Ознакомительная версия.
Я. Скажите, а что вы думаете о Моцарте?
САЛЬЕРИ. Помилуйте, зачем мне о нем думать. Есть вещи, о которых думать куда приятнее. Например, певица госпожа 3.
Я. Неужели в нашей опере осталась та, которая не стала жертвой вашего темперамента?.. И все-таки – о Моцарте.
САЛЬЕРИ. Легко, изящно, грациозно. Публика это любит. Но вы?! Впрочем, барон, ваш вкус столь безукоризнен, что вас уже могут взволновать только самые примитивные вещи... Моцарт – прекрасный клавирист. Но когда исполнитель желает сам сочинять, одним исполнителем становится меньше и редко одним сочинителем больше... Так что при всем моем уважении к вам, барон, Моцарт – это... несерьезно. Хотя есть вещи, которые мне в нем симпатичны: щедр, умеет сорить деньгами, прекрасно острит.
Я. Вас, например, он зовет «Музыкальный фаллос». Только погрубее.
САЛЬЕРИ. А вас – всегда изысканно: «такой же зануда, как все его накрахмаленные симфонии». И все-таки: Моцарт – это несерьезно.
Я. И все-таки: обучать принцессу музыке вы его не допустили.
САЛЬЕРИ. Ну можно ли допустить к принцессе человека с такими манерами? «Жопа» и «выкуси» у него как у нас с вами «здравствуйте».
Теперь самое смешное: к концу вечера я сыграл Сальери несколько любимейших моих сочинений Моцарта. И выяснилось: он не слышал ни одного из них! Как все наши музыканты, Сальери избегает слушать чужую музыку. Но «накрахмаленные симфонии»?! Моцарт, Моцарт... Это для меня – удар. Я близко сошелся с ним в последнее время. Наши встречи проходят в моем доме, который находится рядом с отелем «Цум римише Кайзер»... Я много рассказывал ему о своей жизни: как, будучи послом в Берлине, сумел договориться с прусским королем. И когда они с русской императрицей поделили несчастную Польшу, мы тоже получили свой кусок пирога... Но разве в этом моя истинная заслуга перед потомством?.. Она – в музыке. Вернувшись в Вену, я занимаю особое место в музыкальной жизни. Если я присутствую на концерте, все знатоки смотрят не на музыкантов, но на меня. Чтобы прочесть на моем лице: какое суждение они должны составить об услышанном. Да, конечно, не последнюю роль в этом играют мои титулы: директор придворной библиотеки, глава императорской комиссии по образованию. И наконец, близок к императору. Но Моцарт... эта беспечная птица... мне казалось: уж он-то ценит во мне иное, понимает, что я совершаю ныне! Будучи послом в Берлине, я узнал великое «Берлинское искусство»... Забытого гения – Иоганна Себастьяна Баха! И весь этот год я знакомлю с ним Вену. Я осуществляю свою мечту: Моцарт – воплощение легкости, грации – введен мною – мною! – в мир великой и строгой немецкой музыки. И я гордился, когда он показал мне переписку с отцом. Не скрою, я даже переписал эти письма. Вот они:
«Любимейший из отцов! Все воскресенье я хожу к ван Свитену. Там ничего не играют, кроме Генделя и Баха. Исполнение в самом тесном кругу. Без слушателей, только знатоки». И вот испуганный ответ Леопольда: «Это увлечение, дорогой сын, может стать для тебя пагубным и увести тебя ох как далеко от вкусов нынешней публики».
Старый, опытный хитрец. И как прекрасно ответил ему Моцарт: «Барон знает не хуже вас и меня, что вкусы, к сожалению, все время меняются... Вот и получается, что настоящую духовную музыку надо отыскивать на чердаках и чуть ли не съеденную червями...»
«Барон знает»... И вот благодарность: «накрахмаленные симфонии»!.. Что ж, я прощаю ему.
ИЗ ДНЕВНИКА 1785-1786 годы
В парадной зале придворной библиотеки я распорядился исполнять великие генделевские оратории. И Моцарт обработал некоторые из них. 1ен-дель предстал в одежде Моцарта. Кто еще мог с таким вкусом облачить старика Генделя, чтобы он понравился и франту, и знатоку! Этот непостижимый человек умеет поглощать чужое, и оно тотчас становится его собственным.
Так случилось и с великим «Берлинским искусством». На беду Моцарта. И на счастье музыки. Ибо, как предполагал его отец: изменившийся Моцарт все менее нравится публике... Вчера он пришел ко мне. Передаю (вкратце) наш разговор.
МОЦАРТ. Я должен посоветоваться с вами, барон. Я был у издателя, он долго ругал меня и просил писать популярнее. Он прямо сказал: иначе ничего твоего я просто не смогу продать.
Я. И что же вы ответили?
МОЦАРТ. Значит, я больше ничего не заработаю, черт меня побери!
Я обнял его – и в памяти зазвучали слова его отца: «Когда у него все в избытке – Бог покидает его музыку»... Что ж, до нынешнего 1786 года у него были немалые доходы. Но денег ему все равно не хватало, ибо тратил не считая. По моим сведениям, уже тогда случилось с ним страшное: он обратился к ростовщикам. Теперь его доходы начнут сокращаться и сокращаться. При его беспечности это значит: уже вскоре – беды и нищета! Что ж, мы видели великую музыку счастливого Моцарта. Впереди нас ждет величайшая музыка Моцарта трагического. О, как я жду ее!
ИЗ ДНЕВНИКА 1786-1787 годы
Вчера я пришел к нему в дом. Он сидел за клавиром – спиной... Теперь я всегда вижу его спину. Он сказал мне: «Дорогой барон, я работаю, работаю, работаю, и нет денег... Работа пьет мозг и сушит мое тело. И все равно – нет денег!»
Теперь ежедневно он дает концерты... иногда дважды в день. Он объявляет бесконечные Академии. А ночами – сочиняет. Воистину – это музыкальная лихорадка. Воспаленный мозг все время требует продолжения. И потому даже после концертов Моцарт часто импровизирует. Три дня назад после его Академии я стоял за кулисами, поджидая его. Он был на сцене. Я услышал его нежный тенор: он разговаривал со старым скрипачом из оркестра, который, видно, уже уходил со сцены.
– Вы наговорили мне столько хороших слов, маэстро, позвольте и мне хоть немного отблагодарить вас. Если вы не торопитесь, я хотел бы сыграть для вас...
И он начал играть на темной сцене перед пустым залом. Я стоял, боясь пошевелиться. Это была импровизация. Она длилась добрый час. И, клянусь, там, в темноте, он беседовал с Господом. Если бы мне было дозволено испросить у Творца земную радость, я попросил бы вновь вернуться в тот вечер. Наконец, мелодия оборвалась. Я слышал, как в темноте он стремительно вскочил. И сказал старому скрипачу:
– Теперь вы слышали настоящего Моцарта. Все остальное умеют и другие.
Я вышел из темноты со слезами на глазах. Мы обнялись. Мы оба были растроганы.
Вот полностью наш разговор, который в конце стал столь неожиданным.
Я. Однажды я показал вам свою Десятую симфонию. Она мне очень дорога. Я все надеюсь, что вы сыграете ее когда-нибудь.
Он промолчал. Он просто заговорил о своих бедах.
МОЦАРТ. Меня беспокоит здоровье Штанци. У нее были неудачные роды. И не одни. И врач велит отправить ее на курорт. Она хочет в Баден. Но у нас совершенно нет денег.
(После того как он отказался сыграть мою симфонию, он хотел, чтобы я одолжил ему денег. В этом он весь! «Накрахмаленные симфонии»!)
Я. Хорошо. Я дам, но очень немного. Вам известен мой принцип: я помогаю помалу, но многим.
МОЦАРТА мне много и не надо, скоро у меня вновь будут деньги. Ко мне обратился Лоренцо ди Понте.
(Проклятие! Я знаю этого хитрющего венецианца: это итальянский еврей, который крестился, стал аббатом, что-то натворил и бежал из Италии. Он очень способный человек. По протекции Сальери император сделал его придворным поэтом... Он сочинил множество либретто для опер Сальери. И вот добрался до Моцарта.)
МОЦАРТ. Он предложил мне написать оперу на его либретто. Я получу сто дукатов.
(Неужели – выкарабкается? И вновь – веселый и легкомысленный Моцарт?)
МОЦАРТ. И знаете, каков сюжет? «Свадьба Фигаро» Бомарше.
И вот тогда – в единый миг! – я понял всю мою будущую интригу
Я. Дорогой Моцарт, это великолепная затея.
МОЦАРТ. Но разрешит ли император? «Фигаро» запрещен и в Париже, и в Вене... правда, после невиданного успеха. (Последние слова он произнес лукаво.)
Я. Тем больший будет интерес у нашей публики. Публика – женщина, и ее особенно влечет запретное.
МОЦАРТ. Ди Понте клянется, что избежит в либретто всяких политических намеков.
Я. Но избежите ли вы? Вы – гений-простолюдин, который помнит пинок ноги ничтожного аристократа?
МОЦАРТ. Я могу сердиться в письмах, барон, могу ненавидеть в жизни, но когда начинаю слышать музыку... Впрочем, вы знаете лучше меня: злой Гендель, злой Бах – разве это возможно? Музыка есть молитва, а Бог – Любовь и Прощение... Нет, нет, это будет веселая опера-буфф, и, клянусь, все итальянцы умрут от зависти!
(Это он, конечно, о Сальери.)
МОЦАРТ. Зная ваше доброе отношение, барон, ди Понте просил меня поговорить с вами. Император ценит ваши советы.
Я. Я уверен, дорогой Моцарт, моей помощи не потребуется. Император одобрит эту идею. Наш просвещенный монарх не раз говорил: «Предубеждение, фанатизм и рабство духа должны быть уничтожены». Он поклонник французских просветителей, ему будет приятно разрешить оперу на сюжет, запрещенный в Париже.
Он обрадовался как дитя. Он не знает, императоры часто говорят одно, когда думают совсем другое. Но я знаю.
Ознакомительная версия.
