Открылась дверь, в щёлку осторожно проскользнул Коверзнев. Нина бросилась к нему, обхватила его шею руками и забилась в рыданиях…
— Коверзнев! Коверзнев! У меня же будет ребёнок!..
— Я знаю… Мы его станем растить… — заговорил он бессвязно, стараясь её успокоить. — Он будет похож на Ефима… Купим много игрушек… Книжек… Он будет кататься на мне… Я буду добывать для него много денег…
Она постаралась успокоиться, прикусила губу. «Нельзя, чтобы слышали гости… Скорее бы они кончали… Какой отвратительный обычай — пировать в день похорон…»
Слыша беспечный голос Левана, нахальный — Татаурова, звон ножей, хлопанье пробок, она чувствовала, как в ней поднимается ненависть к собравшимся. В приоткрытую дверь доносился запах жирной пищи и острой приправы, и вдруг Нина почувствовала, что её сейчас стошнит. Она вытолкала Коверзнева из комнаты, замкнула за ним дверь на ключ, и её вырвало прямо на покрывало.
Напуганный Коверзнев робко постучался.
— Сейчас, — сказала она, торопливо срывая с кровати покрывало, свёртывая его, засовывая в дальний угол за чемодан.
— Ниночка! — требовал он настойчивее.
— Сейчас, сейчас, — металась она по комнате, распахивая форточку, чтобы уничтожить запах, вытирая губы и руки духами.
А Коверзнев уже рвал на себя дверь. Когда Нина открыла её, он подозрительно оглядел комнату, задержал взгляд на потолке.
«Ищет крюк, — объяснила она себе равнодушно. — Думает, что я повешусь». И вдруг страшная мысль, что она может убить себя и таким образом погубить ребёнка, пришла ей в голову.
— Коверзнев, не оставляй меня одну, — взмолилась она.
Позже, когда разошлись гости, она уснула, положив голову на его руки…
А на другой день она начала заговариваться.
Коверзнев возил её на Невскую заставу — в Нейрохирургический институт к самому Бехтереву, и тот успокоил его, посоветовав предоставить всё времени и покою.
Коверзнев нанял двух сиделок, которые не отходили от Нины ни на минуту, и сам проводил подле неё всё свободное время. Она часто узнавала его и беседовала с ним, но вдруг взгляд её становился безумным, она вскакивала в постели, рвала на себе рубашку.
— Хотя у вас халат белый, — говорила она прерывающимся голосом, — а вы беднота… Если родится ребёнок, то надо посмотреть избиение младенцев в Палестине… Если избиение есть, то надо иметь больше детей… «Ребёнок будет расти, и его надо отдать в цирк «Гладиатор»… К сорока годам он будет знаменитым, как укротитель львов, по формуле штамбер плюс форганг… Определение мозговой оболочки не даёт ему соображать… Здание вашего цирка строится ошибочно… Кто эту формулу сделал? Ломоносов или Дуров? Сердечная деятельность в левой части… Диафрагма есть борьба методом экспроприации… Медицина держится на удаве, а удав любит кофе с молоком…
Наконец Нина успокаивалась и последние слова произносила обычным ровным тоном, и от этого было ещё страшнее, и Коверзнев, чтобы не видели сиделка и Леван, уходил в уборную плакать.
49
Никиту выписали из больницы через месяц. Самая опасная рана (около виска) зажила всех быстрее. Оставалась одна повязка на правом плече, да и ту можно было скоро снять.
В Липецке он не мог оставаться ни одного лишнего дня — слишком свежа была в памяти смерть учителя. Нечего ему было сейчас делать и в Петербурге. Ехать в Вятку, так ничего и не добившись, было стыдно… После раздумий он решил махнуть на юг.
Несмотря на то что он к этому времени прочитал почти всю энциклопедию, познания его в географии были очень скудными. Из разговоров он знал лишь об Одессе, Киеве и Тифлисе. Но туда ехать было нельзя, ибо, как говорил ему Ефим Николаевич, тамошние цирки принадлежали людям, которые были связаны круговой порукой с Чинизелли. Такие директора не взяли бы Сарафанникова в чемпионат… Других же городов Никита не знал. Он долго стоял у билетной кассы, изучая расписание, и наконец выбрал Кишинёв.
В Кишинёве цирка не оказалось. Предлагать свои услуги хозяину кинематографа Никита не решился. Оставив штангу на вокзале, он отыскал ресторан и, сидя над скудной двойной порцией беф–строганова, думал о том, что у каждого знаменитого борца имеется специальный человек, который заключает все сделки. Вот именно такого человека ему сейчас и не хватало.
Пересчитав деньги, он не решился заказать лишнюю порцию и, вздохнув, поднялся из–за стола. Однако есть хотелось нестерпимо, и он направился на рынок. Взял там десяток печёных яиц, облупил их и уничтожил вместе с караваем хлеба и дюжиной помидоров; затем взболтал четверть молока и, к радости босоногих мальчишек, опорожнил её из горлышка.
Пока он пил молоко, какой–то потрёпанный господин в пиджачной паре ходил вокруг него.
Скосив глаз, Никита наблюдал за ним — было такое впечатление, что тот принюхивается.
Когда Никита поставил пустую четверть на прилавок, потрёпанный господин приподнял фетровый котелок и поинтересовался нерешительно:
— Если ошибусь — простите… Ваша фамилия не Сарафанников?..
— А что? — подозрительно спросил Никита.
— Меня зовут пан Сапега, — сказал господин, не опуская котелка, и Никита заметил, что у него один глаз вставной.
— Откель, — спросил Никита и поправился: — Откуда вы меня знаете?
— Я — известный борец… в прошлом… И лишь злой рок забросил меня к этим мамалыжникам… Чистая случайность… Я здесь снимаю номер в гостинице… Прошу быть гостем… Там и поговорим обо всём.
«Хоть гостиница где — узнаю, — подумал Никита. — А то ведь на вокзале бы пришлось ночевать». И согласился:
— Пошли.
Сапега всю дорогу приглядывался к нему, спросил ещё раз:
— Так я не ошибся — вы Сарафанников?
Никита вздохнул:
— Да.
— Вероятно, сидите на якоре?
Никита промолчал.
В гостинице Сапега показал альбом вырезок о борцовских чемпионатах и пачку открыток; среди них было несколько с изображением Никиты.
Никита открыл свой чемодан. Сапега с любопытством заглянул туда и, увидев верзилинские медали и жетоны, всплеснул руками:
— Матка боска, какое богатство! Недаром о вас так много писали в прессе… Сколько вам лет!
— Скоро двадцать, — неохотно сказал Никита. В том, что награды не его, признаваться не стал.
Пан засуетился, забегал по номеру, потирая руки.
— Хорошо бы сбрызнуть наше знакомство… Вы не богаты?.. Ссудите взаймы… Выпьем на мой счёт… Я прогорел в этой чёртовой Бессарабии, воспетой Пушкиным… Не рад, что приехал сюда…
— Нету у меня денег, — угрюмо признался Никита.
Сапега не поверил, но больше просить не стал. Однако, увидев, что Никита не может заказать номер, приказал поставить рядом со своей вторую койку и обнадёжил:
— Ничего. Это бывает с нашим братом атлетом. У меня есть план, который поможет нам сняться с якоря… Бороданов с цирком застрял сейчас в задрипанном городишке (то ли Липканы, то ли Липкана — сам бог не разберёт)… задолжал всем артистам… Из кожи вон лезет — а сборов нет… Дамы бесплатно, двое на один билет, лотерея — ничего не помогает. В цирке — хоть шаром покати… Бороданов — сам известный в прошлом борец — организовал чемпионат: борются все — клоуны, акробаты, конюхи, директор, управляющий… Но публика знает, что они — борцы ряженые, и не идёт… Мы сделаем так: приезжаем вместе, но я остаюсь инкогнито; выпускаем афишу с вашим портретом, расписываем в газете ваши победы… Вы выступаете с атлетическими номерами… фурор!.. Через день я являюсь в цирк и спрашиваю, на каком основании вы написали в афише, что победили меня… Происходит скандал… Я вызываю вас и кладу…
Никита тяжело задышал.
Сапега поторопился его успокоить:
— А вы на другой день меня кладёте… А третью схватку кончаем вничью… Сборы полные… В цирке — негде яблоку упасть… Никаких «двое на одно место» и «дамы бесплатно»… Я снова побеждаю вас, потом вы меня…
— Комедь, — кратко сказал Никита и усмехнулся.
— Матка боска! Ещё какая комедия, — обрадовался Сапега, — сделает честь самому профессору атлетики Коверзневу!.. Но зато условия диктуем Бороданову мы, а не он нам!
