Для отца это была последняя возможность достичь успеха в парламенте. Николай при всей своей мягкости был исключительно тверд при решении военных вопросов. Миссия отца на Дальнем Востоке заключалась в проверке боевой готовности войск. В это время и Россия, и Япония обратили свои взоры на Манчжурию, что могло привести к войне. В целом поддерживая мысли царя, касающиеся модернизации дальневосточных войск, отец тактично советовал ему либерализовать режим в государстве.
— Как жаль, — говорил отец бабушке, когда в ответ получал от его величества лишь вежливое внимание к своим речам, — что Николай, который мог бы создать идеальную конституционную монархию на английский манер, упрямо претендует на роль автократа!
Отец советовал также положить конец еврейским погромам, которые создавали, к удовольствию царя, впечатление о государе как о деспоте. Он настаивал также, чтобы царь укротил действия ультранационалистов и дал определенные гарантии еврейскому населению. Но в этом вопросе отец натолкнулся на полное безразличие.
— Я заметил, что местами в нашей истории можно наблюдать просто варварскую глупость! — воскликнул отец в беседе с бабушкой. — И наш государь, в большинстве случаев проявляя себя как истинный джентльмен, к глобальным вопросам такого рода абсолютно не восприимчив. Я совершенно не согласен с его манерой унижать целые категории людей. Как это так, его не касаются погромы? Как можно, говоря об японцах, называть их «желтыми обезьянами»? Как можно оставаться равнодушным к требованиям Польши об автономии?
Как и предполагал отец, русско-японская война разразилась в феврале 1904 года под знаком веры в неправдоподобно легкую победу русских. Это давало отцу шанс выделиться. Он ушел в отставку из гусарского полка, чтобы принять командование кавалерийским полком в Манчжурии.
Бабушка старалась как-то поддержать меня во время второго похода отца. Но я стала такой бледной, худой и грустной, что она повезла меня в Веславу развеяться и поправить здоровье. Я так тяжело переживала отсутствие отца, что бабушка решила остаться со мной в Веславе до конца военной кампании.
Стиви делал все, чтобы развеселить меня. Он кувыркался «колесом», стоял на голове, катался на перилах, прыгал как обезьяна по деревьям, ездил без рук на велосипеде и без уздечки — на лошади, сдирал свои болячки, бледнея как полотно, совал руку в пламя свечи, шевелил ушами — и все это для того, чтобы доказать свое мужество и доблесть.
После того, как я в свою очередь доказала свою стойкость, он принял меня полевым бойцом в свою компанию. Я носилась вместе с мальчишками по грязи, по кустам, ледяным ручьям; с оружием наперевес, с грязными ногами, растерзанная и лохматая, я со свирепым видом врывалась во дворец. И ни восклицания мисс Бэйли: «Боже мой, дорогая!», ни нянино: «Ах ты!», ни недовольство тети Софи, ни дядины предупреждения и вообще никакие запреты и наказания не могли оторвать меня от Стиви и его игр в войну.
Вместе с моим кузеном я озорничала и шалила, и снова никто и ничто не могло заставить нас прекратить наши проделки. Как-то раз, на ходулях, одетые, как привидения, неся в руках покрытые фосфоресцирующей краской ветки вишни, мы появились из ночного мрака перед перепуганными насмерть сторожами-евреями, охраняющими оранжерею, обратив их в бегство, после чего счастливые мы еще долго бродили по берегу реки.
Много ночей после этого мы провели порознь, в отдельных кельях. Наказание длилось до тех пор, пока суровый приказ не укротил нашу разыгравшуюся фантазию. Казаки с шашками наголо появились во всех потенциально опасных местах наших игр. Западные ворота усадьбы заперли, а нам было строго-настрого запрещено выходить за ворота без сопровождающих.
Поражение русской армии при Мукдене в Манчжурии завершилось морской трагедией у острова Цусима в Корейском проливе, где после многомесячного кругосветного плавания затонул доблестный Балтийский флот. Смута и беспорядки начались в империи. Среди рабочих и крестьян росло недовольство, порожденное явной слабостью самодержавия и разжигаемое фанатично настроенными революционерами.
Прелюдией к революции стало «Кровавое воскресенье» в Петербурге, когда безоружная толпа рабочих с женами и детьми пришла к Зимнему дворцу. В отсутствие царя ответом на их прошение об улучшении условий труда стал оружейный огонь. Официально объявлено было о чуть более ста погибших. На самом деле их было значительно больше.
«Известие об этой бойне поразило меня, у меня нет слов», — писал отец в письме к бабушке.
«Для тех, кто знает, сколько тысяч было убито или замучено насмерть за время правления Николая II, ясно, что все его царствование было сплошным преступлением, начиная с коронации и до „Кровавого воскресения“.
Это правда, что в толпе не было призывов к беспорядкам и что царь не отдавал приказа открыть огонь. Но почему он срочно не вернулся в Петербург, как только узнал о случившемся, почему не вышел к народу? Почему прятался в Царском Селе? Почему он не наказал виновных в применении оружия против мирных демонстрантов, а занимался рисованием своих картин и религиозными беседами? И эта нерешительность нашего монарха, его растерянность перед лицом кризиса развязала руки нашим правым российским фанатикам. Одному Богу известно, какие последствия будет иметь этот акт насилия и убийства!»
Преступления правых в Петербурге повлекло за собой акты терроризма со стороны левых в Москве покушение на дядю царя, великого князя Сергея. В столице и других промышленных центрах красные создавали рабочие кружки и начали проводить демонстрации, забастовки и организовывать беспорядки. А в деревнях с невероятной быстротой нарастал «красный террор» — убийства и поджоги.
Тем временем либеральная буржуазия и наиболее консервативная часть аристократии требовали отставки правительства. Дарование царем незначительных законодательных прав Думе не могло уже успокоить бушующий шторм.
Только октябрьский царский Манифест, предоставивший гражданские свободы и расширение избирательного права, сумел уменьшить накал революционной борьбы. К концу 1905 года революция была завершена. Но пропасть между Россией и монархом уже разверзлась.
Революция в России подняла и польский национальный дух, зажигающий и сеющий распри. Опять русские войска были введены в Веславов для предупреждения мятежа.
Дядя Стен был слишком мудр, чтобы поднимать очередное бесплодное восстание. Он велел спрятать зубной протез своего отца, чтобы тот не мог произносить мятежных речей. Дядя использовал весь свой вес и авторитет, чтобы охладить горячие польские головы с одной стороны и убедить русских ослабить этот ненавистный гнет — с другой. Он был очень раздражен поведением своего сына.
Стиви, ничуть не уступая в патриотизме своему деду, организовал вместе с Казимиром тайную организацию королевских республиканцев, поставив себе целью освобождение Польши от русской, немецкой и австрийской оккупации и провозглашение его, Стиви, повелителем. Под аббревиатурой СПП, что означало Стефан Повелитель Польши, он выпускал инструкции для своих сторонников из народа: «Режьте подпруги коней русских кавалеристов, останавливайте и переворачивайте кареты; прокалывайте колеса автомобилей; вносите хаос в работу государственных организаций, нанимая на работу турок и дураков, и так далее в этом роде».
Генерал-губернатор Варшавы не мог найти подстрекателей, а дядя Стен не мог даже предположить, что эти призывы идут из его собственного дворца. Князь Леон, королевский республиканский рекрут, в тайне от всех и в пику своему праведному сыну, помогал мальчикам изобретать различные способы навредить русским. По настоянию князя Леона меня не посвящали в это дело, боясь, что я разболтаю своим подругам из царской семьи.
Я знала, что Стиви что-то скрывает, и обижалась. Моя отчаянная свобода кончилась, и, когда огромные липы в парке сбросили свои листья, я начала все чаще и чаще с надеждой поглядывать в окно: не покажутся ли конный эскорт и повозка, везущая моего отца, который заберет меня домой.
Наконец в сентябре 1905 года, благодаря стараниям американского президента Теодора Рузвельта, Россия и Япония подписали договор о мире в Портсмуте, отказавшись от своих претензий на Манчжурию. И вот однажды, дождливым октябрьским днем, когда я за руку с мисс Бэйли спустилась к чаю, я увидела перед собой в прихожей между тетей и дядей высокого, красивого русского офицера с серебристыми волосами. Я рванулась вперед, сшибла чемодан и бросилась в объятия отца.
К тому времени отец полностью оправился от потрясения, вызванного смертью мамы. Единственное, что указывало на перенесенное горе, были седые волосы, которые делали его внешность еще более привлекательной и яркой, придавая особую прелесть все еще молодому, румяному лицу.
