Многие участники торжества, в том числе москвичи, сопровождавшие Одигитрию, были приглашены архимандритом на обед. Он и воевода сидели рядом, их отношения заметно потеплели. Шеин был приятно удивлён необыкновенной предусмотрительностью владыки, который умело направлял в нужное русло священное благоговение горожан. Антип, воспользовавшись удобным случаем, рассказал воеводе об увиденном сегодня посланце московских заговорщиков. Шеин тотчас же приказал Горчакову учредить его розыск.
— Надо словить гадёныша, покудова в нём яд не настоялся. Через него на местных аспидов выйдем, их, чаю, немало у нас развелось. Видел, как нынче клубками вились? Пошли людей к воротам, чтоб проверяли всех чужих, особливо купцов. Торговых старост поспрошай, пусть покажут на новичков, по домам наших смутьянов пошарь — словом, не мне тебя учить. И москвичей, — указал он на Антипа и его товарища, — к делу подключи, нам свежий глаз не помешает...
Сам Шеин спешно занялся боевым расчётом своего войска. Он разделил его на две части: одна имела постоянную приписку к определённым участкам крепости, другая находилась в резерве, её мыслилось использовать по обстоятельствам в наиболее опасных местах. Распределял по стенам лично, делая это мудро и по-воеводски, и по-человечески. На каждую башню и примыкающую к ней стену (прясло) назначал свой наряд, в котором мешал всех: дворян, детей боярских, пушкарей, посадских, прибеглых крестьян. Будто бы заранее знал, что из этих извечных недругов, вынужденных долгое время жить бок о бок, нужно создавать одну боевую семью. Непросто давалось такое решение. Дворяне и дети боярские хотели только началовать, о подчинении их простолюдинам не могло быть и речи, поэтому в каждый наряд приходилось назначать дворянского голову и посадского начальника. Посадские тоже ревниво следили, чтобы не отдавалось предпочтение какой-либо слободе. Кузнецы, плотники, шорники, кожевенники, прасолы, хлебники, мясники, солодовники, портные, сапожники — словом, весь ремесловый люд придирчиво считал, сколько начальных людей приходится на свой цех, и жаловался, если находил ущемление. Шеин, идя им навстречу, иначил прежние решения, пока наконец не возмутился пустой тратой времени и не приказал Фильке сделать осадную роспись, чтобы в дальнейшем не отступать от неё ни на шаг.
В дни, когда готовился этот документ, Филька сделался едва ли не самым важным после воеводы человеком. За ним ходили толпой и канючили:
— Смени скорняка Прошку, от него вся башня кислятиной провоняла. А Захарка, какой с него десятник? Ему сопли утюгом промокать, только и знает, что мерку снять да задаток взять, портняжки у нас искони в начальниках не ходили...
Филька с важным лицом прочищал гусиное перо о свои длинные сальные волосы и что-то помечал в синей книжице. На самом деле всё оставалось так, как указал воевода, он тоже был памятлив. 12 сентября роспись была закончена, и Шеин решил сделать ей проверку. Начал с Городецкой башни, прозванной народом Веселухой из-за близкого соседства с кабаком. Филька, всегда тащившийся сзади, неожиданно проскочил вперёд.
— Пройдём по Воровской улице, осударь-воевода, по ней ближе.
Улица была скрытная, потому как шла по оврагу, во рву, и изначально называлась Вровской, это уж позже изменила на более благозвучное для русского уха название. Шеин послушно двинулся за ним. Пока шли, Филька сыпал цифрами из осадной росписи:
— На башне и правом прясле стены приказано стоять сотнику Жданко Светичу. При нём 63 бойца, 26 самопалов, 17 бердышей, 8 ручниц. Пушек всего пять. В подошвенном бою две пищали затинные, к ним затинщики Ивашка-рыбарь да Дружинка-седельник. В среднем бою, выше того, пищаль сороковая, пушкарь к ней Жданко Остафьев да тута же затинная пищаль, затинщик к ней Никонко-портной мастер. В верхнем бою пищаль сороковая, пушкарь к ней Михалко-сапожник...
— Погоди, — оборвал его Шеин, — с пушкарями сам разберусь.
Начальство появилось так неожиданно, что башенный голова Жданко Светич растерялся. Воевода добродушно похлопал его по плечу.
— Не пугайся, не кусаюсь... Буду смотреть твоё хозяйство, но прежде всего приведи-ка ко мне пушкарей.
Жданко почесал голову.
— У Ивашки жена вчерась разродилась, так он с Никонкой и Михалкой...
— Понятно, портной дитенку платье шьёт, а сапожник обутку. Пять минут тебе сроку, чтобы все тут стояли. Все!
Жданко исчез в мгновенье ока. С башенного верха, из-под навеса, где висел вестовой колокол, выглянул Гришка-дозорный. Он увидел ухмыляющееся лицо Фильки и сразу всё понял. Вчера в кабаке после изрядной выпивки, когда глаза перекосились, стали похваляться остротой зрения. Гришка уверял: когда на вышке, весь город вижу и всё заполье, ни одна птаха не пролетит без замета. Филька его задорил, ты бы, говорил, не ворон считал, а на землю глядел, не то кого важного проворонишь. Гришка за словом в карман не полезет, крикнул в ответ: я на земле не то что важного, даже такую гниду как ты разгляжу. В общем, едва до драки не дошло. И вот ныне Филька устроил продолжение спора, подведя воеводу незамеченным почти под самую башню. Подло, конечно, устроил.
Шеин строго распекал наскоро собранных бойцов и их начальника за беспечность. Те стояли опустив головы, лишь нет-нет да бросали на Фильку злобные взгляды, а Гришка с вышки погрозил ему кулаком. Когда же разнос кончился и Шеин ушёл, пообещав вскорости наведаться снова, в воздухе долго висела брань в отношении воеводского прихвостня.
Продолжая обход далее, Шеин обратил внимание на нескольких каменщиков, работающих на участке стены между Веселухой и Авраамиевской башней. Жданко объяснил, что они заделывают трещину, и князь обеспокоился: недавно по его приказу проводился тщательный осмотр крепостных сооружений и никаких трещин не обнаружилось. Откуда она взялась? Он поспешил к рабочим, чтобы лично осмотреть повреждение. На подходе его встретил десятник Егор, тот самый, кто так ловко сосчитал галок на Успенском соборе.
— А, свистун, — узнал его Шеин, — ну-ка, покажи свою стенку.
Егор молча полез наверх и поманил воеводу за собой. Тот усмехнулся бесхитростности мужика, обращавшегося с князем как с ровней, однако ничего, послушался.
— Ты прости, осударь-воевода, — почтительно сказал Егор, когда они очутились на боевой площадке, — тута без лишних ушей говорить сподручнее. Видишь, какой бугор вырос? — он указал на довольно высокую гряду, тянувшуюся саженей в десяти от неё. — За ним много воинов можно сховать и ничем их не достанешь, ни с верха, ни со среднего боя. А внизу бойниц нет, без этого бугра они и не надобны. Фёдор Савельич мастер знатный, всё бы учёл, да отколь ему знать, что тута вскорости чёрт спину выгнет? Вот я и велел пару бойниц прорубить внизу для Варюхи с Горюхой, это так наши мужики пушки назвали. Громко никому не объявляю, а особливо любопытным говорю быдто стена треснула. Ты тоже особливо не распространяйся, по дружбе прошу. Я снаружи бойницы заложу, никто не увидит, покуда не настанет час.
— А вреда стене не выйдет от твоих прорубов? — обеспокоился Шеин.
— Что ты? Она как цельный камень, Фёдор Савельич мастер был что надо.
— Ладно, не скажу, — пообещал Шеин и пошагал дальше.
На другой день Филька пропал, пропал вместе со своей синей книжицей. Шеин, которому он служил ходячей памяткой, чувствовал себя как без рук. Горчаков бросил на поиски всех своих людей, однако на хороший результат не надеялся; он, часто ругавший Фильку за пьянство, был уверен, что тот сбежал с осадной росписью к ляхам в надежде на щедрое вознаграждение. Пропажа этого важного документа накануне предстоящих событий могла обернуться настоящей бедой; Шеин торопил с поисками, приказал во что бы то ни стало найти роспись и всех причастных к её пропаже, не останавливаясь ни перед родом, ни перед званием. По его приказу все городские проездные ворота были закрыты, оставлены лишь одни — Днепровские, пройти через которые стоило немалых трудов. Отстояв в длинной очереди, люди подвергались тщательному досмотру, что вызывало, конечно, большое недовольство. Одновременно в городе стали проводиться повальные обыски, стражники врывались в дома, переворачивали всё верх дном. Горожане, даже приверженцы Шеина, глухо роптали.
В повальных обысках участвовали все люди Горчакова, да он и сам не чурался заглядывать в дома именитых горожан. Эта же повинность легла на плечи Афанасия с Антипом. Из особой милости Горчаков определил их под начало своего помощника. Ох, лучше бы такой милостью не жаловать. Гаврила был как малое дитя: глуп и непоседлив. Присланных встретил не по-доброму, к Москве и её обитателям он вообще испытывал необъяснимую злобу. Дал им в провожатые стражника и послал делать обыск у какого-то горожанина, потом ещё, ещё... Антип заметно поскучнел. Едва начинался обыск, он заявлял, что ни росписи, ни Фильки здесь нет, а хозяева к сему делу не причастны, и более никакого участия уже не принимал. Афанасий со своей пытливой головой тяготился этими обысками не меньше. Хотел было утешить себя мыслью о необходимости терпения, но не преуспел.
