Ознакомительная версия.
— За двумя братьями, за их сродниками стояли еще почти пятьсот воинов, коим речи Фарлофов были милы, — продолжал повесть Улеб, — Все они прежде ходили со Свенельдом за поборами и брали в два, в три раза больше сверх меры. Сетовал великий князь на то и с нами делился досадой. Да не осудил в свое время знатного, но алчного воеводу Свенельда. А на сей раз попытался увещевать жадных варягов. «Ведомо мне, что в Киеве и в других городах и местах у вас, Свенельдовых земляков, много добычи спрятано. Зачем же зариться на чужое без м<еры? А у кого нечего обуть — одеть, придите ко мне на теремной двор, поделюсь своим. Я стар, и мне мало чего надо».
«Нет, князь, — настаивал Фарлоф — младший, — ты утешь нас ноне, пока от Искоростеня далеко не ушли. Нам не токмо добро нужно, но и утехи ждем. И тебе от того худо не будет».
Улеб помолчал, обдумывая, как вернее сказать. Знал старый воин, что князь устал от походов, от жизни, шел ему шестьдесят девятый год. Потому, считал Улеб, и оказался сговорчив.
— И тогда сказал великий князь Фарлофу — младшему и всем, кто стоял за его спиной: «Идите моим именем и возьмите еще одну дань в прок будущего года», — «Нет, государь, — возразил Фарлоф — старший, — без тебя мы сию дань не получим. Идем с нами. Не вести же тебя». И было далее так великий князь возвысил голос и сказал дружине: «Все, кто жаждой не мается, идите в другие земли собирать государеву дань. И поведет вас воевода Малк Иншие останутся со мной, пойдут к древлянам!»
— Как сказал свое великий князь, так дружина раздвоилась и большая часть ушла за Малком. Меньшая же с личной сотней князя повернула на Искоростень. Я не жаждал добра, но остался среди злоумышленников, потому как сердце вещало беду. Мы прошли к Искоростеню через два селения и всюду варяги брали у древлян все, что хотели. Князь Игорь гневался, запрещал вольничать, но жаждущие чужого добра и утехи будто обезумели. Так, очумелой ордой, мы пришли к городу. Были уже сумерки, и Фарлоф-младший потребовал именем великого князя открыть ворота. Древляне отказались пустить воинов в город, велели ждать утра. Варяги же пошли зорить селение близ города, там насильничали, убивали. Сие стало ведомо князю Малу, и поздним вечером в наш стан пришли от князя послы и сказали: «Ты, великий князь, отец наш, потому должен печься о нас, но не разорять. Мы тебе отдали дань сполна. Теперь же у нас в домах только стены остались. Потому просим: уходи в Киев», — «Утром разберемся, — ответил князь Игорь, — а пока идите к себе и готовьте дань за будущий год». — «Слышали, великий князь, сказанное тобой, да не жди от нас добра». С тем они и ушли. А пока добрались до городских ворот, лихие варяги раздели их, оставили лишь в исподнем.
— На другое утро тот же посол, именем боярин Клим, сказал мне, уже скрученному по рукам: «Мы как пришли от корыстолюбивого князя Игоря, все рассказали, стеная, нашему князю Малу. Он же спросил, стоя перед нами, нагими и босыми: «Что делать с волком, коему удалось ворваться в хлев, где стадо овец?» Мы же ему ответили: «Ежели не убьем волка, он все стадо порежет».
— Ночью все было так Я сидел в дозоре, прячась в яме, смотрел за городскими воротами. Они не открывались. Но сзади ко мне подобрались древлянские воины. Я и крикнуть не успел, как скрутили меня, в рот кдяпушку воткнули и унесли к воротам, кои в сей же миг открылись и из них валом повалила древлянская дружина, а впереди шел сам князь Мал. Не успел я и десяти раз вздохнуть — выдохнуть, как в нашем стане началась резня и стоны до меня доносились. Да я ничего из того уже не видел.
Утром же меня привели на место побоища в рощу и все показали. Видел я и могилу, кою копали для великого князя. Всю рощу устилали воины великого князя, а наши кони мирно паслись на лугу.
Голос Улеба прервался, он заплакал, слезы потекли по щекам, по бороде, но он закончил печальную быль.
— Мне сказали: «Теперь ты все видел, поедешь в Киев и там расскажешь великой княгине Ольге, как мы поступили с волками». Древляне спросили меня, где мой конь, но я молил их, дабы они лишили меня живота, я бился, лез на мечи. Они же еще туже скрутили руки, поймали коня, посадили в седло и повели за пределы своей земли. И вот я здесь и все поведал, теперь прошу милости: убейте меня! Убейте же! И положите на жертвенный огонь! — И Улеб упал на колени.
О нем, однако, сей же миг забыли. Но позже все‑таки вспомнят и наградят тем, что просил.
Все взоры были обращены на великую княгиню. Она не плакала, но была похожа на рыбу, кою вытащили из воды и оглушили. Все, что окружало ее, слилось в огромную серую пелену, лишь в середине которой светились два ярких пятна — глаза ее мужа, великого князя Игоря, чистые и теплые, как просини в небе в зените лета. Она стояла и покачивалась из стороны в сторону. А в гриднице зашумели, заговорили все разом, воины хватались за оружие, грозили древлянам сровнять их жилища с землей, уничтожить все племя под корень.
Княгиня Ольга ничего этого не видела, не слышала гула голосов. Оставаясь в оглушенном состоянии, она оперлась на руку боярыни Павлы и покинула гридницу. На теремном дворе княгиню ожидало новое потрясение: плакали по убиенным сотни россиянок. Им вторили тысячи других, заполонивших площадь перед княжескими теремами. Отовсюду до Ольги долетали крики: «Горе нам, горе! Где наши семеюшки, где батюшки, где братья? Горе нам, горе!» Слышались и мужские голоса, они были надрывны и устрашающи: «Крови! Крови! Руды!!»
Княгиня Ольга не находила слов что‑либо ответить киевлянам. И она медленно двинулась к красному крыльцу палат. Но не успела дойти до него, как к ней подошел верховный жрец Богомил — лет сорока, с сухим и гордым лицом, с черными колючими глазами и носом, подобным клюву хищной птицы. Он тронул Ольгу за руку и в силу привычки властным голосом сказал:
— Перунов раб и твой слуга, великая княгиня, зовет тебя на Священный холм. Идем же, дочь моя, и ты очистишься от печали, наполнишься силой мщения. — Княгиня Ольга в сомнении остановилась, но жесткий голос жреца заставил ее одолеть слабость: — Не гневи мироправителя, супруга убиенного, иди за мной!
Ольга лишь молча кивнула головой и пошла следом за Богомилом. Ее сопровождали Павла и несколько гридней-телохранителей. А следом двинулась толпа киевлянок Богомил приостановился и, придерживая княгиню за локоть, о чем‑то тихо заговорил. Ольга отвечала лишь изредка. Их беседу заглушали крики горожан: «Смерть древлянам! Руды! Руды!»
На Священном холме жажда крови зародилась и в великой княгине. Ольга сразу и не поняла, что такое в груди у нее загорелось. Но сильный ветер с Древлянской земли, оттуда, где убили ее супруга, отрезвил ее, она учуяла запах крови, и в ней пробудилось нечто нечеловеческое. На Священном холме к приходу Ольги зарезали быка, она даже услышала его предсмертные рев и стоны. Пылал огромный костер, и жрецы разрубали быка на части и бросали их на огонь. Запахло горелым мясом. Княгиня Ольга увидела, как жрецы исполняют жертвенный обряд, и сама невольно включилась в него. Пламя в груди Ольги разгоралось все сильнее, казалось, оно слилось с жертвенным огнем, и княгиня дала волю бушующей страсти, повелела Богомилу привести на жадный огонь жертву ее именем. Это повеление Богомил передал молодым жрецам, и они, ретивые исполнители Богомилова слова, бросили жребий, кому из русичей войти в Перуново капище и там сложить свою голову на жертвенном камне. Жребий пал на Улеба. Да по-иному и быть не могло, потому как верховный жрец еще в гриднице во время исповеди отметил его особым знаком и сказал о том своему услужителю.
Близко к полуночи в избу Улеба на Подоле пришли четверо сильных, словно воины, жрецов. Улеб сидел у опустевшего жбана с медовухой и остался равнодушным к тому, что его подняли из‑за стола, накинули кафтан и увели на Священный холм. Следом за ним, покорно, как и должно поступить истинной язычнице, покинула избу жена Улеба, Харита. В полночь же, в присутствии княгини Ольги, которая лишь сказала старому воину: «Ты прости меня, Улеб, тому должно так быть», — его и Хариту умертвили сыромятными удавками, положили на жертвенный камень и пустили кинжалами на пламя жертвенную кровь.
Перун, освещенный красным пламенем, не проявил никаких признаков торжества или благодарности за принесенные ему жертвы. Княгиня — язычница поняла недовольство своего бога. Ему нужны были новые и обильные приношения. Ольга холодно и без душевного волнения подумала: «Мой бог, я устелю дорогу к тебе телами моих врагов». С тем и покинула Священный холм.
Глава четвертая
ОТЕЦ ГРИГОРИЙ
Недоволен оставался малым приношением Перуну и верховный жрец. Покинув капище с горящими на жертвеннике телами Улеба и Хариты, Богомил в сопровождении трех жрецов спустился на площадь к княжеским теремам. Там было еще людно. Язычники призывали к отмщению и проводили княгиню Ольгу от холма до княжеских теремов с криками: «Крови! Крови!» Она миновала горожан молча. Но появившийся в обезумевшей толпе Богомил нашел то, что искал, и подлил масла в пылающий костер:
Ознакомительная версия.
