Почему-то вспомнился Ташкент, куда он уехал учиться в строительный техникум. До этого он жил в Коканде, его семья перебралась туда из Горчанова. Отец сапожник, работал один в маленькой мастерской, считался «частником». Мама никогда нигде не работала, если не считать работой дом и воспитание пятерых детей.
У Аркадия было еще два брата и две сестры, все младше его, самой маленькой только-только исполнилось девять. Семья была крепкой и дружной. В братьях и сестрах Аркадий души не чаял и был готов сделать все для их счастья.
То, что ему удалось пойти учиться, было большой удачей. Опять-таки во многом благодаря маме. И вот он в Ташкенте — большой незнакомый город, намного больше и шумней, чем его родной Коканд. Документы у него приняли, а вот место в общежитии не дали. Возвращаться домой? Аркадий себе такого позволить не мог. Несколько дней он ночевал по вокзалам. Но долго такое продолжаться не могло. Он понимал, что ему надо еще и учиться где-то, тем более, что предметы были сложными, а учеба требовала главного — времени, а поиски ночлега отнимали его с лихвой.
Тогда студент нашел чайхану, как раз располагавшуюся недалеко от вокзала, в тихом переулке. Чайханщик, увидев молодого человека, заказавшего чай, промолчал, а парень достал учебник и стал читать.
Людей было немного, а паренек заказал потом хлеб и сыр, кушал, но при этом все время продолжал читать учебники, делая постоянно какие-то пометки. Он просидел почти допоздна, перед уходом выпив еще чаю. На следующий день пришел снова. Еды заказывал мало, только хлеб, иногда рис, иногда сыр, и много занимался. Чайханщик разговорился с юношей, не то чтобы судьба молодого армянина волновала его, но упорство с каким парень стремился к знаниям, вызывало невольное уважение.
Аркадий мог иногда переночевать в чайхане. Наверное, он все-таки не выдержал бы такого жуткого режима и неустроенности, характер давал свое и он держался. Но в его судьбу вмешался случай. Однажды какой-то армянин из Коканда зашел в чайхану по дороге домой. Он увидел Аркадия и стал расспрашивать про него чайханщика. Через несколько дней новость о молодом человеке из Коканда, который учится в чайхане, дошла до матери Аркадия. Та, недолго думая, собрала четверых детей и самые необходимые вещи.
— Чтобы мой сын учился в чайхане? Не бывать этому! — Анник была женщиной решительной и сильной.
Маленькая, хрупкая, она была стержнем семьи, ее душой, ее сердцем. Все происходило вокруг нее. И она не могла оставить старшего сына в таком сложном положении. В Ташкенте Анник сняла комнату — всего только комнату на окраинной улице у узбечки по имени Фаруш. В этой комнате они жили вшестером. При этом главным условием хозяйки было то, чтобы Аркадий и его братья появлялись во дворе только вечером, когда женщины и девочки-узбечки уйдут в дом.
Из этих раздумий Аркадия вывел сильный толчок. Машина попала в яму, которых на дороге было в избытке. Постоянные наводнения приводили дорогу в ужасное состояние, даже тут, уже в городской черте. Но с этой ямой полуторка справилась. До комендатуры было уже рукой подать.
Пакет с документами от толчка упал на пыльный и грязный пол. Аркадий поднял его и привел, как мог, в порядок. Не хотелось получать взбучку от дежурного за неопрятный вид документации.
— Товарищ младший политрук, не больше часа! — клятвенно произнес курносый сержант, и машина попылила дальше, в сторону хлебзавода.
Комендатура находилась в небольшом одноэтажном домике, почти на берегу реки, и была огорожена высоким забором, с протянутой по верху колючей проволокой. Во дворе рос высокий тополь, сиротливо прижавшийся к ограждению. Узкие дорожки аккуратно присыпаны мелким гравием. Куст сирени как раз рос у входа на гауптвахту.
В комендатуре дежурил Рустем Фариуллин, родом из Андижана. Но это не мешало считать его тут, на Украине, земляком и поддерживать хорошие отношения. А вот с лейтенантом Мазурком у Аркадия отношения не слишком складывались. Он был жутким педантом и очень неприятной личностью: холодный, без эмоций, никогда не скажешь, о чем он в эту минуту думает. Политрук же был человеком открытым и любил таких же людей, как говориться, без двойного дна. Именно Мазурок любил делать неприятные, почти унизительные выговоры молодому политруку. Рустем приехавшему земляку был рад. Он принял пакет документов, сверил его содержание с описью (это входило в его обязанности), после чего они стали вспоминать родные места, пошел обычный разговор двух знакомых, у которых, кстати, нашлись общие знакомые, родственники Рустема жили в Ташкенте. Слово за слово и пошла беседа. Они так проговорили минут двадцать, если не больше.
Но тут появился худенький краснощекий рядовой с повязкой дежурного на рукаве.
— Товарищ лейтенант, разрешите обратиться?
— Разрешаю, — дежурный по комендатуре строго посмотрел на ничего не выражающее лицо солдата и тот смутился.
— Извините, что прервал вас, товарищ лейтенант, так ИХ можно выпустить? — солдатик выделил слово «их», чтобы командир сразу же проникся важностью и деликатностью проблемы и сменил гнев на милость.
— Отпускай их, Лошкарев. Отпускай.
Лошкарев тут же отдал честь и выскочил на улицу, как ошпаренный.
— Ну вот, не прояви к ним строгости, так они тебе и чаю попить не дадут спокойно. Каждый норовит со своим вопросом влезть. А вопросы пустяковые, как вот этот, яйца выеденного не стоят.
Чаю будешь?
— Конечно, у меня еще почти полчаса, если не больше. — Аркадий улыбнулся.
У Рустема чай был знатным, настоящий зеленый чай, который правильно заваривать умеют только узбеки. Рустем в ответ улыбнулся и вернулся с чайником, от которого шел пар. В это время мимо окна комендатуры прошли две девушки, в одной из них Аркадий узнал ту самую: с которой беседовал приезжий проверяющий, Карбышев. В сердце чуть-чуть екнуло.
— А что это за девицы делают у тебя на объекте? — полушутя спросил он земляка.
— Ах, эти… головная боль комендатуры. Граница идет по середине реки, они с пляжа плавают, спортсменки, понимаешь ли… Заплывают в сопредельные воды, выходит, что почти в иностранное государство. По форме получается переход государственной границы.
— Точнее, переплыв…
— Верно, Аркадий Арамович, ох как верно. Только мне от этого мороки меньше не становится. И что с ними делать? Проводим воспитательную беседу, подержим часок на губе и отпускаем.
— А вот эта, что впереди шла… — Аркадий сделал паузу, не зная, как дальше построить речь, чтобы деликатнее выяснить данные девушки.
— С кучерявыми волосами? Пониже ростом? А что, понравилась? Мне тоже тут многие нравятся, только знаешь сам, по нашим обычаям, мне невесту мама выберет. Поверь, мама не ошибется… а сам можешь глупости наделать, да…
— Это ты так говоришь, потому что не влюбился. А влюбишься, так и забудешь про обычай предков.
— Э… не говори так, обычаи надо уважать. Садись пить чай пожалуйста.
Аркадий сел за стол. К чаю Рустем положил на стол нарезанный кусок халвы.
— Халва тут не такая, как у нас, но… что есть, тем и богаты. А девушка эта, Ребекка Голдберг, восемнадцатого года, кстати, родилась двадцать третьего февраля, в один день с Красной армией, представляешь? Еврейка. Тут много в городе евреев. Комсомолка. Отец сочувствующий. Хорошая спортсменка, работает в школе учителем математики. У нее две сестры. Живут с отцом и матерью около базара...
— Спасибо, друг.
— Не за что… Кстати, хорошо, что ты этот вопрос затронул. Вот что… В городе во вторник будет соревнование — массовый заплыв по Днестру. Сам понимаешь, мои там будут контролировать, только у меня людей не так много, чтобы соревнование прикрыть, надо бы три-четыре лодки с людьми. Я письмо от комендатуры командиру отряда составил, заберешь его, так быстрее будет. По телефону согласовал, но, сам понимаешь, порядок есть порядок. — Рустем улыбнулся и отхлебнул чай.
Аркадий пил чай, который был точно таким, каким он привык его пить с самого детства. Халву попробовал, удовольствия не было, а был не голоден, поэтому чай допил и тут услышал с улицы гудок машины, и тут же повторился еще два раза. И это был сигнал их полуторки. Аркадий поднялся.
