают новую работу.
– У вас на «Аскольде» были случаи заболевания?
– Во время сильного шторма – да!
– Как вы лечили заболевших?
– Матросам, пульс которых замедляется, я давала по двадцать капель белладонны в день и заставляла пить кофе. А тем, у кого пульс, наоборот, учащался, я делала подкожное введение ацетилхолина.
– Таким образом, – заключил подполковник, – при лечении вы делили всех заболевших на две группы по их нервным темпераментам: на ваготоников и симпатикотоников, так?
– Да, – кивнула девушка, еще не понимая, к чему клонится весь этот разговор.
Кульбицкий встал, носком ботинка поправил загнувшийся край ковра. Девушка ждала…
– Недалек тот день, когда начнется наше наступление, – медленно произнес подполковник. – Надо полагать, что близость такого обширного морского театра, как Баренцево море, позволит командованию прибегнуть к ряду крупных десантных операций. Пехотинец, сошедший с палубы корабля, должен сразу вступать в бой. Этот измеряемый секундами момент, когда он бросается в первый рывок на вражеский берег, решает все и требует от десантника колоссального напряжения всех человеческих возможностей. Вы понимаете, товарищ Китежева, что я имею в виду, – силу, бодрость и ясность разума… Но как же десантник может идти в бой, если его измотало море, если он болен?
Этот вопрос Кульбицкий произнес так, словно обращался непосредственно к девушке.
– И вот перед нами, – продолжал он, – морскими врачами, стоит задача: найти препарат для борьбы с морской болезнью!
– Товарищ подполковник, это очень интересно. Я, пожалуй, согласна. И даже не пожалуй, а точно…
Рыболовный флот Заполярья переживал тяжелые дни. Часть траулеров сменила свои мирные вымпелы на широкие полотнища военных флагов. Другая часть пропала без вести в океане, – слишком хорошо знали мурманчане этих людей, чтобы сейчас не сказать им: вечная память героям!.. На других кораблях не хватало рабочих рук.
И это в то время, когда стране, как никогда, нужна была рыба. Фронту требовались консервы, раненым бойцам необходим целительный рыбий жир, в костной муке нуждались колхозы. Командование рыболовной флотилии обратилось к женщинам с призывом занять вахтенные посты на палубах траулеров. Во всех рыбопромышленных учреждениях стала проводиться запись желающих.
Не так-то легко было решиться перешагнуть через все условности и войти в экипажи кораблей безо всяких скидок на свой пол, который принято считать слабым. Но когда Настенька Корепанова заявила, что она согласна идти на «Рюрик», где плавает ее муж, тетя Поля сказала:
– Нет уж, милая, ты за мужем гонишься, а не за работой. Так что в цехе оставайся. Ну, а мое дело ясное: я в пуксах рыбацких такой же красивой буду, как ты в своей юбке…
И вот еще вчера она отвела дочку Аглаи в дом Степана Хлебосолова, а сегодня в полночь уже должна ступить на палубу траулера. Сейчас тетя Поля прощается со своим цехом и перед концом смены говорит Насте Корепановой:
– А ну-ка, дай нож… Поработаю напоследок!..
Неутомимый конвейер подкатывает к ней большую рыбину. Мастер заученным движением подхватывает ее, и – раз! – вдоль спины пикши пробегает лезвие. Еще один молниеносный взмах руки, и бело-розовый пласт мяса отползает в сторону. Однобокая рыбина переворачивается, филе срезается с другой стороны. Хребет сталкивается в ящик, откуда он пойдет на выделку рыбьей муки…
На стол шлепается вторая пикша.
– Ух ты, какая жирная! – говорит тетя Поля, отстраняясь от едких капель, брызжущих из-под ножа. – На хороших лугах, видно, паслась…
Звонок возвещает конец смены. Работницы скидывают передники, торопятся к умывальникам. Тетя Поля тоже трет под краном руки, громко печалится:
– Вот как случилось-то: море моего боцмана взяло, а теперь я в море иду… Видать, такая уж доля моя: от него, студеного да проклятого, ни на шаг. Ну да и что мне? Дело мое вдовье, детей нету… На могиле мужа своего трудиться буду…
Работницы молчали: уже не одна женщина ушла на траулеры, и многие… многие из них не вернулись.
Только Настя сказала:
– Мой-то, как демобилизовали его, тоже на «Рюрик» попал. Ты зайди ко мне, тетя Поля, белье ему передать надо…
– Ладно, передам, – ответила Полина Ивановна и больше не сказала ни слова.
* * *
Вечером, собираясь идти в порт, она зашла в магазин, и какой-то шустрый ремесленник, продираясь через очередь, сказал ей:
– Дай-ка пройти, бабушка!..
Всю дорогу Полина Ивановна вспоминала эти случайные слова и грустно улыбалась: «Вот шельма парень, да какая же я тебе бабушка!.. Меня вон еще на траулер пригласили, а ты – бабушка, говоришь…»
Придерживая мужнин рундучок, куда свободно поместились ее небогатые пожитки, тетя Поля проходила по темным улицам и мысленно прощалась с городом. Она любила эти суровые берега, любила залив, всегда заставленный кораблями, любила этот ветреный город, с которым у нее так много связано – и дурного и хорошего.
Вон там качался линкор «Чесма», и в трюмах его томились матросы; а вон там, где высится сейчас башня метеостанции, бродила она по берегу и, плача, заживо хоронила своего мужа. На месте Междурейсового дома раньше кисло болото, и однажды корова завязла в нем так, что мужики бились-бились над ней, да так и махнули рукой: «Нам, буренушка, тебя не вытащить…» Здесь она любила собирать морошку, и куропатки выпархивали у нее из-под ног, дикий олень как-то боднул рогами лукошко с ягодами. Сейчас на этом угодье стоит Дом культуры рыбаков, в котором тетя Поля впервые в жизни побывала в театре, впервые ощутила вкус к книге, понятие о которой раньше связывалось в ее сознании с Евангелием, «Четьи-минеи» да «Плачем Иосифа Прекрасного, егда продаша его братия во Египет…».
