Ознакомительная версия.
Молодец, украшенный шрамом, сожалеюще вздохнул — ну чего стоило человеку признаться? — убили бы тогда без всяких мучений, а сейчас ему придется страдать, харкать кровью… Он занес ногу для удара и с кряканьем саданул ею Африкана. Но нога цели не достигла, повисла в воздухе — молодому вояке даже показалось, что она остановилась сама по себе. В следующее мгновение он полетел на своего старшего напарника, тот неверяще взвизгнул и, задрав конечности, впечатался спиной в песок. Африкан перескочил через него и кулаком вогнал голову молодца, украшенного шрамом, в глубину куста.
Красноносый казак, приспособившийся уже было к котелку, онемел, держа «варево» в руках. Он словно не верил тому, что видел, нижняя челюсть у него отвалилась, стал виден нездоровый язык.
Калмык действовал стремительно, как когда-то на борцовском ковре. Все забытые приемы мигом вспомнились; стиснув челюсти, он нанес молодцу второй удар, услышал, как под кулаком у того треснули зубы, изо всей силы рванул пистолет, призывно торчавший у молодца из кобуры, ловко, будто фокусник, подкинул его в руке и выстрелил в старшего. Старший запоздало дернулся, закричал — пуля попала ему в живот. Африкан, обрезая этот крик, снова выстрелил, всадил вторую пулю этому человеку в голову. Пуля насквозь пробила череп, будто пустую деревяшку.
Затем калмык перевел пистолет на казака, державшего в руках котелок с ухой. Тот стоял на месте, будто завороженный колдуном. Африкан повел стволом пистолета дальше и выстрелил в куст, примятый головой молодого налетчика со шрамом.
Над кустом взвихрилось мокрое красное облако. Африкан выстрелил в куст снова — для верности — пуля тяжело встряхнула тело налетчика, ноги в щегольских новеньких сапогах дернулись, гулко хлобыстнулись каблуками друг о дружку.
Красноносый продолжал держать котелок в руках — он остолбенел, мышцы у него сделались деревянными, — казак не сводил с Африкана огромных, вывалившихся из орбит глаз и, похоже, не видел его.
— Поставь котелок на место, — приказал красноносому Африкан.
Казак очнулся, закряхтел, будто держал бревно, со скрипом сложился и поставил котелок на песок.
— Молодец, — похвалил его Африкан, — а теперь три шага от котелка назад — арш!
Красноносый послушно исполнил.
— Кругом! — подал новую команду Африкан. — Ша-агом арш!
Казак вскинул голову — перед ним была вода. Куда идти-то? В озеро?
Африкан поднял ствол пистолета.
— Я же сказал: арш! Не выполнишь команду — застрелю! — в голосе калмыка зазвенели угрожающие железные нотки. — Пошел!
Красноносый всхлипнул вновь, оглянулся моляще — прозрачная мирная гладь озера его пугала, он сделал несколько нерешительных шагов к воде и остановился. Застояться красноносому Африкан не дал, подогнал резким, как удар хлыста, вскриком.
— Пошел!
Красноносый дернулся, будто его пинком опечатали ниже спины, сделал еще несколько шагов и снова остановился.
— И-и-и! — взвыл жалобно вояка.
Африкан, почти не глядя, ткнул перед собой пистолетом, нажал на спусковой крючок. Громыхнул выстрел.
— Пошел в воду! — крикнул он. — Плыви!
— Куда плыть-то? — голос у красноносого был слезным, дрожащим.
— На ту сторону Зайсана!
До противоположной стороны Зайсана было, наверное, не менее сотни километров. Красноносый хотел стащить с себя сапоги, но Африкан не дал ему сделать и этого, опять гулко саданул из пистолета.
— И-и-и-и! — красноносый взвыл снова, аккуратно разгреб носками сапог перед собою воду — будто бы раздвинул озеро — вошел в воду по колено, остановился.
— Что-то ты, паря, совсем ленивым стал, — насмешливо проговорил Африкан, ловко, будто фокусник в цирке, подкинул пистолет, поймал его, нажал на спусковую собачку.
Стрелял Африкан метко — пуля пробила воду у самых ног красноносого, загоняя его дальше в озеро. Войдя в воду по грудь, красноносый снова остановился и провыл, давясь воздухом, слезами:
— И-и-и-и! Я плохо плаваю.
— В воду марш!
Красноносый вошел в воду по шею, приподнялся на цыпочки и, взбивая крупные брызги, бухнул сапогами один раз, другой, третий и умолк.
— Вперед! — Африкан махнул пистолетом.
Наступила пора, когда Дутов стал колебаться, не зная, как быть — то ли верить Касымхану Чанышеву, и верить до конца, либо не верить вообще. Отец Иона, понаблюдав за Чанышевым, пустив по его следу нескольких довольно толковых топтунов, задумчиво чесал пальцами жидкую бороду, слушая их доклад, но сам ничего не говорил, лишь усиленно ворочал мозгами, — и все про себя, молчком, молчком…
— Ты чего, святой отец? — спрашивал у него Дутов, но отец Иона, ничего не говорил. — Чуешь чего-нибудь? — настойчиво подступал к нему Дутов. — Может, факты какие-нибудь у тебя есть?
— Пока нет, — подавлял в себе вздох отец Иона.
— Тебя не поймешь, — сердито произносил Дутов, — то ты балаболишь безумолку, будто баба, успешно продавшая на базаре мешок картошки, то молчишь, словно к языку у тебя прилип кусок смолы. Скажи что-нибудь определенное!
— В том-то и дело, отец родной, что ничего определенного сказать не могу. Пока не разберусь…
— Ты разберись, разберись… Мне это важно знать. Чем быстрее — тем лучше.
Очень хотелось отцу Ионе в такой ситуации отличиться, прихватить на чем-нибудь Чанышева, уже несколько раз пробовал он это сделать, но все попытки оказались пустыми, и на Касымхана поп пока ничего не добыл, никакого компромата.
При встречах с Касымханом он был ласков, голос его делался тихим, воркующим, глаза прощупывали фигуру гостя, старались зацепиться за какую-нибудь костяшку, проникнуть внутрь, но ничего у отца Ионы из этого не получалось.
— Никак не могу понять, кто вы есть на самом деле, — как-то сказал Дутов Чанышеву.
В ответ тот тихо, едва приметно улыбнулся:
— Кто я есть на самом деле, вы, Александр Ильич, знаете не хуже меня.
— Это не ответ, господин Чанышев, — неудовлетворенно покачал головой Дутов.
— Почему, Александр Ильич?
— Говоря вашим языком, потому, что вы также знаете лучше меня.
Вскоре после этого разговора Чанышев уехал в Джаркент. Прошло немного времени, и Еремеев, работавший теперь коневодом в милиции, — лучшего места для него даже придумать было нельзя, оно очень устраивало постаревшего Еремея, — передал Касымхану письмо. Чанышев вопросительно глянул на коневода.
— От атамана, — коротко пояснил тот.
«К.Ч. Ваш обратный приезд в Джаркент меня удивил, и я не скрою, что принужден сомневаться и быть осторожным с Вами, поэтому впредь до доказательства Вами преданности нам, я не сообщу многого. Сообщу лишь последние сведения, полученные три дня тому назад».
Колючий тон письма Дутова нехорошо удивил Чанышева, он резко обернулся — если бы засек чей-то взгляд, постарался бы немедленно разобраться с этим человеком. Но на него никто не смотрел.
«Ваши большевики озверели потому, что им будет конец, — писал дальше атаман. Тон письма был нервным. — У меня был один мусульманин с Кубани и передал письмо Врангеля. Содержание его не скажу. Деньги от Врангеля я получил. Врангель взял Екатеринодар, Владикавказ, Новочеркасск и Астрахань. Все казачьи войска с ним. Мы теперь имеем тесную связь, и надо сейчас не играть на две лавочки, а идти прямо».
Чанышев невольно усмехнулся: насчет того, что не годится играть на две «лавочки», атаман бесконечно прав… Только у атамана своя правота, а у Чанышева — своя. И словами ее можно выразить совершенно одинаковыми, повторяющими друг друга, а вот результат будет разный.
«Я требую службы Родине, — писал далее атаман, — иначе я приду, и будет плохо. А если кто из русских в Джаркенте пострадает — ответите Вы, и очень скоро».
Чанышев не сдержался, усмехнулся вновь — что-то уж больно грозно заговорил атаман. На самом же деле руки у атамана даже короче, чем он думает, и вряд ли ему когда-нибудь удастся поднять восстание, как это делал он еще совсем недавно, вряд ли сможет поджигать дома и убивать людей. Все это у атамана в прошлом. Одно настораживало — слишком уж отчетливо, даже назойливо звучали нотки недоверия в письме. А ведь оттого, будет ли верить атаман Чанышеву, зависит, станут ли впредь гибнуть земляки Касымхана или нет.
В кабинет к Чанышеву заглянул заместитель — рыжий бородатый казак из Конной армии Буденного, человек силы необыкновенной, рубака, весельчак, любитель абрикосового самогона. Как заместитель, буденовец был слабоват, а вот как рубака и тамада на застольях — очень хорош.
— Останешься за меня, — сказал ему Чанышев. — Я — к Давыдову.
— Что, обстановка осложнилась? — хриплым от вчерашней попойки голосом спросил рубака.
— Осложнилась, — коротко ответил Чанышев.
Давыдов находился на месте, он словно ждал Чанышева, стол перед начальником регистрационного пункта был чист — ни единой бумажки, ни одной соринки. Давыдов показал рукой на кресло:
Ознакомительная версия.
