С января по февраль я постоянно сопровождал Маншона и несколько раз был с ним в цитадели – в той самой крепости, где была заточена Жанна, но, конечно, ни разу ее не видел, так как мне не пришлось посетить ту башню, в которой находилась ее темница.
Маншон рассказал мне обо всем, что произошло до моего появления. С тех самых пор, как продали Жанну, Кошон деятельно подбирал судей для погибели Девы – много недель потратил он на это подлое дело. Парижский университет прислал несколько сведущих, ловких и надежных богословов нужного ему образа мыслей; вдобавок, он вербовал в разных местах многочисленных духовных лиц, принадлежавших к той же шайке и пользовавшихся большим влиянием, так что, в конце концов, ему удалось составить грозное судилище, насчитывавшее около полусотни знаменитых имен. То были французские имена, но сочувствовавшие и помогавшие Англии.
Из Парижа был также прислан уполномоченный сановник инквизиции, потому что обвиняемую надо было предать инквизиционному суду. Но он оказался человеком смелым и справедливым и наотрез заявил, что дело ее неподсудно созванному суду, и на этом основании отказался от участия в разбирательстве. Тот же благородный ответ был получен от двух или трех других представителей инквизиции.
Инквизитор был прав. Дело, вновь возбужденное против Жанны, давно уже было рассмотрено судом в Пуатье и решено в ее пользу. Оно было рассмотрено высшим судом, чем этот, так как там председательствовал архиепископ реймский – епархиальный начальник самого Кошона. Таким образом, низший суд нагло вознамерился пересмотреть и перерешить дело, по которому уже был вынесен приговор судом высшим – судом, имевшим более широкие полномочия. Вообразите только! Нет, вторичный пересмотр дела не мог быть закономерным. Кошон по многим причинам не имел права председательствовать в новом суде: Руан не принадлежал к его епархии; Жанна была взята под стражу не в Домреми, по-прежнему считавшейся ее местожительством; и, наконец, сей предполагаемый судья был явным врагом пленницы, а следовательно, не имел правоспособности судить ее. И тем не менее, все эти великие препятствия были сведены на нет. Областное Руанское собрание каноников дало наконец Кошону оправдательные грамоты, – хотя не без борьбы и не без давления сверху. Подобное же воздействие оказали на инквизитора, так что ему пришлось подчиниться.
Вот тогда-то ничтожный английский король, через своего уполномоченного, передал Жанну во власть трибунала, но с такой оговоркой: если суду не удастся вынести ей обвинительный приговор, то она должна быть возвращена ему!
О боже мой, на что могла теперь надеяться эта забытая, одинокая девочка! Одинокая – в полном значении слова. Ведь она была одна, в темной башне, с полдюжиной звероподобных, грубых солдат, стороживших днем и ночью ту комнату, где помещалась ее клетка… ее засадили в железную клетку, и ее шея, ее руки и ноги были цепью прикованы к кровати. Вблизи нее – никого из знакомых; не позаботились даже приставить к ней женщину. Да, это было настоящее одиночество.
Жанну взял в плен под Компьеном некий вассал Жана Люксембургского, и не кто иной, как Жан продал ее герцогу Бургундскому. И, однако, этот же герцог Люксембургский имел наглость явиться перед Жанной в ее клетке. Он пришел в сопровождении двух английских графов – Варвика и Стаффорда. Он был жалким, низменным существом. Ей он сказал, что готов выпустить ее на свободу, если она даст обещание никогда больше не сражаться против англичан. Она уже долго пробыла в этой клетке, однако не настолько долго, чтобы пасть духом. Она ответила с презрением:
– Бог свидетель – вы только издеваетесь надо мной. Я знаю, что у вас нет ни власти, ни желания сделать это.
Он настаивал. Тогда в Жанне возгорелось достоинство и гордость воина, и, подняв закованные руки, она опустила их, так что зазвенели цепи, и сказала:
– Взгляните! Эти руки знают больше вашего и умеют лучше пророчествовать. Я знаю, что англичане убьют меня, потому что они воображают, будто им, после моей смерти, легко будет завладеть французским королевством. Но они ошибаются. Будь их хоть сотни тысяч – они ничего не добьются.
Гордая речь разъярила Стаффорда, и он – каково это вам покажется! – он, свободный и сильный мужчина, выхватил свой кинжал и бросился вперед, чтобы заколоть ее – закованную в цепи, беспомощную девушку. Но Варвик схватил его за руку и удержал. Варвик поступил разумно. Лишить ее жизни при такой обстановке? Отправить ее на Небо, чистую и неопороченную? Ведь это значило бы сделать ее святой в глазах Франции. Весь народ восстал бы и вдохновляемый ее геройством начал бы победоносное завоевание своей свободы. Нет, ее надо пока пощадить, так как ей уготована иная судьба.
Итак, приближалось время Великого суда. Больше двух месяцев Кошон выискивал и вылавливал повсюду разные обрывки улик, подозрений и догадок, которыми можно было бы воспользоваться во вред Жанне, и тщательно устранял все благоприятные для нее показания. В его распоряжении были бесчисленные пути, средства и орудия, чтобы подготовить и усилить обвинение, и все это он пустил в ход.
Но у Жанны не было никого, кто позаботился бы о защите; запертая в каменных стенах, она не имела вблизи ни единого друга, к которому можно было бы обратиться за помощью. А из свидетелей она не могла вызвать ни одного: все они находились далеко, под знаменем Франции; здесь же был суд англичан. Они не смели приблизиться к воротам Руана, иначе их всех схватили бы и повесили. Нет, пленница должна быть единственным свидетелем – свидетелем защиты и обвинения; и смертный приговор будет вынесен гораздо раньше, чем двери суда откроются для первого заседания.
Узнав, что в состав суда вошли только богословы из приверженцев Англии, она просила, во имя справедливости, допустить такое же число духовных лиц французской партии. Кошон встретил ее просьбу насмешками и даже не соблаговолил прислать ответ.
По законам церкви она, как несовершеннолетняя, имела право выбрать себе ходатая, который руководил бы ее делом, указывал бы, как надо отвечать на предлагаемые вопросы, и предостерегал бы от ловушек, расставляемых хитрыми обвинителями. Быть может, она не знала, что это – ее право, осуществления которого она может требовать: ведь некому было ей разъяснить. Во всяком случае, она об этом просила. Кошон отказал. Она настаивала и умоляла, ссылаясь на свою молодость и незнание сложностей и хитросплетений законов и судопроизводства. Кошон снова отказал и заявил, что она должна будет сама поддерживать защиту, как умеет. О, его сердце было из камня!
Кошон составил так называемый procès verbal. Скажу проще: «перечень мелочей». Это был подробный список выставленных против нее обвинений, служивших основой всего суда. Обвинений? – перечень подозрений и народных слухов – таковы подлинные слова самого документа. Ее обвиняли только в лежавшем на ней подозрении в ереси, в колдовстве и тому подобных преступлениях против религии.
Но по церковных законам подобное дело может стать предметом судопроизводства не иначе, как после тщательного ознакомления с личностью и прошлым подсудимого; и все, что добыто этим следствием, обязательно должно быть включено в procès verbal, как его нераздельная часть. Как вы помните, накануне суда в Пуатье первым делом позаботились о соблюдении этого условия. Так поступили и теперь. Послали священника в Домреми. Там и во всей округе он пытливо расспрашивал о Жанне, о ее прошлой жизни и вернулся с готовым суждением. Легко было предугадать его отзыв. Следователь, на основании собранных сведений, доложил, что нравственность Жанны во всех отношениях безупречна и он «собственной сестре не мог бы указать лучшего примера добродетели». Видите: тот же отзыв, что был получен в Пуатье. Самое суровое испытание не могло опорочить личность Жанны.
Вы скажете: отзыв этот дал Жанне сильную опору. Да, мог бы дать, – если бы не остался под спудом. Но Кошон не дремал, и отзыв, еще до начала суда, исчез из procès verbal. Люди были благоразумны – никто не допытывался, какая судьба его постигла.
Можно было ожидать, что теперь Кошон приступит к суду. Но нет, он придумал еще одну уловку, направленную к погибели Жанны, и этим замыслом надеялся нанести смертельный удар.
В числе знаменитостей, присланных парижским университетом, был один богослов, по имени Николя Луазлер. Высокий и красивый, он отличался важной осанкой, умел говорить плавно и складно и в обращении был вежлив и обаятелен. Никаких внешних признаков лицемера или предателя нельзя было в нем заметить, хотя, в действительности, он был и тем, и другим.
Его, переодетого башмачником, впустили ночью в тюрьму Жанны; он выдал себя за ее земляка; он назвался тайным патриотом; он признался ей, что в самом деле он носит сан священника. Она была несказанно обрадована, что привелось ей увидеть человека, знакомого с дорогими ей холмами и полями; еще большее счастье доставила ей возможность встретиться со священником и облегчить свое сердце исповедью, ибо таинства церкви были для нее источником жизни, были ей необходимы, как воздух, и она давно уже тосковала об этом, но тщетно. И она открыла свое непорочное сердце этому чудовищу; а он, в знак благодарности, дал ей совет относительно предстоявшего суда; совет, который сразу погубил бы ее, если бы ее врожденная глубокая мудрость не предостерегла ее от подобного шага.
