Но теперь надо было решительно прекратить эти странные отношения, ни с того ни с сего возникшие между ними, пока не разразился никому не нужный скандал. И надо было найти слова, чтобы объяснить ей все правильно, чтобы она поняла. Почему-то это казалось очень важным.
– Ему удалось встретиться с женой? – вдруг спросила она, выбросив сигарету.
– Кому? – не понял Ребров.
– Паулюсу.
– Вроде бы нет.
– Значит, мы его обманули?
– Почему обманули? Просто не смогли. Успели только привезти сына. В конце концов, здесь американская зона оккупации, они решают. Ему пообещали привезти жену в Союз…
– И как он это воспринял?
– А как он должен был это воспринять?
Ребров почувствовал легкое раздражение. Вот еще нашла тему!
– В конце-концов, он военнопленный, а не почетный гость. И вполне мог сидеть рядом с Герингом и Кейтелем и думать, повесят его или расстреляют.
– Как ты молод, – вдруг задумчиво сказала она. – Замечательно молод. Упоительно. Наверное, поэтому мне хочется давать тебе советы и предостерегать, как моего сына.
– У тебя есть дети? – удивленно спросил Ребров. Хотя чему тут, спрашивается, было удивляться?
– Да. Два мальчика. Мне их так не хватает – Белецкая посмотрела на Реброва и улыбнулась.
Она опять смотрела на него именно по-матерински. С любовью и желанием о чем-то предупредить…
– Ты явно хочешь мне что-то сказать?
– А ты разведчик! – Белецкая ласково погладила его по голове, растрепала ему волосы. – Все-то он знает, все-то он видит, все примечает! Да, я хочу тебе кое-что сказать. Про княжну Куракину…
Это было уже какое-то наваждение – она действительно говорила с ним так, как могла говорить мать с сыном о его подружке, которая ей чем-то не нравится.
– Так вот о княжне…
Белецкая снова закурила.
– Тебе надо забыть о ней, дружок. Забыть раз и навсегда. Потому что иначе она погубит тебя. Да-да, именно погубит. Она, конечно, славная, очень славная девушка… Но вы с ней из разных миров. Совершенно разных. Мир, о котором пишет Бунин, для тебя какое-то стародавнее прошлое, которого, может быть, и не было вовсе. А для нее это реальная жизнь. Ее жизнь. Тот мир, в котором живем мы с тобой, к которому мы принадлежим, она себе даже не представляет. Чтобы вам быть вместе, надо чтобы один полностью отказался от своего мира, ушел из него… Но это не значит, что он сможет жить в другом, станет там своим. Не станет. Будет вечно чужим.
Ребров ошеломленно молчал. Вот уж к чему он был не готов, так к разговору об Ирине.
– И почему именно сегодня ты решила сказать мне это? – с трудом выдавил он из себя.
– Потому что это наша последняя встреча, – легко улыбнулась Белецкая.
– Почему? – ошеломленно спросил Ребров.
– Потому что в Нюрнберг приезжает мой муж, генерал Белецкий… Что ты на меня так смотришь? Я что, такая страшная, что у меня не может быть мужа?
– Нет, конечно… А зачем? – беспомощно спросил совершенно сбитый с толку Ребров.
– Что за вопрос! – опять потрепала его по голове Белецкая. – А ты не допускаешь мысли, что он по жене соскучился?.. Эх ты, разведчик! Военную тайну хочешь выведать?
– Какую еще военную тайну?
– Такую – он приезжает по какой-то служебной надобности. А так как он генерал, то надобность эта военная.
Его направила сюда Москва. А я очень удачно оказалась здесь же. Вот такое удобное совпадение. Все будут думать, что он приехал ко мне. А он будет заниматься какими-то своими таинственными делами…
– Я вот все думаю, зачем к нам генерал Белецкий пожаловал?
Таким был вопрос, которым Реброва встретил Филин, когда тот вошел в его кабинет. Правда, ясно было, что и этот вопрос и последующий он задавал не столько Реброву – откуда тому было знать! – сколько сам себе.
– Что ему тут делать? Неужели действительно только для встречи с женой…
– Он не поэтому приезжает, товарищ генерал, – отрапортовал Ребров. – Не для свидания с женой.
Филин удивленно уставился на него.
– Что значит не поэтому! Ты откуда можешь это знать? А ну-ка, колись давай, да до самого дна!
– Белецкая, его жена, проговорилась своей подруге, что генерала прислала Москва…
– Москва? – перебил его Филин. – Погоди… Белецкий – политический советник руководителя Советской военной администрации в Германии. И Москва направляет его из Берлина в Нюрнберг… Не ставя здесь никого в известность, даже Руденко… Под видом свидания с женой, а на самом деле совсем с другой целью… Москва, Москва… – привычно уже покачал головой то ли укоризненно, то ли изумленно Филин. – Ладно поехали к Руденко. Мало нам Белецкого, так еще Черчилль свинью подложил!
– А что Черчилль?
– Что Черчилль!? Ты что же – ничего не знаешь? Ну, ты, брат, даешь? Где же это тебя носит, что ты про дедушку Черчилля ничего не слышал? Знал бы такие места, сам туда отправился.
По дороге Филин рассказал Реброву, что случилось. Сэр Черчилль, выступая в заштатном Вестминстерском колледже в городке Фултоне, что в американском штате Миссури, куда его пригласили для присуждения почетной ученой степени и чтения лекции о международном положении, фактически объявил, что существовавшей с 1941 года коалиции США, Великобритании и Советского Союза больше нет. И, более того, теперь братские англосаксонские государства должны противостоять СССР. Обращает на себя внимание нарочитая грубость его заявлений. «Нет ничего, чем они, русские, восхищались бы больше, чем силой…» «Объединяйтесь, чтобы остановить Россию!». Об этом кричат все газеты и радиостанции. «Сэр Уинстон Черчилль призывает к созданию единого фронта против Москвы», «Коммунизм – самая большая опасность современности», «Западный мир должен дать отпор советской экспансии».
– Хорошо еще к крестовому походу не призвал, – покачал головой Филин.
– Ну, кто он сейчас, этот Черчилль, – пожал плечами Ребров, который никак не мог забыть расставание с Белецкой и продолжающий про себя что-то договаривать и объяснять ей. – Старичок в отставке! Отставной козы барабанщик…
– Да нет, Денис, тут все гораздо серьезнее, – хмуро возразил Филин. – И ты-то должен это понимать. Во-первых, Черчилль фигура для западного мира особая. Во-вторых, в университет на лекцию его доставил лично американский президент, который сидел в зале и аплодировал словам Черчилля. К тому же президент был прекрасно осведомлен, о чем будет говорить Черчилль. Так что можно смело считать, что он поддерживает сии мысли. Официально американцы еще не готовы их провозглашать, а вот устами частного человека, каковым сейчас вроде бы является Черчилль, сделать это очень удобно. В общем слова сказаны, команда дана…
– И что теперь?
– А теперь новое противостояние. Вопрос только – в каких формах? Хочется, конечно, верить, что до войны не дойдет…
– А что же теперь с процессом будет?
– Посмотрим, как братья англосаксы себя поведут. Не думаю, что они так быстро всерьез отыграют назад, но… На днях Джексон начнет допрос Геринга, и тогда многое прояснится. Джексону отступать нельзя. Некуда. Он слишком много поставил на этот процесс. Если он отступит, его карьера будет погублена. Он уверен, что в битве с Герингом ему удастся переплюнуть впечатление, которое произвело на всех появление Паулюса. Он видит себя в роли героя, который откроет миру всю бездну нацистского зла… Он восторжествует над главным злодеем и заставит его каяться перед всем миром! Американцы в предвкушении собираются транслировать допрос Геринга в прямом эфире радио на весь мир. Америка должна утвердить себя как высший моральный авторитет, которому дано право судить, карать, а самому при этом быть неподсудным.
– Ну, не знаю, что у них получится…
– Я тоже. Но сегодня скамья подсудимых была как улей, куда сунули спичку. Они выглядели людьми, которым теперь бояться нечего. А Геринг выразился так: летом сорок пятого года я не надеялся увидеть осень, а теперь мне кажется, я увижу еще не одну осень и не одну зиму… Так что Джексону с ним придется нелегко. Газетчики приучили всех в последнее время к тому, что он жалкий фигляр, законченный наркоман, но, думаю, их ждет жестокое разочарование.
Постскриптум6 сентября 1946 года в Штутгарте Государственный секретарь США Джеймс Бирнс произнес речь, которая зримо обозначила резкий поворот в послевоенной ситуации в мире. Согласно его концепции, изменилась суть военного присутствия западных союзников в Западной Германии – оккупационная и контрольная власть превратилась в «защитную». Защищать ее надо было от Советского Союза. По инициативе Великобритании и США, которые преодолели сопротивление Франции, контролируемые ими три зоны оккупации были объединены в одно экономическое пространство – прообраз будущей Федеративной Республики Германия.
Поприсутствовать на битве между Джексоном и Герингом набралась масса народу. Битком были набиты залы, балкон, бары, в которые шла трансляция. К телефонам в пресс-центре заранее организовалась огромная очередь, чтобы успеть передать самые горячие подробности. Интерес к процессу, который в мире в последнее время заметно снизился, потому как недели шли за неделями, а конца судебным заседаниям не было видно – советский судья Никитченко даже был вынужден обратиться к своим западным коллегам с письмом с выражением озабоченности по поводу всевозможных задержек и неблагоприятного воздействия этого на общественное мнение – в предвкушении поединка Джексона и Геринга снова вырос.
