ему кавалер. — Это во-первых. А во-вторых, Кёршнер богатейший человек графства. И коли призы будут соответствовать, так многие из рыцарей и благородных людей приедут. Многие добрые люди маются без войны в безденежьи, всякий крепкий человек захочет попробовать себя, если есть надежда получить золотой кубок или перстень с рубином.
Максимилиан чуть постоял в странной задумчивости, а потом и говорит:
— Раз так, то прошу у вас дозволения принять участие в турнире.
Волков даже растерялся на пару мгновений. Да, Максимилиан уже заметно возмужал, заметно вырос, стал широк в плечах, но кавалер всё ещё воспринимал его тем мальчишкой, которого в пятнадцать лет представлял ему его отец Карл Брюнхвальд. И Волков говорит ему с заметным недовольством:
— Думаете угробить одного из моих коней в этих глупых развлечениях?
— Нет-нет, — тут же заверил его знаменосец, — в копейном бое на коне у меня нет никаких навыков, я хочу испытать себя в бое пешем, на турнире будут и пешие схватки.
— Уж не с мечом ли полагаете выйти?
— Нет, фон Клаузевиц говорит, что с мечом у меня шансов на победу немного, пойду с молотом или с топором.
— С молотом или топором? — переспросил кавалер.
— Да, с молотом или топором. — подтвердил бестолковый молодой человек.
— А вы представляете, что будет с вами, когда вам по жребию попадётся такой молодец, как наш Бертье? С молотом или топором.
— Ну… — начал Максимилиан.
— Вы и до десяти сосчитать не успеете, как из вас сделают рагу. Вам вполне вероятно изувечат лицо, ведь шлем у вас открытый, и, возможно, выбьют зубы. Вы хотите в свои семнадцать… Вам ведь семнадцать?
— Да, — кивнул молодой человек.
— Вы хотите в свои семнадцать остаться без зубов?
— Нет, но почему же мне сразу выбьют зубы.
— Лучше пусть выбьют глаз? Или раскрошат молотом кость в плече? — Волков чуть наклонился вперёд для убедительности. — Лучше уже выходить к барьеру конным и с копьём, а выходить пешим и с молотом против закоренелых мастеров пеших свалок может захотеть уже совсем отчаявшийся человек.
Максимилиан молчал. Но разговора не заканчивал и не уходил.
— И зачем же вам это надобно? Вам, что, деньги нужны?
— Нет, — отвечал знаменосец.
— А что же вам нужно?
— Ну, — Максимилиан замялся, — все говорят, что вы бы могли пойти. И победить в турнире.
— Я? — удивился Волков. — Я ещё последний разум не потерял. Я могу только в ложе посидеть.
— Это потому, что вы и так на всю округу славны. Все о вас только и говорят. Все говорят о том, что вы в двух поединках победили. И знаменитого чемпиона герцога Кранкля убили, и Шоуберга. Который тоже был известный фехтовальщик.
— В этих поединках ничего приятного нет, — сказал Волков строго, — уж поверьте мне на слово. И я никогда бы не стал драться на них, коли не нужда. А уж последствия этих поединков ещё хуже, чем сами они.
— Что же плохого в славе?
— Слава вещь глупая, а вот о Кранкле я каждый раз вспоминаю, когда сажусь на коня, и чем больше еду, тем больше его вспоминаю, да горит он в аду. И мерзавец Шоуберг мне ещё неприятностями отольётся. Меня вся местная земельная знать из-за него терпеть не может, уже и не знаю, чем всё это закончится.
И видя, что даже эти слова его не убедили знаменосца до конца, он добавил:
— Я знаю, что молодым людям нужны деньги; те деньги, что вы получили от победы над горцами, видно, уже потратили, я могу вам дать немного, лишь бы вы больше не думали о таких вещах, как поединок на молотах или секирах.
— Я вовсе то желал не из-за денег, — отвечал Максимилиан.
— А славу оставьте дуракам.
— И не из-за славы.
— А из-за чего же вы собрались драться?
— За даму сердца, — вдруг ответил молодой человек.
— О Господи! — Волков даже поморщился. — Что вы, читаете романы? Болван, их же пишут для баб.
— Я не читаю романы.
— И что, у вас есть дама сердца? За которую вы хотите получать по шлему обухом секиры?
— Пока что нет, но я рассчитывал её просить о чести…
— Просить о чести? — Волков всё ещё продолжал говорить, кривясь. — И кто же эта счастливица?
«Неужто он собирается избрать своей дамой сердца Элеонору Августу? Больше тут нет благородных дам. Или этот молодой идиот где-то и с кем-то познакомился?»
И тут Максимилиан и говорит:
— Я хотел просить о чести зваться дамой моего сердца прекрасную госпожу Ланге.
До сих пор Волков говорил с ним, может, чуть высокомерно, может, чуть едко, может, чуть поучительно, но всё-таки с некоторой отеческой теплотой, а тут вдруг стал холоден, словно лёд. Лицо каменное, как перед битвой:
— Не дозволяю вам впредь и речь о турнире заводить. Впереди свадьба моей племянницы, и вам, как знаменосцу моему, надобно быть готовым к новому шествию. Надобно проверить все знамёна и все сюрко, чтобы они чистые на всех господах из выезда были, и чтобы кони все были здоровы. Займитесь делом. Ступайте.
Максимилиан даже растерялся от такой заметной перемены, он чуть помедлил, как бы осознавая услышанное, потом поклонился и сказал:
— Как вам будет угодно, кавалер.
А кавалер снова остался за столом с притихшим племянником, которого тоже удивила столь резкая в дяде перемена.
«Рыжая мерзавка, любому неженатому человеку голову вскружить сможет. Да и женатому сможет. Уж очень она ладна, умела, говорлива да пригожа. Г олосок звонкий, речи умные, сама приветлива со всеми. Всем умеет понравиться, кроме жены моей. Её надо при себе неотрывно держать. А как? Ведь не женишься на ней, всё-таки не сарацин. И что же теперь делать? Молодых господ от стола отвадить? В дом не допускать?»
Ответов на все эти вопросы у него не было, и он тяжело вздохнул.
Молодой женщине в этом мире жить невыносимо тяжко. Агнес смотрела на себя в зеркале, надувала губы, готова была разрыдаться. Как, как ей не плакать? На званый ужин её пригласили, не абы кто, пригласил её один из первых банкирских домов свободного города Ланна. Сам молодой Ренальди лично приехал её приглашать. А ведь ещё и красавчик он какой, засмотришься. Мало того, на обед тот для неё!.. Для неё пригласили нужного ей человека. Уж и не знали, как ей услужить, как умилостивить племянницу знаменитого кавалера Фолькофа, а у племянницы той для обеда важного даже нормального платья нет. И туфлей нет. Даже юбок нижних нет новых.
У Агнес даже слёзы на глаза
