– Довольствуйтесь тем, мадам, что заразили Францию вашим бесчестием и вашей непристойностью, и не пытайтесь смешивать яд свой и грязь с такими святыми вещами, как истинная религия и правда Господа нашего Иисуса Христа.
Этот обреченный человек решился на то, на что не отважился ни один придворный. Последовал взрыв негодующих возгласов. Король вскочил. Он задыхался от гнева: оскорбили его даму!.. Он, оскорбляющий постоянно и прилюдно свою жену, не желал слышать даже единого слова, обращенного против своей любовницы.
Все ждали, что скажет король.
Диана в эти минуты казалась еще более надменной, чем когда-либо.
Екатерина торжествовала, но усиленно делала вид, что возмущена дерзостью оборванца, оскорбившего всемогущую герцогиню де Валентинуа.
Портной спокойно взирал на всех, уверенный в своей правоте и в том, что Бог на его стороне.
– На костер его! – громко произнес Генрих и сквозь стиснутые в гневе зубы прорычал. – Немедленно уведите. Я сам буду смотреть, как его сжигают заживо.
Жестокость короля не испугала портного. Он рассмеялся. Его обличающий голос загремел на весь зал.
– Истинная религия и ее враги не сговорятся никогда! Запомните, идолопоклонники, приверженцы истинной веры скоро искоренят всякую гниль.
Он удалялся под охраной солдат среди всеобщего оцепенения, в котором резко выделялся зловещий звон его цепей.
Протестант уходил, приветствуя смерть, готовый принять любые истязания за истинную веру.
Наблюдая за уходом еретика, Екатерина поняла, что король и фаворитка проиграли.
Казнь была назначена на 5 июля 1549 года: пять протестантов были приговорены к сожжению, трое к повешению.
На площади Мобер, перед ратушей напротив королевской галереи возвели пять костров – отсюда Генрих II мог без помех любоваться грандиозным зрелищем.
Костры сложили выше человеческого роста; главный палач и его подручные с раннего утра суетились вокруг, подравнивая сложенные дрова, готовили охапки хвороста.
Печальная процессия приближалась к месту казни, когда король, королева, фаворитка и члены Королевского совета заняли свои места возле балюстрады.
Вид приготовленных к казни костров вызвал в душе Генриха смятение, но, как он ни отворачивался, ни опускал глаза, взор его все время устремлялся туда: такова оказалась притягательная сила ужасного и необычного.
Пространство, занимаемое помостом и кострами, было оцеплено солдатами, стоявшими плечом к плечу плотной стеной; за ними – море человеческих голов; всюду и везде, на площади, в окнах и на крышах расположились любопытные зрители, одержимые ненавистью к проклятым еретикам. Безусловно, были и сочувствующие обреченным, но это было меньшинство, вынужденное скрывать свои чувства, иначе их бы растерзали на месте.
Вскоре человеческое море расступилось, и показалась группа людей, движущихся к месту казни.
Екатерина неподвижно стояла рядом с королем, происходящее терзало ей душу, а трагические звуки пронзали слух.
– Еретики!
– На костер их!
Из окон домов неслись безжалостные выкрики:
– На костер всех еретиков!
«Пресвятая Дева! Спаси Францию! Спаси моих детей и всех нас!» – молилась про себя Екатерина, наблюдая за разъяренной, трудно управляемой толпой, одержимой яростью.
Солдаты, вооруженные жезлами с лилиями на конце, сдерживали натиск толпы, рвущейся ударить, полоснуть ножом, плюнуть в лицо осужденным, приговор судьбы которым и так был неумолим.
Ненавистью и торжеством светился и взор герцогини де Валентинуа. «В торжестве зла будет ее падение! – глядя на Диану, не сомневалась Екатерина. – Лишь бы эта колдунья не увлекла за собой в пропасть Генриха!»
Генрих внимательно наблюдал, как осужденные по крутым и шатким ступеням из дров поднимаются на вершину эшафотов, где их уже поджидали помощники палача. Вскоре, опоясав истощенные и искалеченные тела каждого из пятерых цепями, они привязали их к столбам, потом спустились вниз, чтобы довершить свое дело.
Как часто бывает с людьми, наделенными всей полнотой власти, когда им приходится взять на свои плечи бремя трагической ответственности, король старался убедить себя, что существует некий незыблемый порядок, который целиком оправдывает его жестокий приговор еретикам.
Священник произнес проповедь, в которой объяснил всем собравшимся на площади, что приговоренные к казни представляют смертельную угрозу для святости и чистоты Церкви и поэтому всех пятерых необходимо сегодня сжечь, а на следующий день троих повесить.
Капитан королевских гвардейцев повернулся к королю, ожидая его повеления приступить к казни, и все море людских взоров обернулось в ту же сторону.
Осужденные тоже подняли глаза к королю и его свите. Взгляды портного и короля скрестились и не отрывались друг от друга.
Дух портного был несокрушим. Его суровый взгляд взирал на всесильного монарха с высоты эшафота, как приговор свыше. Этот молчаливый поединок между всемогущим государем, окруженным многочисленной роскошной свитой исполнителей его воли, и оборванным портным, прикованным цепями к позорному столбу, вознес его, а не короля, над всеми пришедшими насладиться казнью людьми.
Король махнул рукой, и на его пальце сверкнул крупный кроваво-алый рубин.
Капитан королевских гвардейцев повторил повелительный жест монарха, адресовав его палачу. Палач сунул пучок горящей пакли под хворост, сложенный у подножия костра портного. Подручные, не мешкая, последовали за палачом, подожгли основания остальных четырех костров.
Вздох облегчения, удовлетворения и торжества вырвался из тысяч грудей.
– Смерть еретикам! – одновременно проорала толпа.
Екатерина и Генрих смотрели, как пламя начало пожирать этих непостижимых людей.
Сохраняя мужество до конца, ни портной, ни его единомышленники не изменили своей вере.
Пламя, охватив ноги мучеников, безжалостно побежало вверх по их одежде. Ни воплей, ни единого звука не вырвалось из горла ни одной из пяти жертв. Их губы шевелились: они все молились Господу, а портной молился, не отрывая взгляда от короля.
Портной словно заворожил короля. Генрих, затаив дыхание, наблюдал за его начинающейся агонией. Когда же густые клубы дыма, прорезаемые красными языками пламени, поднялись над кострами и скрыли всех мучеников за веру из виду, государь почувствовал себя плохо и тихо обратился не к любовнице, а к своей жене, впервые ища у нее защиты.
– Катрин, я больше никогда не буду присутствовать при подобном зрелище.
– Анри, ты – король, не теряй мужества. Скоро все закончится. Молись и проси защиты у святых, – поспешила ободрить мужа Екатерина.
Генрих взял ее руку в свою и старался сохранить видимость полного спокойствия, смотреть на завершение казни лишь как на государственную необходимость.
Вдруг рука мужа стала слишком горячей, обжигающей, как пламя костра, и Екатерина задрожала от внезапно охватившего ее волнения; все поплыло у нее перед глазами, постепенно превращаясь в жуткие картины. Она обладала способностью видеть ясно что-то еще не произошедшее, но неизбежное в будущем. В этот раз это были потоки крови, затопившей улицы городов Франции, и бесчисленное количество трупов, плывущих по Сене и Луаре. Ей, как и только что Генриху, стало плохо, она с трудом удержалась, чтобы не упасть в обморок, но огромным усилием воли заставила себя вернуться к действительности. Придя в себя, она посмотрела на потрясенного зрелищем казни Генриха и с тоской увидела, что в сердце его ничего не переменилось, как и Диана де Пуатье, он был лишен чрезмерной чувствительности и не был способен долго скорбеть о судьбах повешенных, сожженных, замученных, терпящих нужду и бедствия, и Франция, в конечном счете, в дни его правления изберет путь насилия и нетерпимости.
С этого памятного для Франции дня Диана де Пуатье воспылала еще большей, чем прежде, ненавистью к реформатам и убеждала Генриха возводить побольше костров на территории всего королевства. Под недремлющим оком фаворитки король, вдохновляемый дамой своего сердца, стал бороться, подобно свирепому, не ведающему жалости зверю, за спасение душ своих подданных и мира в государстве.
Однако приверженцы Реформации не одумались и не дрогнули. Они были готовы ко всему: они страдали, они гибли на кострах и виселицах; и после каждой казни они множились. Костры и пытки буквально плодили их: на смену одному приходили десять, на смену десяти – сотни.
По прошествии семи дней после казни еретиков Диана де Пуатье накануне своего пятидесятилетия впервые в жизни почувствовала сильное недомогание. Она не сомневалась, что это неблагодарный портняжка накликал на нее беду, и сильно встревожилась. Полные ненависти глаза протестанта преследовали ее несколько дней и ночей. И вот результат!..
Диана была твердо убеждена, что совершила благое дело: если действуешь в интересах Церкви, все считается нравственным и добродетельным, а что вредит ей, то плохо. Еретики идут против, значит, их надо уничтожать без жалости и сожаления.
