В том стоянии на Волге некоторое преимущество было на Михайловой стороне. Просто было начать войну. Только вот возможно ли было её закончить, если и не потеряв Руси, то уж во всяком случае не откинув её далеко назад в свирепые Батыевы времена. Борьба Андрея и Александра Ярославичей за великий стол обернулась для Руси жутким Неврюевым побоищем. Борьба за тот же великий стол Александровых сыновей Андрея и Дмитрия привела на Русь ещё более беспощадного Дюденя. Не того ли и ждал Узбек, не на то ли рассчитывал? Какую кару он Руси уготовил?
А Узбек-то, поди, ещё и пострашней прочих был своею лукавой загадливостью. Так что никак нельзя было давать татарину повода к наказанию всей Руси. Даже издалека видел Михаил Ярославич его ласковый взгляд.
В том и суть: Тверской понимал, что не может поднять меч на Юрия, потому что тем самым поднимет щит Орды. А Орда того не простит! Да если бы щит-то ещё был прочен! А то ведь брешь на бреши - решето, а не щит! И винить некого - не успел Михаил Ярославич броню сковать! Хотя уж в том честь, что угли в горне вздул…
Словом, Михаил Ярославич принял решение, которого от него наверняка не ждали ни Юрий с ханскими послами на другом берегу, ни Узбек в далёкой Орде.
Ан разве на мир войско шлют?
Не просто далось то решение. Но оно было единственно спасительным для Руси в тех обстоятельствах.
Михаил Ярославич отрёкся от власти.
«Распусти войско, Юрий, и ступай во Владимир. Раз дал тебе хан княжение великое, то и я отступлю в твою пользу великое княжение. Отрекаюсь от власти, - сказал он. И добавил: - Но совесть не упрекает меня…»
Много можно сказать о сомнениях Тверского в верности принятого решения, но не в тех ли словах великого князя о совести (о которой обычно-то государи если и вспоминают, так на Страшном Суде!) вся горечь, боль и не рабски покорная, а осознанная необходимость этого добровольного отречения?!
Но черта ли было Юрию в его отречении, черта ли ему было в самих великокняжеских бармах, если он, Михаил, истинный русский князь, оставался жив?
Впрочем, всем (и прежде всего самому Тверскому) было ясно, что тем дело не кончится. Так и вышло…
По прошествии нескольких месяцев под страхом татарского наказания (да теперь уж и волей великого князя), присовокупив к своей и без того не малой силе войска Низовской земли, Юрий двинул всю эту громаду на Тверь.
Одно светило ему во мраке - убить.
* * *
Так вот, ещё в начале осени, в Угличе Юрия встретило тверское посольство. Цель посольства была проста…
Юрий принял послов прилюдно. Княгиня Агафья-Кончака, брат Афанасий, брат Борис, Узбековы послы, князь суздальский Василий, наибольшие из бояр костромских, нижегородских, московских сидели по лавкам ближним кругом. Даже тесно в горнице было от лишних. Ан пока не поздно было ухватить милостей, все, кто могли, разумеется, жались поближе к новому великому князю.
Да и любознательно было, о чём бывший молить будет нынешнего, Ну, о чём - было ясно, а вот какими словами склонится? Для иных-то людей нет большей радости, чем увидеть унижение великого. Может быть, это им надобно в оправдание собственной низости?
Так ли, иначе, но народу набилось тесно.
Тверичи в узкую дверь тискались по одному - а было их числом семеро, и все люди дородные, видные. Сразу видать, у себя на Твери не последние люди. Ан, протиснувшись, сбились посреди горницы плотной стенкой, в лад склонились по чину перед великим князем, перед княгиней, перед послами татарскими и на все стороны. Долго, как водится, мяли бороды, выгадывая, как начать посуразней да подостойней. И впрямь впервой было тверским послам кланяться.
- Ну дак молчать вас прислал Михаил? - понудил гостей Юрий.
- И то, не о чем нам молчать, - охотно согласился старший среди посланников.
Сильно изнурили годы боярина Святослава Яловегу. Сутуло опали плечи, борода стала сивой от седины, лицо изуродовал шрам, глаза и те будто выцвели. С трудом можно было признать в нём того посольского, которому когда-то, ещё в Сарае-Баты, на пыльном подворье Юрий смерть посулил. Лишь голос остался прежним, густым, как у дьяка церковного. Тем голосом, от коего стекла в оконницах вдребезг взошли, и изрёк:
- Михаил Ярославич велел напомнить, об чём он с тобой у Костромы сговорился, великий князь! - Видно было, что величание Юрия великим князем, хоть и искусен был в посольской хитрости Яловега, стало у него поперёк горла костью.
- Али поперхнулся, боярин? - ласково полюбопытствовал Юрий.
- Так ведь и дите отца не враз признает, - нашёлся боярин.
- Значит, не признаете меня великим князем, так, что ли, понял? - Ясно было, куда и Юрий гнул.
- Отнюдь нет, великий князь, - веселей произнёс боярин. - Как нам тебя не признать, когда великий князь наш Михаил Ярославич волей царя Узбека отдал тебе княжение владимирское.
- Так не моя ли воля теперь идти, куда сам хочу? Али мне Михаил-то пестуном приставлен - указывать? - Юрий оскалил зубы в улыбке.
- Истинно, твоя воля, великий князь, - согласно кивнул боярин. - Однако же Михаил Ярославич под Костромой на том-де сошёлся с тобой: что каждый да держит свою отчину, а в чужую опричину пусть не вступается. Так ли, великий князь?
- Ты пытать меня станешь? - зло рассмеялся Юрий. - Снег и тот до тепла лежит.
- Али слова твои хрупче снега? - не удержался от укора Святослав Яловега.
- Ан вот узнаешь, боярин, цену княжьему слову, - будто заранее радуясь удивлению, кое доставит, пообещал Юрий. - Все, что ли, высказал?
- Главного не сказал, - покачал головой Яловега и, возвысив голос до невозможного громоподобного рокота, хоть вроде и щёк не дул, и вовсе не прилагал к тому видимых усилий, продолжил: - Вот тебе, Юрий Данилович, слова нашего князя… - Ещё взял миг на молчание, чтобы придать суровому, иссечённому войной и жизнью лицу пущей важности: - Брат мой молодший, я власть тебе отдал, так не вступайся в волость мою. Не помни обид, но держи Русь над обидами. Ныне избавь множество от смерти и излишнего крови пролития и тем велик будешь, коли истинно князь великий!
- Эка, братом зовёт! - смехом перебил посла Юрий, и послушным эхом засмеялись по лавкам. Но кабы не засмеялись, а ором заорали да ногами затопали, все одно не заглушили бы Яловегина голоса.
- Так и он тебе - дядя. И все мы - русские! Вон про что помнить зовёт тебя Михаил Ярославич!
- А когда он Торжок громил, когда Москву жёг, не помнил, что русских-то бьёт? - крикнул Юрий.
- Знаешь ведь, великий князь всегда о том помнил. А наказывал по вине! И войной мир творил! - возразил Яловега, притом так как-то ловко, что неизвестно кого и повеличал великим-то. Юрий аж дёрнулся от тех слов.
Тот, кто хорошо знал Юрия, видел: чем больше говорит тверской посол, тем меньше князь слышит его. Кровь отхлынула от лица князя, скулы выперли жёстче и побелели, как белеют костяшки пальцев на сжатой в кулак руке. А вот уж и шею, будто судорогой, схватило. Молчи, боярин, молчи!
- …Да вот и от себя скажу, великий князь: кой прок тебе в нашей крови, если мы и так в твоей воле?
- Кой прок, говоришь? - Юрий резко поднялся с резного стольца, молнией пересёк пространство, встав перед Яловегой. - А помнишь меня, боярин?
- Как не помнить, али тебя забудешь? - пожал тот плечами и поднял на князя спокойный взгляд.
- А помнишь, что обещал-то тебе?
- И то не забыл… - усмехнулся боярин.
- Так пошто пришёл ко мне на глаза, коли помнишь? Али думал слово моё не крепко?
- Али убьёшь посла-то? - не так чтобы удивлённо, однако ж, не без живого участия осведомился боярин. Точно тот вопрос не его жизни касался, а более жизни самого Юрия. - Что ж, твоя ныне воля… - без слов прочитал он ответ в глазах князя и вдруг взмолился: - А все ж и ещё попрошу: возьми мою голову, но не ищи головы Михайловой! Свят он перед людьми!
- Свят?! Так вот нарочно теперь на Тверь пойду! - бешено засмеялся Юрий. - Погляжу, всем ли на той Твери голова-то без надобы, как тебе?
- Не то огорчительно, что ты слово не держишь, а то худо, что пред тобой, окаянным, я слова великого князя попусту тратил! Всегда знал, что ничтожен, да не ведал, на сколь велик ты в мерзости, князь! Плюю я на тебя, Юрий!
Но плюнуть-то не успел. Юрий выхватил из поножен длинный кинжал и сплеча, вмах полоснул им боярина по глазам. Потом ещё и ещё, и ещё…
- Таков твой ответ? - в ужасе закричали другие послы.
- Таков мой ответ!
Агафья-Кончака глядела на Юрия зачарованным, заворожённым взглядом:
«Якши, Юри! Якши, коназ! Ты велик!..» Здесь, на его Руси, он ей нравился ещё больше.
А остальных послов, не удосужась и во двор выволочь, здесь же, в горнице, забили насмерть бояре. Тверичи умирали достойно.
