Не выдержав, король послал в еврейский квартал подкрепление, и ситуация постепенно нормализовалась.
На третью ночь Сахат, который дрался вместе со своими хозяевами, смог наконец пробраться на берег, чтобы встретиться с Арнау напротив рыбной лавки, как они условились.
— Сахат! — услышал мавр детский голосок.
— Что ты здесь делаешь? — спросил раб, увидев Рахиль, которая бросилась к нему.
— Христианин очень болен.
— Это не?.
— Нет, — перебила его девочка, — это не чума. У него нет пустул. Это из-за ноги. В рану попала инфекция, и теперь у него сильная лихорадка. Он не может ходить.
— А остальные? — спросил раб.
— В порядке. Ждут тебя.
Рахиль повела мавра к дощатому помосту у ворот Борн, который вел к церкви Святой Марии.
— Сюда? — спросил мавр, когда девочка полезла под настил.
— Тихо, — предупредила она. — Лезь за мной.
Они проскользнули через тоннель к римскому кладбищу, а потом все вместе помогли выбраться Арнау.
Сахат полз первым и тянул его за руки, а дети толкали сзади. Когда они выползли, Арнау потерял сознание и Сахат понес его на себе. Дети переоделись в христианские одежды, которые принес мавр, и направились в еврейский квартал, стараясь оставаться в тени. Когда они дошли до ворот квартала, охраняемых усиленным караулом солдат короля, Сахат объяснил офицеру, кем были дети на самом деле и почему у них на одежде нет желтого кружка. Что касается Арнау, то он действительно был христианином, нуждавшимся в помощи врача, в чем офицер смог убедиться сам. Когда он увидел опухшую ногу Арнау, то сразу же отшатнулся от него, как от зачумленного. Однако на самом деле ворота в еврейский квартал им открыл толстый кошелек, который раб оставил в руках королевского офицера, когда разговаривал с ним.
«Никто не тронет этих детей!.. Отец, где вы? Почему, отец? Во дворце есть зерно! Я люблю тебя, Мария.»
Когда Арнау бредил, Сахат просил детей выйти из комнаты или посылал их за Хасдаем, отцом Рахили и Юсефа, чтобы тот помог ему утихомирить больного, сражавшегося с солдатами Руссильона. Опасаясь, что у Арнау откроется рана, хозяин и Сахат внимательно смотрели за ним, сидя у его ног, в то время как рабыня накладывала ему компрессы на лоб. Так прошла неделя, в течение которой за Арнау ухаживали лучшие еврейские медики; кроме того, ему постоянно уделяла внимание вся семья Крескас и их рабы, а особенно Сахат, который днем и ночью находился рядом с больным.
— Рана не очень серьезная, — поставили диагноз врачи, — но инфекция воздействует на весь организм.
— Он будет жить? — спросил Хасдай.
— Это крепкий человек, — только и ответили врачи, покидая его дом.
— Во дворце есть пшеница! — снова закричал Арнау несколько минут спустя. Его лоб покрылся испариной, а сам он дрожал от лихорадки.
— Если бы не он, — сказал Сахат, — нас бы всех убили.
— Я знаю, — ответил Хасдай, стоя рядом с ним.
— Почему он это сделал? Он ведь христианин.
— Он просто добрый человек.
Ночью, когда Арнау проваливался в тяжелый сон и в доме устанавливалась тишина, Сахат становился на колени и, глядя в сторону священного города, молился за христианина. В течение дня он терпеливо заставлял его пить воду и глотать микстуру, приготовленную врачами. Рахиль и Юсеф тоже часто навещали своего спасителя, и Сахат позволял им остаться, если Арнау не бредил.
— Он воин, — как-то заявил Юсеф, округлив глаза.
— Конечно, он им был, — ответил ему Сахат.
— Арнау говорил, что он — бастайш — поправила Рахиль.
— На кладбище он говорил, что был воином. Значит, он воин-бастайш.
— Он сказал это, чтобы ты замолчал.
— Я уверен, что он бастайш, — вмешался Хасдай. — Судя по тому, что он говорит в бреду.
— Он воин, — настаивал мальчик.
— Не знаю, Юсеф. — Раб улыбнулся. — Почему бы нам не подождать, пока Арнау выздоровеет и сам все расскажет?
— Он выздоровеет?
— Конечно, где ты видел, чтобы воин умирал от раны на ноге?
Когда дети уходили, Сахат обеспокоенно смотрел на Арнау и щупал его лоб, который по-прежнему горел. «Благодаря тебе, христианин, живы не только дети, — думал раб. — Почему ты это сделал? Что подтолкнуло тебя рисковать жизнью ради раба и трех еврейских детей? Живи! Ты должен жить. Я хочу поблагодарить тебя. Кроме того, Хасдай очень богат и он наверняка воздаст тебе за спасение детей».
Несколько дней спустя Арнау начал поправляться. Одним утром Сахат почувствовал, что у больного значительно уменьшился жар.
— Аллах! Да благословенно будет имя твое, ты меня услышал.
Хасдай улыбнулся, когда сам в этом убедился.
— Он будет жить, — успокоил он детей.
— Арнау расскажет о своих сражениях? — спросил Юсеф.
— Сынок, не думаю, что сейчас…
Но Юсеф уже не слушал отца и начал подражать Арнау, размахивая кинжалом перед воображаемым противником. В тот момент, когда он собирался перерезать горло упавшему врагу, сестра взяла его за руку.
— Юсеф! — прикрикнула Рахиль, чтобы успокоить брата.
Когда они повернулись к больному, глаза Арнау были открыты. Мальчуган растерялся.
— Как ты себя чувствуешь? — спросил его Хасдай.
Арнау собрался было ответить, но у него пересохло в горле. Сахат поднес ему стакан воды.
— Хорошо, — хрипло произнес он, выпив воды. — А дети?
Юсеф и Рахиль подошли к изголовью кровати после того, как их подтолкнул отец. Арнау с трудом улыбнулся.
— Привет, — сказал он.
— Привет, — дружно ответили они.
— А Саул?
— В порядке, — ответил ему Хасдай. — А теперь ты должен отдохнуть. Пойдемте, дети.
— Когда поправишься, расскажешь мне о своих битвах? — спросил Юсеф, прежде чем отец с сестрой вытащили его из комнаты.
Арнау кивнул и слабо улыбнулся.
В течение следующей недели лихорадка сошла на нет и рана начала заживать. Когда бастайш чувствовал себя хорошо, они с Сахатом коротали время за беседой.
— Спасибо, — первое, что сказал Арнау рабу. Ты мне это уже говорил, помнишь? — откликнулся Сахат. — Лучше объясни, почему… почему ты это сделал?
— Глаза детей. Моя жена не простила бы мне…
— Мария? — спросил Сахат, вспоминая бред Арнау.
— Да.
— Хочешь, мы сообщим ей, что ты здесь? — Когда Арнау сжал губы и покачал головой, раб тут же спросил: — Есть ли кто-нибудь, кому ты хочешь передать весточку о себе? — Увидев, как потемнело лицо Арнау, Сахат больше не настаивал.
— Чем закончилась осада? — осведомился Арнау в следующий раз.
— Убито двести мужчин и женщин. Множество домов разграблено и сожжено.
— Какое несчастье!
— Это еще не самое страшное, — с грустью произнес Сахат. Арнау посмотрел на него, не скрывая удивления. — Еврейскому кварталу в Барселоне повезло, — продолжал раб. — От востока до Кастилии евреев убивали безжалостно. Свыше трехсот тысяч общин уничтожено полностью. В Германии сам император Карл IV пообещал, что простит любого, кто убьет хотя бы одного еврея или разрушит один еврейский дом. Представляешь, что было бы в Барселоне, если бы ваш король, вместо того чтобы защищать евреев, оправдал бы каждого, кто убил хотя бы одного иудея? — Арнау закрыл глаза и покачал головой. — В Майнце сожжено на костре шесть тысяч евреев, а в Страсбурге уничтожено одновременно две тысячи, в огромном костре на еврейском кладбище. Там были женщины и дети. Две тысячи за раз.
Дети могли входить в комнату к Арнау только в том случае, если Хасдай проведывал больного сам и мог следить за тем, чтобы они не докучали ему. Однажды, когда Арнау уже начал подниматься с кровати и делать первые шаги, Хасдай пришел один. Это был высокий худой еврей с черными прямыми длинными волосами, пронизывающим взглядом и крючковатым носом. Он сел напротив него.
— Ты, наверное, знаешь. — глухо произнес он, — что твои священники запрещают христианам жить с евреями.
— Не беспокойся, Хасдай. Как только я смогу ходить…
— Нет, — перебил его еврей, — я не собирался просить, чтобы ты покинул мой дом. Ты спас моих детей от верной смерти, рискуя собственной жизнью. Поэтому все, что у меня есть, — твое. Я бесконечно тебе благодарен. Ты можешь оставаться в этом доме, сколько пожелаешь. Для моей семьи и для меня было бы большой честью, если бы ты остался с нами. Единственное, что я хотел, это предупредить тебя: если ты решишь остаться, мы сохраним все в тайне. Никто не узнает — я имею в виду всю еврейскую общину, — что ты живешь в моем доме; на этот счет можешь быть спокойным. Но я знаю, что принимать решение придется тебе. Я лишь еще раз повторю, что мы были бы очень польщены и счастливы, если бы ты остался с нами. Ты готов ответить мне?
— Кто-то же должен рассказать твоему сыну о сражениях?
