Действительно, ни одна из атак, предпринятых командованием Важской колонны, не дала результата. К ночи грянул мороз. Но комиссара больше всего беспокоило отсутствие сведений из фланговых колонн. Связь с ними порвалась. Вологда не имела телеграмм ни от Левко, командира левой колонны, ни от Солодовникова, стоявшего на правом фланге с конницей Хаджи-Мурата.
Ночью все группы, подготовленные для штурма, были размещены вокруг Высокой и разведены по снеговым окопам.
В окопы первого батальона шенкурские коммунисты принесли знамя. Оно было свернуто и перевязано тесемкой. Черепанов хотел распустить его, но Фролов не позволил.
– Я разрешу это только тогда, – сказал он, – когда буду уверен, что знамя не вернется назад. Мы ведь не на параде. Со знаменем взад и вперед не ходят.
Мороз усиливался. Бревна избенки, отведенной под командный пункт, потрескивали. Маленькие окна были завешены байковыми одеялами. На бревенчатых стенах выступил иней. Здесь было немногим теплее, чем на улице. На столе дымила коптилка, тускло освещая бумаги и чертежи. В углу на лавке пристроился со своим аппаратом телефонист.
На командном пункте собрались почти все командиры. Не было только Драницына. Он вместе с Саклиным находился на артиллерийских позициях.
Фролов молча сидел у стола. Коптилка озаряла его лицо, изрезанное глубокими морщинами. Командиры тоже молчали. Все были в шапках, папахах, тулупах и шинелях. Никто не раздевался и даже не расстегивался.
– Не слышно чего-то… – отчетливо раздался в тишине негромкий голос Сергунько.
Все поняли, о чем он говорит. Лыжники, посланные для взрыва вражеского артиллерийского склада, очевидно погибли. Если бы они выполнили задание, взрыв был бы, конечно, слышен.
На слова Валерия никто не откликнулся. Только новый командир второго батальона, человек желчный, раздражительный от постоянно мучившей его болезни, надел рукавицы и с сердцем сказал:
– Послали баб!
Он вышел из избы, сильно хлопнув дверью. Пламя коптилки качнулось.
В эту минуту американская артиллерия дала мощный залп. Вздрогнули оконные стекла. При втором залпе они вылетели из рам с каким-то злобным звоном. Фролов вскочил и выбежал на улицу. Все последовали за ним. Валерий Сергунько побежал к своему батальону. На командном пункте остался только Бородин с помощником по оперативному отделу и телефонистом. Вокруг командного пункта в двух окопчиках лежали бойцы комендантской охраны. Заслышав канонаду, они тоже вскочили.
Неприятельские орудия усилили огонь. Наши батареи стали отвечать противнику с не меньшим ожесточением. Началась артиллерийская дуэль. Бойцы лежали в окопах, ожидая сигнала к штурму.
Фролов направился в батальон Сергунько.
– Сейчас американцы начнут атаку, – сказал он бойцам. – Мы встретим их контратакой.
Вражеские снаряды рвались главным образом в тылу. Среди артиллеристов появились убитые и раненые.
К Фролову подскакал запыхавшийся Крайнев…
– Павел Игнатьевич, – с трудом переводя дыхание, сказал он, – Саклин убит.
– Кто тебе сказал?
– Санитары… Когда начался обстрел, Саклин приказал сменить огневые позиции. Это случилось по дороге. Снаряд разорвался в двух шагах.
«Еще одна жертва, – с горечью подумал Фролов, – еще одну жизнь погубили, проклятые…»
Но предаваться горестным размышлениям не было времени. Американцы пошли в атаку.
Скрытно, по заранее подготовленным проходам пробравшись сквозь свои проволочные заграждения, они появились совсем внезапно, будто выросли из-под земли, и под прикрытием артиллерийского и пулеметного огня упорно ползли к нашим окопам. Несколько залпов легкой батареи, стрелявшей прямой наводкой, смяли их и прижали к земле. Некоторые побежали вперед и легли под собственным огнем. Другие бросились назад.
В это время по скату горы стали взрываться тяжелые снаряды. Они падали то на подступах к деревне Высокой, то в самой деревне. Видно было, как поднимаются в воздух колья вместе с проволокой, как летят бревна блокгаузов, как загораются постройки. Глыбы земли взметывались вверх, будто гигантские черные фонтаны.
Это работал Драницын. Орудия его батарей непрерывно били по деревне. Огромное зарево поднялось над Высокой горой.
Первыми по приказанию Фролова появились на склоне горы партизаны. Их поддержали моряки и бойцы батальона Сергунько. Склон горы был усыпан ползущими по снегу людьми. В открытом поле бойцы и матросы встретились с американцами, поднялись во весь рост и пошли на них в штыки.
Однако, когда они почти достигли первой линии проволочных заграждений, противник встретил их таким огнем, что люди не выдержали. Хотя вражеская атака была сорвана, но и наша контратака захлебнулась. Бойцы и матросы вынуждены были откатиться назад, в свои окопы, оставив на поле боя немало убитых и раненых.
Уже под утро Фролов и Драницын приехали в штаб, находившийся на разбитом хуторе, неподалеку от Усть-Паденьги. Повсюду в штабе, на полу, на лавках, спали люди. За столом у фонаря, рядом с телефонистом, сидел дежурный адъютант и тоже дремал, опустив голову на руки. Фролов и Драницын чувствовали такую усталость, что им ни о чем не хотелось говорить. Даже есть не хотелось. Они тоже растянулись на полу, чтобы поспать хоть часок.
За окнами слышались возгласы санитаров, отправлявших в Березник обоз с ранеными.
Укладываясь, комиссар сказал Драницыну:
– Надо завтра написать письмо в Москву матери Саклина…
В то самое время, когда Важская колонна действовала на Вельско-Шенкурском тракте, ведя бой за овладение Лукьяновской, Усть-Паденьгой и Высокой горой, в глубине шенкурских лесов действовал отряд Макина. Он дрался с белогвардейскими частями, которые по приказанию Айронсайда были размещены в тылу за Шенкурском.
Бои были не из удачных. Правда, комиссар Фролов и не надеялся на то, что Макину удастся разбить вражеские части. Сравнительно небольшой партизанский отряд не мог справиться с такой задачей. Фролову было важно, чтобы противник нервничал, постоянно ощущая всю непрочность своего тыла. Эту задачу партизаны Макина полностью разрешили. Но сам Макин считал, что он должен был наголову разбить врага, и теперь, не добившись столь решительной победы, мучился своими неудачами.
Отряд Макина встретился с белыми на Святом озере. Его здорово потрепали. Вернувшись в Пучег, отряд отдохнул, получил оружие, пополнился людьми и двинулся на Коскару. Дойдя до своей родной деревни, Макин решил остановиться. Здесь он получил новый приказ. Прибывшие от Фролова связные сообщили, что в час ночи двадцатого января отряд Макина должен произвести налет на селение Шеговары, находящееся в сорока верстах от Шенкурска, в глубоком тылу. Приказ был выполнен. Партизаны подошли к Шеговарам, измотанные после шестидесятиверстного похода. Налет был отбит белогвардейским офицерским батальоном, который встретил партизан яростным пулеметным огнем.
Отряд отступил. Настроение было мрачное. Люди поговаривали о том, что Яков сплоховал. Некоторые считали, что следовало бы сменить командира…
Партизаны вернулись в Коскару поздней ночью. Выставив караулы, отряд расположился в деревне.
Когда, сделав все распоряжения, Макин переступил порог родного дома, отец встретил его в сенях.
– Ну, Яшка… не справился? – с упреком сказал он сыну. – Что же теперь люди скажут?
Макин молчал. Ему и без отцовских упреков было тяжело.
Он сел на лавку и сбросил тяжелые, отсыревшие валенки. Отец сидел рядом, взъерошенный, маленький, щуплый, и сердито поглядывал на сына. Мать, не проронив ни слова, полезла на теплые полати. От молчания в избе стало как будто еше душней. Отец и сын сидели каждый со своими думами. Отец думал: «Как же так, Яшка? Коли не умеет… куда лез в начальство?»
Догорала лучина, угольки с коротким шипеньем падали в корыто с водой. Так прошел час. Яков закурил, прошелся по избе, вздохнул и снова сел.
– А Фролов-то еще не взял Шенкурска! – негромко заговорил он. – Мы «языка» сегодня поймали. Пол Высокой еще идет бой. Большой бой. Много орудии стреляет.
У старика шевельнулись брови. Яшка опустил голову.
– Горько мне, тятя, – сказал он. – Ты мне отец… Пойми ты меня…
– Вот и должен перед отцом ответ держать.
– Я перед партией, перед товарищами в ответе, тятя!
– То-то и есть. Ты слушай, что народ говорит…
– Ладно! – решительно сказал Яков. – Шеговары я возьму. Меня сейчас неудачи преследуют. Но будет и удача. Ты, тятя, не сомневайся… Слово мое свято. Худого ты про меня не услышишь.
На этом разговор оборвался. Отец полез на печь, а Яшка устроился на лавке, подложив под себя тулуп. Он смертельно устал и заснул сразу, будто в воду камнем ушел.
Под утро его разбудили голоса под окном. Он привстал, подышал на замерзшее стекло, растер иней пальцами и посмотрел.
По улице кого-то вели. Неизвестный был в кубанке и в коротенькой рваной бекешке, отороченной по бортам черным барашком. Яков еще не успел сообразить, что случилось, как в дверь застучали. Не надевая валенок, он бросился в сени. В избу с руганью и шумом ввалились люди из отряда. Они заговорили все разом:
