— Но почему ты так поступаешь? — изумился он.
— Потому что когда-то меня спас датчанин, — ответил я, — и мне нравятся датчане.
А еще Хэстен был очень кстати, потому что я нуждался в людях. Я не доверял Одде Младшему и боялся Стеапу Снотора, воина Одды, вот почему мне требовались в Окстоне мечи.
Милдрит, конечно, не хотела, чтобы в доме ее отца жили вооруженные датчане. Ей нужны были слуги и крестьяне, чтобы пахать землю и доить коров, но я заявил, что ее муж как-никак — лорд, а лордам просто необходимы воины.
Я и впрямь был лордом, лордом нортумбрийским. Утред Беббанбургский, вот как меня зовут. Мои предки, которые вели свой род от бога войны Вотана (датчане называют его Один), когда-то были полноправными властителями в Северной Англии, и если бы родной дядя бессовестно не украл у меня Беббанбург, когда мне было десять лет от роду, я бы все еще жил там, в безопасности — нортумбрийский лорд в своей омываемой морем крепости. Датчане покорили Нортумбрию, и король Риксиг, который во всем подчинялся им, словно кукла, которую дергают за веревочки, правил в Эофервике, но Беббанбург был слишком неприступен, чтобы датчане его взяли, и в этой крепости сейчас засел мой дядя, именовавший себя олдерменом Эльфриком. Датчане не трогали его, пока он не причинял им неприятностей, и я частенько мечтал, как однажды вернусь в Нортумбрию и потребую то, что принадлежит мне по праву рождения. Но вот только как этого добиться?
Чтобы взять Беббанбург, мне требовалась армия, а у меня имелся лишь один-единственный воин — молодой датчанин Хэстен.
А ведь помимо дяди у меня в Нортумбрии были и другие враги. Ярл Кьяртан и его сын Свен, потерявший из-за меня глаз, с радостью бы меня убили, а дядя еще и заплатил бы им за это. Так что сейчас мне в Нортумбрию лучше не соваться. Но я туда еще непременно вернусь. Этого жаждала моя душа, и я хотел бы вернуться туда вместе с моим другом Рагнаром Младшим: он был жив, его корабль выдержал шторм. Я услышал это от священника, который следил за переговорами близ Эксанкестера. Он заверил меня, что ярл Рагнар входил в делегацию знатных датчан, явившихся от Гутрума.
— Настоящий великан, — сказал мне священник, — и на редкость громогласный.
Услышав это описание, я удостоверился, что Рагнар жив, и сердце мое возрадовалось, потому что я знал: мое будущее связано с ним, а вовсе не с Альфредом. Когда переговоры закончатся и заключат перемирие, датчане, без сомнения, покинут Эксанкестер, и тогда я принесу свой меч Рагнару и обращу клинок против ненавистного Альфреда.
Я сказал Милдрит, что мы оставим Дефнаскир и отправимся к Рагнару, что я стану сражаться под орлиным знаменем Рагнара и буду преследовать по законам кровной мести Кьяртана и вероломного дядю. Услышав это, Милдрит разразилась слезами и никак не могла успокоиться.
Я не выношу женского плача. Милдрит очень страдала от моего решения и пребывала в растерянности, а я в ответ на нее злился — и мы рычали друг на друга, как дикие коты, а дождь все лил и лил. Я ярился, словно зверь в клетке, желая, чтобы Альфред и Гутрум поскорей закончили свою болтовню, потому что все знали: Альфред позволит Гутруму уйти. А как только тот покинет Эксанкестер, я смогу присоединиться к датчанам. И не важно, пойдет со мной Милдрит или не пойдет, только бы сын, носивший мое имя, был со мной.
Время шло. Днем я охотился, а ночью пил и мечтал о мести. И вот однажды вечером, вернувшись домой, я обнаружил, что меня ждет отец Виллибальд. Виллибальд был хорошим человеком, он служил капелланом на флоте Альфреда в ту пору, когда я командовал этими двенадцатью кораблями. Как выяснилось, теперь он возвращался в Гемптон, но по дороге заглянул к нам, поскольку подумал, что мне интересно узнать, чем закончились долгие переговоры между Альфредом и Гутрумом.
— Заключен мир, господин, — сказал он. — Слава богу, заключен мир.
— Слава богу, — эхом откликнулась Милдрит.
Я молча вытирал кровь кабана с наконечника охотничьего копья и думал, что теперь Рагнара точно отпустят и я смогу к нему присоединиться.
— Вчера договор был скреплен торжественными клятвами, — продолжал Виллибальд, — и теперь наступил мир.
— Они давали друг другу торжественные клятвы и в прошлом году, — хмуро проговорил я.
Альфред и Гутрум заключили мир в Верхаме, но Гутрум нарушил договор и убил заложников. Одиннадцать из двенадцати заложников тогда погибли, и только я выжил благодаря Рагнару, который меня защитил.
— Итак, на чем же они порешили? — спросил я.
— Датчане отдадут всех своих коней, — ответил Виллибальд, — и пешком вернутся в Мерсию.
«Вот и хорошо, — подумал я, — потому что туда-то я и отправлюсь».
Но вслух, разумеется, ничего не сказал, только позлословил насчет того, что Альфред позволил датчанам уйти.
— Почему он не сражался с ними? — спросил я.
— Потому что их слишком много, господин. И в бою погибло бы слишком много народу с обеих сторон.
— Альфред вполне мог бы убить всех своих врагов.
— Мир лучше войны, — возразил Виллибальд.
— Аминь, — заключила Милдрит.
Я принялся точить наконечник копья, проводя по нему точильным камнем. Мне казалось, что Альфред проявил неуместное благодушие. Гутрум, в конце концов, был единственным оставшимся в живых вождем датчан, и он попал в ловушку. Окажись я на месте Альфреда, то не заключал бы никаких договоров. Только осада, которая закончилась бы тем, что власть датчан в Южной Англии оказалась бы сломлена. А вместо этого Гутруму разрешили оставить Эксанкестер.
— Все в руках Божьих, — сказал Виллибальд.
Я посмотрел на него. Священник был на несколько лет старше меня, но всегда казался мне младше. Как из человека честного, пылкого и доброго, из него получился хороший флотский капеллан. Вот только бедняга до сих пор страдал от морской болезни и бледнел при виде крови.
— Значит, это Бог заключил мир? — скептически вопросил я.
— А кто же, по-твоему, послал шторм, потопивший корабли Гутрума? — горячо ответствовал Виллибальд. — Кто предал Уббу в твои руки?
— Ну, с Уббой я разделался сам, — вставил я.
Он не обратил внимания на мои слова.
— У нас набожный король, мой господин, — сказал Виллибальд, — а Бог вознаграждает тех, кто верно Ему служит. Альфред победил датчан! И они поняли, что именно произошло! Гутруму ясно: это божественное вмешательство! Он спрашивал о Христе.
Я промолчал.
— Наш король — искренне верующий человек, — продолжал священник. — Пройдет немного времени, и Гутрум увидит истинный свет Христовой церкви. — Он подался вперед и прикоснулся к моему колену. — Мы постились, господин, мы молились, и наш король верит, что датчане тоже придут к вере Христовой, а когда это случится, настанет вечный мир.
Виллибальд нес всю эту чушь совершенно серьезно, и, разумеется, его слова звучали для ушей Милдрит, как сладкая музыка. Моя жена была хорошей христианкой и всем сердцем верила в Альфреда. Раз король считал, что Бог дарует ему победу над датчанами, она тоже в этом не сомневалась. Лично мне это казалось безумием, но я промолчал.
Слуга принес ячменное пиво, хлеб, копченую макрель и сыр.
— У нас будет истинно христианский мир, — заявил Виллибальд, начертав знак креста над хлебом, прежде чем приступить к еде, — мир, скрепленный передачей заложников.
— Мы снова отправим к Гутруму заложников? — удивился я.
— Нет, — ответил Виллибальд. — Но он согласился прислать заложников к нам. Среди них шестеро ярлов!
Я перестал точить наконечник копья и посмотрел на Виллибальда.
— Шестеро ярлов?
— Да! И в том числе твой друг Рагнар!
Виллибальда, казалось, радовали такие новости, а вот я пришел в ужас. Если Рагнар сейчас не с датчанами, выходит, я не смогу к ним присоединиться. Он был моим другом, его враги были моими врагами, и без Рагнара, который защитил бы меня, я окажусь абсолютно беззащитным перед Кьяртаном и Свеном — так звали отца и сына, убивших Рагнара Старшего и мечтавших добраться и до меня тоже. Без Рагнара Младшего я не мог оставить Уэссекс.
— Рагнар — один из заложников? — переспросил я. — Ты уверен?
— Разумеется, уверен. Его будут держать у олдермена Вульфера. Всех заложников будут держать там.
— И как долго?
— Пока их не отпустит Альфред или пока Гутрум не примет крещение. А Гутрум, между прочим, уже согласился, чтобы наши священники поговорили с его людьми. — Виллибальд бросил на меня умоляющий взгляд. — Мы должны верить в Господа. Мы должны дать датчанам время, чтобы Бог вошел в их сердца. Гутрум понимает, что теперь пришло время христианства!
Я встал и пошел к двери, отодвинул кожаный занавес и уставился на широкий плес Уиска. На душе у меня было скверно. Я ненавидел Альфреда и не хотел жить в Уэссексе, но теперь, похоже, был обречен остаться тут.
