– Странно, – бормотал Катон, доставая из тазика со льдом бутыль своего любимого фалернского. – Такое надежное заклинание… кто же смог его снять?! И почему гении набросились на меня, а не на мага, снявшего заклинание? Очень странно…
– Как отец? – спросил Катон, поравнявшись с Кассией.
– Спасибо, уже совсем хорошо, будто и не было ничего, – автоматически ответила девушка и вдруг осеклась, увидев, с кем разговаривает. – А тебе что за дело?
Катон молча шел рядом, не зная, что ответить. Действительно, что ему за дело до этих червей?
– И кто его вылечил? – спросил он наконец.
На этот прямой вопрос Кассия не могла ни отмолчаться, ни солгать, поэтому чуть дрогнувшим голосом ответила:
– Христос.
– Тот распятый еврей, которого вы, сакрилеги, считаете богом? – спросил Катон. Спросил без всякой насмешки, просто уточнил.
– Мне ничего считать и не нужно, – запальчиво ответила Кассия, – я точно знаю, что Он мой Бог и Спаситель! И тот, кто в Него не верит, никогда не сможет испытать настоящей радости, ни сейчас, ни после смерти!
– После смерти радости не будет, – убежденно сказал Катон. – Нет ее и сейчас – только иллюзия. И верить в твоего бога мне вовсе незачем – свое существование он уже доказал. Я только хочу познакомиться с тем жрецом Христа, что сумел снять мое заклятие с Метелла.
– Так это ты сделал?! Это ты хотел убить моего отца?!
– Убивать я не хотел, не то обязательно убил бы. Немного помучить, а затем исцелить – это да…
– Но зачем, зачем?!
Катон опять встал в тупик: а и правда – зачем? Ответ пришел не сразу и был какой-то потасканный, драный, с куцым хвостиком:
– Не скучно.
– Мучить людей – не скучно?!
– Не всегда. Чаще бывает, что и это скучно. Ты же бываешь на гладиаторских играх? Ну вот, когда выпускают неподготовленных бойцов для разогрева публики, все скучают, ждут выхода фаворитов. Люди умирают в муках, а публике скучно.
– Я не бываю на играх!
– Ну да, я забыл, у тебя же отец гладиатор… это личное.
– Христианам запрещено бывать на играх: радоваться страданиям ближних – смертный грех!
– Про грех я не понимаю; это мертвое понятие.
– Так значит… ты хочешь познакомиться со священником, чтобы выдать его властям?
Катон обиделся. Так обиделся, что кровь бросилась ему в лицо, захотелось резко ответить или ударить наотмашь, чтобы заплакала эта противная девчонка с родинкой на шее, чтобы не смела так бесстрашно сверкать на него синими, как небо, глазами!
Внезапно обида отступила, на ее место пришло изумление – откуда?! Откуда в нем эта свежесть и сила чувств? Он поднял голову, увидел сверкающее синее небо и вспомнил, что таким же оно было в детстве. Тогда он счастливейшим летом гостил у богатых родственников, имевших виллу на берегу моря. С утра до вечера он плавал, нырял за ракушками; ходил по мокрому песку босыми ногами; волны с шипением накатывали, подмывали и приятно щекотали песчинками между пальцами. И была там девочка из рыбацкой деревушки…
– Нет. Властям я никого выдавать не буду; если понадобится – сам убью, – услышал он свой голос, по-прежнему ледяной и бесстрастный. Катон остановился, а девушка пошла дальше, не оглядываясь на страшного собеседника. Она удалялась, и с каждым ее шагом привычная зловонная муть заполняла душу молодого мага; тускнели краски, исчезали запахи. На всякий случай Катон еще раз взглянул на небо и пожал плечами: небо, как небо. И что это с ним такое было?
– Какая странная магия, – пробормотал колдун и щелкнул пальцами. Тотчас из-за угла выскочили две фигуры из тех, что можно увидеть в любом уголке огромного римского мира, от Британии до Египта. Черные курчавые бородки, сверкающие карие глаза, грязные, латаные-перелатанные туники; пальцы ног торчат в разные стороны в знак презрения к любому виду обуви; то ли греки, то ли сирийцы, то ли пуны. За самую скромную плату они готовы сделать все: приготовить эликсир молодости, украсть трезубец Нептуна, достать пояс Венеры, помыть ездовых козлов. И везде, где они только ни появляются, местные жители шепчут им вслед с неприязнью: «Понаехали!»
– Проследите за ней, скрытно, – приказал Катон. – Запомните все адреса, по которым она ходит, выясните, кто там живет и чем занимается. Определите, какие общины сакрилегов посещает, кто у них жрецы, когда проводятся мистерии.
– Сделаем, хозяин, будешь доволен!
– Не сделаете – в крыс превращу…
Бродяги чуть сгорбились и растворились в горячих камнях Рима, будто сами, без магической помощи, обернулись хвостатыми обитателями сточных канав. Катон еще немного постоял на месте, оглядываясь по сторонам, и задумчиво проговорил:
– Очень странная магия! Охотно купил бы несколько заклинаний…
Дома Катону стало совсем плохо. Слуги старались не попадаться на глаза, но быть рядом: они знали, чем может окончится очередной приступ хандры их хозяина.
Этот приступ не был обычным. Черная, безнадежная тоска лилась прямо в душу, заполняя самые дальние ее уголки липким страхом. Бывает страх, от которого хочется бежать, спасаться, что-то срочно предпринимать, – это живой страх живого человека. Страх Катона был совсем другим, в нем не было ни единого светлого пятна, ни капли надежды: «Все плохое уже случилось, и все, что может еще случиться, будет только хуже, хуже…»
Хриплый вой вырвался из глотки мага, и страх стал невыносимым. Рука сама нашарила горлышко кувшина; крепкое, неразбавленное вино потекло в пересохшее горло, упало в пустой желудок, разлилось теплом по животу, теплой волной поднялось обратно к голове. Эта волна принесла гнев – лучшее лекарство от страха, и гнев охватил все его существо. Он злился на всех людей, способных испытывать иллюзию радости, способных на краю могилы смеяться при виде своих жалких детенышей… Как смеют они, черви, радоваться жизни, в то время как он, высшее существо, насмерть отравлен тоской?!
– Вы радуетесь, черви? Я погашу вашу радость, я втопчу ее в грязь и заставлю вас ползать по этой грязи! Я заставлю вас хлебать эту грязь до тех пор, пока она не станет вашей сущностью, и тогда посмотрим… посмотрим…
Что «посмотрим», он так и не сказал, потому что снова присосался к горлышку кувшина. Подсматривающие из щелей слуги вздохнули с облегчением: теперь хозяин неопасен: будет пить, пока не заснет тяжелым сном, похожим на смерть.
– Сносят? Но почему, крепкий еще дом…
– Не знаю… говорят – приказ императора…
– Какого, к Орку, императора?! Деций в походе, готов бьет!
– Ну, это уж кто кого… а приказ был сверху, это точно. Какой-то богач выкупил несколько домов, снесет – термы построит.
– Термы – это хорошо, давно пора. А какой богач-то?
– Скоро узнаем. Термы просто так не строят[35]; видно, человек во власть пошел. А нам что? Нам только лучше! Пусть хлеб раздает, деньги, пусть игры устраивает, а уж мы ему покричим: «Слава! Слава!»
– Кому?
– Какая разница – кому? Кому-то из семьи Катонов, говорят.
Такие разговоры шли в толпе зевак, собравшихся вокруг инсулы, из которой полным ходом шло выселение жильцов. На мостовой образовались кучки пожитков, около которых стояли их невозмутимые хозяева; среди большинства выселяемых господствовал здоровый фатализм. И то сказать – проверенному квартиросъемщику найти замену утраченной конуре было легче легкого; агенты-инсулярии уже сновали повсюду, хватали узлы с вещами, тащили за собой людей, громко расхваливая предлагаемые «хоромы».
Переселенцев интересовало, прежде всего, сколько лет дому: чем старше постройка, тем больше шансов, что она не рухнет среди ночи, погребая под собой спящих жильцов. Вселиться в новостройку соглашалась только распоследняя голытьба: оно и понятно – грохот падающей «скороспелки», наспех сооруженной жадным застройщиком, был звуком, привычным для римского уха.
– Метелл! Это ты?!
– Я-то Метелл, а вот ты что за гусь? Что-то не припомню…
Пожилой, чисто одетый инсулярий, италик по виду, лучился от восторга. Агент в сопровождении двух носильщиков – это не для последней бедноты, это для публики чуть-чуть почище, поэтому никого не удивил его выбор; да и сам Метелл ждал чего-то похожего.
– Я много раз видел тебя на арене, ставил на тебя и всегда выигрывал! Я твой должник!
– Пришел долг отдать? Давай…
– Ха-ха-ха! Можно сказать и так. Пойдем со мной, не пожалеешь!
– Дом новый? – подозрительно спросил Метелл.
– Что ты! Времен Траяна. Или Адриана… но уж никак не Антонина Пия[36]; если моложе – можешь свернуть мне шею!
– Сверну, не сомневайся. Где дом-то?
– На Эсквилине, рядом с Большим Цирком.
Метелл нахмурился: район считался дорогим, но расположение дома более чем устраивало.
– Больше пятидесяти денариев не дам[37].
– Договоримся!
– Папа, пойдем туда, – вступила в разговор Кассия, – тебе пора отдохнуть, да и я устала…
