Может быть, по этой причине дед Михайло не очень любил астрономию. Зато в истории он был знаток, облекал ее в рассказы, живые и понятные. И история с его слов враз приближалась, как будто все это случилось только вчера.
Стонут леса, вьюжат злые ветры, бредут побратимы по тайге, представляют Ивана Сусанина, героя народных сказаний. Тонут ляхи в глубоком снегу. Ведет их Иван Сусанин, чтоб загубить в чащобах непроходимых. Бела борода у Ивана Сусанина, ростом он велик, виден среди звезд и во тьме. Надвинулись на него смоляные факелы, чадят в бороду, ест дым глаза, тают сосульки на бороде, а Иван смеется в глаза ляхам.
– Вы говорили, деда, что слава – дым, – расспрашивает деда Михаилу Устин, – а ить Иван Сусанин и сейчас жив во славе?
– Слава славе рознь. Есть слава во имя спасения земли родной, а есть слава ради корысти своей. Слава твоего отца будет короче его жизни. Короче, вот помяните мое слово, ибо он не к добру зовет народ наш, а к жадности и сребролюбию. Он мутит народ не добром, а злом.
– В чем же его зло?
– А в том, что он отнял у других тропу познания. Сам же все это получил от меня, и сам же туго верит в лик божий. Значит, он двоедушник, прощелыга.
– Деда Михайло, мы уже не маленькие, расскажите, почему вышел раскол? – теребит зипун старика Устин. – Пошто одни люди не приняли новую веру, а другие приняли?
– Это путано, сынок. Новая вера пошла от зело грамотных людей, от Арсентия Грека, Никона-патриарха. А народ, темный и сирый народ не восхотел принять нововведения в уставах, правку старых молитв. Как это было? Я многие годы познавал, пошто и как вышел раскол. Здесь тебе и будет ответ, что есть одна слава, как у Сусанина, и есть другая, корыстная. Ведь Никон и Арсентий Грек на то пошли, чтобы возвеличить себя в веках, создать новую веру, самим же стать выше царя.
…Так передавал Михайло знания, мудрость жизни побратимам, своим последним ученикам. Стрельбе же учил их Макар Булавин, наилучший стрелок среди раскольников. Учил повадкам зверей, разным премудростям таежным:
– Чтобы быть хозяином в тайге, надо уметь многое: стрелять точно, ходить ночью по звездам, днем по солнцу, разводить костры, строить дома, шить обутку. Таежный человек – все должен мочь. Без этого мы погибнем.
И вел в тайгу, туда, где кричали филины, рычали тигры, стонала и всхлипывала ночь. Вел, чтобы дети с восьми лет не боялись тайги, чтобы они могли и в ночи спать сном младенца. Ибо человек есть голова всему сущему на земле.
А ночь темна, над головой лишь звезды, луна. Чьи-то всхлипы, вскрики, стоны. Треск сучка под лапой зверя кажется хлестким выстрелом; шум ключа похож на скрадывающие шаги тигра. Хочется прыгнуть под коряной полог, забиться в угол и сидеть там пугливым мышонком. Но такое делать нельзя, друзья засмеют – каждый старается не обращать внимания на ночные звуки и слушает охотничьи сказы Макара Булавина…
Учил он и плавать на лодке по бурным рекам, и бегать на лыжах по крутым сопкам. Лыжи подбиты камусом, бежишь в гору, а плотная шерсть не дает сползать назад. Но главная учеба – это стрельба.
В те годы у раскольников уже были однозарядные берданы, многозарядные винчестеры, русские винтовки.
Любимцем у Макара был Устин Бережнов. Глаз у него зорок, рука хваткая. Того и смотри, что догонит учителя. Но учитель этому только радовался. А вот Романа Журавлева не любил и часто кричал на него:
– Я выбью из тебя эту хлипкость. Ты как журавушка, идешь и ногой за ногу цепляешь. И в кого ты такой журавлиный? А ну бегом, вона до той сопочки и обратно. Душа из тебя винтом. Охотник должен быть верток, гибок, как соболек, упруг, как еловые корни. Он должен уметь думать, чтобы затылок запоминал, а глаза искали зверя. Внял?
Охотничьим наукам обучал детей и Алексей Сонин. Никто больше его не ловил соболей и колонков. Учил настораживать и строить разные ловушки, капканы самодельные, ходить по следу соболя, чтобы загнать его в дупло или расщелину, выкурить дымом, прежде поставив омет или рукавчик. Но это был «заполошный учитель», как называли его дети. Он срывался, кричал, драл непонимавших за уши, топал ногами. Но тут же отходил и снова начинал показывать свои премудрости таежные.
– Эко руки у вас неумехи. Как нож держишь, варначина? Насторожка должна быть чистой, ровной, а не изгибами.
Сонин был лихой бабник. Отправит своих учеников по ловушкам, а сам нырнет к вдовушке. За то не раз его наказывали на совете. Даже розгами секли. Но он не унимался.
Еще одна беда была у Алексея. Добывая больше всех пушнины, все деньги просаживал он на конях, на скачках, которые по осени устраивались среди каменцев, кокшаровцев и варлаховцев.
Его супруга, баба Катя, любимая всеми лекарка, смотрела на причуды мужа молча, приносила каждый год по ребенку. Поговаривали, что она любила другого, но тот не полюбил ее. Поэтому не ревновала, на жизнь смотрела просто.
Жила таежная деревня, жили в ней таежные люди, со своими болями и радостями, злобой и добротой.
Над тайгой метались метели, звенела она от студеного ветра, потом нежилась под нежарким солнцем, дремала ночами – суровая и насупленная. Глухо подо льдом роптали речки, ключи. Паром исходили наледи. Хмурилось низкое зимнее ночное небо.
В эту ночь собрались мужики за большим застольем у Степана Бережнова, чтобы вспомнить былое, подвести итог своей жизни.
Первыми пришли братья Бережновы, телохранители сурового наставника. Под иконами сели Куприян и Фотей. Куприян не вышел ни ростом, ни силой. Зато Фотей силач, борец, которого еще никто не положил на лопатки. Справа сели Евсей и Венедикт. Евсей был похож на каменную глыбу, весом девять пудов. Один ходил на медведя, не с ружьем, а с простой рогатиной, даже не брал ножа…
Братья Бережновы жили дружно, во всем поддерживали старшего брата и вместе со Степаном фактически вершили судьбу своей братии.
Вспомнили мужики, что, когда закладывали деревню, хотели обнести ее крепостными стенами, как это делали в Барабинских степях, а позже на Иртыше, но братья Бережновы отговорили. Степан тогда сказал:
– Нашими стенами будет тайга и дружба со всем людом. Хватит, побулгачили мы и наши отцы – ежели придут мирские, не бежать будем от них, а привечать их. В этом наша крепость. А потом и бежать некуда: за перевалом море-океан.
– Да я лучше удавлюсь, чем буду жить рядом с никонианцами, – возмутился Исак Лагутин, у которого отец погиб в битве с мирскими.
– Можешь и удавиться, ежели греха не боишься. Но знай, где мы проложили тропу, сюда придут и мирские. Когда-никогда, но придут. Выстоять мы должны в этом людском море.
– Верно рассудил, Степка, – поддержал праправнука дед Михайло. – Стены от людей не защита, любая крепость может пасть.
На первых порах было страшно без крепостных стен. Люди оглядывались по сторонам, деревня была будто нагая. Потом привыкли.
Пили сладко-хмельную медовуху, вспоминали тех, кто пал в неравном бою с царскими ярыгами, с мирским людом. Хвалили наставника, что правильно вершит дела, сдружил с аборигенами – все друзья и помощники. Было и такое, что Степан Алексеевич не раз выступал в роли судьи, если кто-то обижал их. Судил праведно, по чести.
Особенно дружны были раскольники с племенами Дункай и Бельды. Те жили в берестяных чумах, плавали на берестяных лодках, питались только рыбой и мясом. Русские научили их сеять хлеб, садить овощи. Гольды и удэгейцы промышляли соболя, колонка, белку. Но были в вечном долгу у пришлых контрабандистов. Соболь, что был добыт в прошлом году, был продан еще в позапрошлом. Так из года в год. Степан Бережнов рассудил: пришлого купца-хищника, чтобы аборигены перестали быть должниками, надо поприжать, чем снискал к себе доверие.
В середине лета, в разгар покосной страды, пришли тамбовские ходоки. Это были Кузьма Кузьмин и Еремей Вальков. Степенно зашли в деревню, не обращая внимания на брех охотничьих собак, помолились на восход солнца никонианской щепотью, постучали в самые богатые ворота Степана Бережнова.
Радостно встретил ходоков Степан Бережнов, спросил:
– Как же вы нашли дорогу в эту глухомань?
– Мир слухами богат. Нам сказывали, что здесь живут бородатые люди, земель много, вот и забежали сюда по тропам. Всю землю пешком прошли. Хороша везде земля, но много сказок слыхивали мы про этот Зеленый клин. Дажить книжонку такую читывали, кою зовут «Зеленый клин». Читали на сходах, по домам, при лучине. Растревожила она нас. В книжке сказано, что здесь можно по пятнадцати десятин на душу получить. А мы – малоземельные, десятина – и то много… И рыбы, и зверя будто здесь невпроворот. Это ить не жисть, а малина, – смиренно говорил Кузьмин, сглатывая слюну, будто уже ел и мясо, и рыбу.
– Все так, как вы говорите: и зверь есть, и рыба… Переселяйтесь, земли хватит, была б сила.
– Быстро не выйдет, потому как сюда шли пешком два года да отсель придется столько же. Знать, придем к вам годов через пять-шесть. Правда, есть сказ, что чугунку сюда ведут. Коли проведут, то быстрее прибудем.
