первых имамов. Начало своей власти Шамиль ознаменовал актом свирепой жестокости, умертвив и сбросив с высокой скалы в Аварское Койсу [2] единственного уцелевшего из всего аварского ханского рода младшего сына бывшей правительницы Аварии Наху-Беки, убитой Гамзатом. Совершив этот подвиг, Шамиль начал, по примеру предшественников, деятельно готовиться к кровавой борьбе с русскими, но на первых же порах испытал целый ряд неудач. Разбитый в октябре 1834 года тогда еще полковником Клюки фон Клюгенау, он принужден был удалиться в глубь гор и, скрывшись там, на время притихнуть. Не решаясь пока до поры до времени выступить лично против русских, Шамиль весь 1835 год употребил на то, что мутил через подсылаемых им комиссаров и мулл покорившиеся нам племена и косвенным образом содействовал одному из своих наиболее энергичных и верных сподвижников, Ташав-Ходжи, в его беспрестанных набегах на кумыков, мирных чеченцев и казачьи поселения на Тереке и даже за Тереком. К сожалению, русские власти не обращали никакого внимания на действия Шамиля и, оставив его в покое, довольствовались только тем, что ловили и истребляли прорывавшиеся за нашу линию шайки абреков, что, впрочем, случалось довольно редко. Пользуясь прекрасным знанием местности и тайным сочувствием, а подчас даже содействием мирных горцев, абрекам в большинстве случаев удавалось безнаказанно свершать свои кровавые подвиги: убивать, жечь, грабить и уводить в плен молодых женщин и детей.
Эти постоянные и почти всегда безнаказанные нападения, руководимые издали умелой и опытной рукой, чрезвычайно раздражали начальников воинских частей, расположенных вдоль линии, и они почти единогласно твердили о необходимости принять крутые меры по отношению к хищникам и о возмещении им тою же мерою: отвечать убийствами за убийства и за набеги платить такими же и даже еще более жестокими набегами.
— Я уже более двадцати лет имею дело с гололобыми, — густым басом говорил войсковой старшина, — и мое святое убеждение, что только страхом жестокого наказания за всякую самомалейшую дерзость их еще возможно держать кое-как в руках, а любезностями да уговорами с ними ничего не поделаешь.
— Особенно теперь, когда у них появился такой смелый и дельный предводитель, как Шамиль, — заметил Балкашин, — с ним надо быть осторожным, это не чета прежним головорезам, умница, большая умница.
— А не преувеличивают ли у нас его достоинств? — вмешался один из капитанов. — Я как-то плохо верю, ведь согласитесь, господа, все-таки же простой горец, откуда ему было набраться такого опыта и знания, как о нем рассказывают?
— Нет, батенька, напротив, я так нахожу, что у нас слишком мало придают ему значения и за это когда-нибудь поплатятся. Шамиль — человек незаурядный. Стоит вспомнить только его проделку в Гимрах, чтобы оценить по достоинству его изумительное присутствие духа, твердость характера и сообразительность.
— А что он сделал такого в Гимрах? — спросил артиллерийский майор.
— Неужели вы не знаете? Прямо гениальная штука. Когда наши взяли аул Гимры, то среди раненых оказался и Шамиль. В то время его мало кто знал, а потому и не было оснований разыскивать его тело, да, признаться, не до того было. Даже тело имама Казимуллы, убитого подле самой башни, оставили валяться там, где он упал, пронизанный русскими пулями и штыками, и сколько народу ни было, никому не пришло в голову, что для уничтожения престижа имама, почитавшегося при жизни святым, достаточно его убить, только Шамиль подумал об этом, и когда же? Когда он сам лежал весь израненный, истекающий кровью, полуживой, в почти безнадежном состоянии. Не будучи в силах двигаться от полученных ран, Шамиль, оставшись среди трупов, притворился мертвым, и пока мы были в ауле, лежал не шевелясь, ни единым звуком, ни единым движением лица не выдавая своих страданий. Когда же мы ушли и он был поднят своими одноплеменниками, издали следившими за ним, он первым делом, пренебрегая своими тяжкими ранами, пополз разыскивать труп Казимуллы, отыскал его и с помощью своего приятеля поставил на колени в позе молящегося, одну руку вытянул к небу, а другую положил на бороду, и только проделав всю эту штуку, без памяти упал на руки своего друга…
— Для чего же все это? — спросил майор-артиллерист.
— Как для чего? Да ведь он этим разом уничтожил весь наш успех Гимрского погрома. Когда горцы, пришедшие на другой день убирать тела убитых, увидели среди разбросанных трупов тело имама в спокойной позе молящегося, ими овладел священный восторг. Подумайте, какая пища для их суеверия! Мертвый имам им теперь стал дороже, чем он был при жизни. Они тут же объявили его святым и с рыданием начали каяться ему, что недостаточно стойко и храбро защищали его… Случившиеся муллы воспользовались таким настроением и тут же, на месте, перед лицом трупа имама привели народ к присяге в непримиримой ненависти к гяурам. Мщенье за смерть святого имама — вот лозунг, который объединил целые племена. Теперь вы сами видите, что своей проделкой Шамиль успел вновь и очень скоро разжечь потухавший было фанатизм и поднять славу мюридизма. Ну, скажите, разве это не доказывает, насколько он умен? Поверьте моему слову, если мы не постараемся схватить его теперь же, в самом начале, он даст себя знать. Лишь бы ему удалось сплотить воедино все племена Дагестана и Аварию, о чем он теперь хлопочет, и война затянется еще на десяток лет, если не больше.
— Ну, уж и больше, — с недоверием покачал головой Панкратьев, — это уже ты, брат Аркаша, увлекаешься. Я сам считаю Шамиля зубастым парнем и башковитым, но какой он там ни есть, а если он на пять каких-нибудь лет затянет войну, и то уже будет чересчур.
— Посмотрим. Поживем — увидим; впрочем, не ты один, Павел, так рассуждаешь. Наш корпусный, барон Розен, тот еще меньше тебя беспокоится. Ты знаешь, что он донес главнокомандующему в ответ на предложение сделать набег в глубь Дагестана? Он отклонил этот совет. "Так как, — это собственные его слова, — по спокойствию, ныне водворившемуся в Дагестане, не нахожу надобности предпринимать наступательные действия", и т. д. в том же роде.
— А надлежит, должно быть, ждать наступления Шамиля, — ввернул от себя войсковой старшина, насмешливо прищуриваясь. — Что же, это дело. Шамиль скоро начнет действовать. Я уже это носом чую, как лягавая — дичь… Много, много крови прольется и нашей, и ихней.
— Нам, военным, — вмешался упорно молчавший дотоле один из капитанов, самый младший из всей компании, — нам, военным, этого бояться нечего, я так, откровенно скажу, желаю, чтобы кавказская война продолжалась как можно дольше.
— Это, собственно, почему же? — спросил войсковой старшина.
— Как почему?
