Но Мадритч все не мог решить, хочет ли вступать в союз с Оскаром, что позволило бы расширить список до 3.000 фамилий.
Тут снова появляется неясность, связанная с легендами относительно точной хронологии списка Оскара. Неясность эта не имеет отношения к существованию списка как такового – экземпляр его и сегодня можно увидеть в архивах Йад-Вашема. Нет никакой неопределенности, как мы можем убедиться, что до последней минуты, Оскар и Титч припоминали фамилии и приписывали их к официальному списку. Все фамилии в списке имеют своих подлинных владельцев. Но обстоятельства, при которых составлялся список, рождали легенды. Проблема заключалась в том, что так как список составлялся с лихорадочной торопливостью, в нем, при всем старании авторов, были пробелы. Список был абсолютно добросовестным. Фамилия в списке означала жизнь. Но за пределом его плотно исписанных страниц лежал провал.
Некоторые из тех, чьи имена попали в список, говорили, что на вилле Гета состоялась вечеринка, на которую собрались эсэсовцы и местные предприниматели. Кое-кто даже считал, что тут был сам Гет, но поскольку СС не выпустило его из тюрьмы, это было невозможно. Другие же заверяли, что прием состоялся в апартаментах Оскара над предприятием. В течение более чем двух лет Оскар устраивал там великолепные обеды. Один из заключенных «Эмалии» припомнил, что в первые же часы нового 1944 года, когда он дежурил в цехе, Оскар осторожно, стараясь не скрипнуть ступеньками, спустился к нему и принес с собой два пирожных, двести сигарет и бутылку вина, которую они и распили на пару со сторожем.
Где бы ни состоялся прием, ознаменовывавший окончание существования Плачува, на нем присутствовали доктор Бланке, Франц Бош и, по некоторым данным, оберфюрер Юлиан Шернер, который приехал отдохнуть от охоты на партизан. Были тут и Мадритч с Титчем. Потом уже Титч сообщил, что именно тут Мадритч в первый раз сообщил Оскару, что не может перебраться в Моравию вместе с ним. «Я сделал для евреев все, что мог», – сказал ему Мадритч. Он принял окончательное решение, и Титчу не удалось его переубедить.
Но Мадритч был порядочным человеком. За что ему позже было воздано должное. Просто он не верил, что переезд в Моравию удастся. Есть основания считать, что в противном случае он бы сделал эту попытку.
О вечеринке известно еще и то, что проходила она в спешке, потому что список Шиндлера надо было представить в этот же вечер. Но во всех версиях этой истории есть некий общий элемент, который подчеркивают все выжившие. Все, кто рассказывают эту историю, слышали ее непосредственно от Оскара, которому было свойственно стремление к некоторому приукрашиванию действительности. Но в начале 60-х годов Титч рассказал, как все происходило на самом деле. Скорее всего, новый временный комендант Плачува, гауптштурмфюрер Бюхнер, сказал Оскару: «Кончайте валять дурака, Оскар. Пора прекращать всю эту бумажную волокиту с транспортировкой». Можно предположить, что существовал и другой конечный срок, поставленный железной дорогой, у которой был дефицит подвижного состава.
Тем не менее, перепечатывая окончательный вариант списка Оскара, Титч вписал над подписями имена и заключенных Мадритча. Так было добавлено почти семьдесят фамилий, которые смогли по памяти припомнить Титч и Оскар. Среди них была семья Фейгенбаумов – взрослая дочь, пораженная неизлечимой саркомой кости и подросток Лютек, который якобы был слесарем-наладчиком швейных машин. Под пером Титча они превратились в опытных специалистов по производству боеприпасов. В квартире раздавались громкие песни, разговоры и смех, висели клубы сигаретного дыма, пока, приткнувшись в уголке, Оскар и Титч лихорадочно припоминали фамилии, стараясь без ошибок воспроизвести их польское написание.
В конце концов Оскару пришлось остановить разогнавшуюся руку Титча. «Мы уже перешли все границы, – сказал он. – Они будут орать и из-за того количества, которое у нас уже есть». Титч продолжал втискивать имена на свободное пространство, но утром проснулся, проклиная себя за то, что кое-кто вылетел у него из памяти. Но сейчас он старался выжать из себя все, что мог, чувствуя, что он уже на пределе своих сил. Ему казалось, что он совершает едва ли не богохульство, ибо давал людям право на жизнь, просто припоминая их. Но он не опускал рук. Только ему трудно было дышать в дымном воздухе квартиры Шиндлера.
Но список был еще не завершен, поскольку его еще предстояло просмотреть и сверить регистратору из отдела личного состава Марселю Гольдбергу. Новый комендант, которому предстояло всего лишь покончить с лагерем, не будет лично утруждаться этой работой, проверяя по списку состав – ему надо было представить лишь количество заключенных, вошедших в этот список. То есть, у Гольдберга была возможность подправлять его кое-кого вписывая с краю. Заключенным уже было известно, что Гольдберг берет взятки. Дрезнеры знали об этом. Иуда Дрезнер – дядя Гени, девочки в красном, муж миссис Дрезнер, которой когда-то было отказано в праве на укрытие за стенкой и отец Янека и молодой Данки – Иуда Дрезнер знал это. «Он уплатил Гольдбергу» – просто и откровенно сказала семья, объясняя, как они попали в список Шиндлера. Они так и не узнали, во что ему это обошлось. Таким же образом попали в список ювелир Вулкан, его жена и сын.
Польдек Пфефферберг узнал о списке от рядового эсэсовца Ганса Шрейбера. Шрейбер, молодой человек двадцати с небольшим лет, был в Плачуве таким же воплощением зла, как и остальные эсэсовцы, но Пфефферберг почему-то пользовался его симпатией и, несмотря на требования системы, между ними установились едва ли не дружеские отношения, которые порой возникали между отдельными эсэсовцами и некоторыми заключенными. Начало было положено в тот день, когда Пфеффербергу как старшему своей группы в бараке было поручено помыть окна. Шрейбер проверил стекла и, найдя на одном из них пятно, стал поносить Польдека в стиле, за которым чаще всего следовал расстрел. Польдек возмутился и сказал Шрейберу: оба они знают, что окна вымыты самым тщательным образом, а если Шрейбер только ищет предлог, чтобы расстрелять его, он может не тянуть время. Как ни странно, этот взрыв возмущения только развеселили Шрейбера, который потом, случалось, не раз останавливал Пфефферберга и спрашивал, как он поживает и как дела у его жены, а порой даже давал яблоко для Милы. Летом сорок четвертого года Польдек в отчаянии обратился к нему с просьбой помочь вытащить Милу из транспорта женщин, готового для отправки в дьявольский лагерь Штутгоф на Балтике. Мила уже направлялась в теплушку, когда, помахивая листком бумаги, появился Шрейбер и выкликнул ее фамилию. В другой раз, в воскресенье, он пьяным явился в барак к Пфеффербергу и в присутствии Польдека и других заключенных стал всхлипывать, сетуя о тех «ужасных вещах», что ему приходилось делать в Плачуве. Он хочет, сказал он, просить о переводе на Восточный фронт. Чего он в конце концов и добился.
А теперь он сообщил, что Шиндлер составляет список, и Польдек должен из кожи вон вылезти, чтобы попасть в него. Польдек зашел в административный корпус попросить Гольдберга, чтобы в список внесли и его Милу. За последние полтора года Шиндлер не раз виделся с Польдеком в гараже и неоднократно обещал, что постарается спасти его. Польдек же успел стать столь классным сварщиком, что мастер в гараже, которому ради спасения своей жизни приходилось выдавать только высококачественную работу, никогда не отпустил бы его. А теперь список был в руках у Гольдберга – себя-то он туда уже вписал – и вот Польдек старый знакомец Оскара, некогда частый гость в его апартаментах на Страшевского, думал, что он, Гольдберг, растрогавшись, впишет его.
– У тебя какие-нибудь камни есть? – спросил Гольдберг.
– Ты серьезно? – переспросил Польдек.
– За этот список, – сказал Гольдберг, человек, которому в руки случайно попала огромная власть, – платят алмазами.
Теперь, когда любитель венских мелодий гауптштурмфюрер Гет был в тюрьме, братья Рознеры, придворные Музыканты, обрели право оказаться в списке. Долек Горовитц, который раньше смог перетащить свою жену и ребенка на «Эмалию», тоже убеждал Гольдберга, чтобы он внес в список его самого, жену, сына и маленькую дочку. Горовитц всегда работал на центральном складе Плачува, где ему кое-что перепадало. И теперь все было выложено Гольдбергу.
Среди тех, кто попал в список, были братья Бейские Ури и Моше, которые официально были представлены как ремонтник и чертежник. Ури разбирался в оружии, а Моше блистательно подделывал документы. Обстоятельства, связанные со списком, столь туманны, что теперь невозможно сказать, были ли они включены за эти таланты или за что-то иное.
Иосиф Бау, который столь изысканно ухаживал за своей женой, на каком-то этапе составления списка попал в него, не подозревая об этом. Такое положение дел позволяло Гольдбергу держать всех в неведении. Зная его натуру, вполне возможно предположить, что если Бау и обратился лично к Гольдбергу, то лишь с просьбой, чтобы в список обязательно были бы включены его мать и жена. И до самой последней минуты он не подозревал, что в списке оказался только он один.
