Главная канцелярия Сибирских и Казанских заводов по предложению тайного советника Василия Татищева в соответствии с царским указом направила на Алтай комиссию во главе с майором Угримовым и казначеем Гордеевым. По последнему санному пути Угримов приехал на Алтай. Как и подобает царскому слуге, устроил тщательный осмотр демидовским горнорудным предприятиям, нашел их в надлежащем порядке.
За внешней строгостью демидовские приказчики подметили полную нераспорядительность и халатность майора. Свою должность справлял вяло, без души, будто предвидел бесцельную трату сил и ума. Перед отъездом Угримова из Екатеринбурга на Алтай Демидов имел с ним встречу. На майора она подействовала, пожалуй, сильнее, чем все инструкции и наставления Главной канцелярии. Демидов старался держаться непринужденно и просто, играл в откровенность. Такое поведение могущественного владыки гор льстило самолюбию безвестного майора.
— Скажу вам, голубчик Иван Алексеевич, мое дело в Колывани захудалое, ничтожное. Самый малый пустяк. А прикипело мое сердце к Колывани оттого, что еще не изведана она, душа же просит простора.
Угримов охотно, с подчеркнутым расположением чокался хрустальным кубком с Демидовым. От действия доброго вина у него рождалась самоуверенность. Сейчас казалась посильной любая услуга Демидову, чтобы быть у него не на последнем счету.
Демидов непрестанно наполнял кубки новыми все более крепкими винами. Когда майор перешагнул все границы откровенности и готовности услужить, Демидов перебил его наигранно учтивым голосом:
— Премного ценю благожелательность вашу. От вас потребуется немногое. В своих устных докладах и письменных отчетах из Колывани подтверждайте мною сказанное, что все дело выеденного яйца не стоит. Остальное, дабы не опорочить вашего доброго имени, станет на свое место моими хлопотами. А особливо, — Демидов перешел на властный полушепот, — надобно утвердить высшее горное начальство во мнении, что руды в тамошних краях ненадежны, истощаются и в конечное пресечение придут в непродолжительное время…
Черной осенней ночью чистокровные лошадки доставили наглухо закрытую карету к дому на одной из второразрядных улиц Екатеринбурга. Изрядно захмелевший майор, однако, сохранил ясность рассудка. До самой горницы его провожали верные слуги Демидова и на прощание выложили подарок щедрого хозяина — мешочек, а в нем полпуда мелкого самородного золота…
Угримов принял от демидовских приказчиков Колывано-Воскресенских горнорудные заведения в казну по специальной «оценочной» ведомости. Ими теперь стало управлять Томское горное правление. Стоимость принимаемого оказалась намного завышенной, и Демидов без труда вернул подарок, преподнесенный майору.
Сидоров кусал локоть с досады за свою оплошность. Из опасений огласки, противной Демидову, Угримов заменил приказчиков новыми людьми. Сидоров уехал в Невьянск с пустыми карманами и гложущей тоской на душе…
Угримов завел строгие порядки. Ни одна бумажка не уходила из Колывани в прочие присутственные места без просмотра им, ни один человек не выезжал из ведомства без страшного клятвенного обещания о том, что будет поступать и говорить строго по наставлениям самого майора. Клятва отбиралась священником в церкви, с целованием креста и евангелия.
Федор Лелеснов принес доношение о своем открытии в надежде на вознаграждение. Угримов любезно принял и усладил рудоискателя похвалами и обещаниями.
— Открытие достойно восхищения! Доложу, как водится, по команде. Награды не минуют тебя. Ты же до начала разработок никому ни слова, в отвращение какого-либо воровства и хищничества.
С верным человеком Угримов направил в Екатеринбург обычные отчеты о заводском действии, а заодно послал и тайную весточку в Невьянск об открытии в Змеевой горе.
Демидов вручил обласканному нарочному секретную бумагу за печатями, а с ней щедрое вознаграждение Угримову за сохранение тайны Змеевой горы.
* * *
В начале зимы в Колывани появилась восемнадцатилетняя девица Настя, дочь приезжего работного человека Ивана Белоусова. Пригожа собой, высока, стройна, жизнерадостна. На вечеринках, стоило заняться песне, и голос Насти поднимался над другими, переливался на самых высоких нотах.
Ходила Настя пружинящей кокетливой походкой. Не без умысла — знала, что ее провожают восхищенные взгляды парней.
В Колывани и окрест ее на многие сотни верст подходящая невеста — редкость, сокровище бесценное. Поэтому у Насти поклонников хоть отбавляй. Тесным хороводом обступили ее. Каждый ждал, что она обласкает, пригреет приветливой улыбкой, одарит обнадеживающим взглядом. Случалось, Настя и взглянет на кого-либо из парней в отдельности. Тот вне себя от радости. После вечеринки в провожатые начнет набиваться. Настя пожмет плечами, заливистым смехом, как ножом, по сердцу полоснет.
— Куды провожать-то? Изба моя в трех шагах отселе. Иди-ка отоспись перед работой, больше проку будет…
Бывало и так, что парни погорячее нравом засылали сватов к старику Белоусову. Тот выговаривал с мягкой укоризной, возвращая предсвадебные подарки:
— Жених-то не княжий сын, а такой же работный, как и я. Деньги вколотил в подарок, а сам зубы на полку, живот, как хомутину, накрепко веревкой затянул. Не годится эдак-то!
Потом старик беззлобно говорил справедливые слова, от которых сваты немели и уходили прочь не солоно хлебавши:
— Супротив жениха ничего не скажу. Только, кроме дочери, у меня нет никого на свете близкого. Кого захочет, того и пусть выбирает в суженые. Перечить и приневоливать не стану.
Колыванские парни вконец сбились с толку. Почти каждый про себя твердил о Насте: «Вроде и не бука девка, на улыбках вся, а подступу никому к ней нет…»
С некоторых пор Настя приметила, что два парня — Федор Лелеснов и плавильный подмастерье, невзрачный и стеснительный Кузьма Смыков — держались в стороне от нее. Федору до Насти вроде никакого касательства нет. Взглянет Настя на него приветливо, а он бровью не поведет — как с кем разговаривал из парней, так и дальше продолжает. Кузьма же под Настиным взором превращался в затравленного зверька — собирался в комок, глубоко в плечи прятал голову.
Быть бы Насте довольнешенькой тем, что без границ властовала на вечеринках. Так нет ведь! Отшельничество двух парней, особенно Федора, больно задевало девичье самолюбие.
На каждой вечеринке Настя невольно подмечала что-то новое во внешности и поведении Федора. Вот и сегодня украдкой взглянула на его руки. «Сильные, должно быть. Ладони с добрую подовую лопату». И Настя почему-то зажглась озорным желанием, чтобы Федор пожал ее руку. Сейчас же с улыбкой выдумала: «Моя рука в его лапище затеряется, как в мешке…» Настя видела, как Федор вел себя с парнями. При разговоре больше слушал и лишь в редкую стежку вставлял слово или уместную шутку. И опять-таки Настя говорила себе: «Не пустослов, репьем к юбке не цепляется, как иные…» Видеть Федора для Насти постепенно становилось необходимостью, хотя он, как и прежде, даже не подходил к ней.
А однажды случилось такое. Настя пришла на вечеринку. Как и обычно, поначалу отшучивалась от поклонников. Потом через их головы стрельнула глазами в угол на лавку. Федора не оказалось на этот раз. Настя тотчас же встала и решительно объявила, будто нечаянно вспомнила:
— Отец велел к сроку быть. Пошла домой.
С уходом Насти как бы злой морозный ветер пробежал по избе, в толстые ледяные панцири заковал людей. Поняли парни с девками: без Насти вечеринка — что свадьба без звонкой балалайки.
А в другой раз все пошло как полагается. Настя смеется, шутит, и вечеринка оттого не постная. Только угодливо гогочущим парням невдомек, что Настино настроение от Федора исходит, который сегодня на прежнем месте в углу сидит.
Кончилась вечеринка, и Настя вслед за Федором из избы вышла. На улице тронула было парня за плечо и виноватым голосом сказала:
— Проводил бы, что ли…
— Боишься нешто?
— Люди не волки, а инда обижают.
Шли рядом. Руками нет-нет задевали друг друга. Федор молчал. Больше от недоумения: Настя как-то необычно и первой заговорила с ним.
Федор знал, что обиженные на него из-за Насти парни не станут перед ним поперек дороги. От этого родилось чувство неловкости и виноватости.
Настя же без умолку говорила обо всем, что приходило на ум. С каждым шагом она как-то незаметно вторгалась в душу Федора. И ему начинало казаться, что рядом шагает хороший и давнишний знакомый. От этого рассасывалось чувство неловкости.
Впереди — пригорок. Плотно утоптанный снег жирно лоснится при лунном свете. На самой вершинке пригорка Настя поскользнулась, упала со сдержанным криком и примолкла. Федор растерянно топтался на месте, не зная, что предпринять.
