– Зачем сюда в такой час кому-то забегать, господин? – ответил вопросом на вопрос другой голос. Это был голос хозяина. – Лавка ведь закрыта.
– Я не о лавке. Человек у нас сбежал со станции. Ингуш один. Большевик он! Понял?
– А-а, понял. Так я же здесь был. Никак он сюда забежать не может. Если он ваш враг, разве я пущу?
Хасан удивлялся, почему это казак не учиняет обыск и так мирно разговаривает с хозяином.
Снова отворилась дверь и кто-то еще вошел в дом.
– Здесь он?
– Нету.
– Обыскал?
– Обыскал.
– Как иголку искал, – поддакнул хозяин. – Не поверил моему слову. С чего это вы перестали мне верить, я же не враг вам…
– Ну ладно, ладно. Разнылся. Ничего мы тебе такого не сделали.
– И все-таки обидно, когда тебе не верят. Я-то вам верю, когда в долг вино даю.
– Я не брал у тебя вина, чего зря болтаешь!
Это говорил тот, что пришел позже. Он был настроен не так мирно, как первый. Уж он-то бы обязательно обыскал, Хасан благодарил бога, что этот пришел вторым.
Казаки, а вслед за ним и хозяин вышли на улицу. В Доме наступила тишина. С улицы доносился голос Мамеда, но о чем шла речь, Хасан не слышал: может, хозяин доказывал казакам, какой он им друг?
Но вот старик умолк, и тогда до Хасана донеслось пыхтение паровоза. Он вспомнил поезд, на котором ехал: «Неужели это все еще тот не ушел?» Вспомнил и о вещах, оставшихся в вагоне. Все отчетливее и отчетливее слышалось пыхтение паровоза. Некоторое время Хасан только и различал этот шум, может, потому, что опасность миновала и он теперь думал о предстоящем пути домой. Но миновала ли опасность? Вот открылась дверь. Кто это?
– Идите, идите. Ищите, гяуры! – прошептал хозяин и, прикрыв за собой дверь, накинул крючок. Затем Хасан услышал, как звякнул замок на ларе. Не успел старик поднять крышку, как Хасан попытался сбросить мешки и встать.
– Нет, нет, рано пока! – сказал хозяин, прижав его руками ко дну ящика. – Они, чего доброго, вернуться могут. Потерпи еще немного.
Хасан сел. Теперь он верил, что хозяин хочет спасти его, и потому готов был выполнить все, что тот велит. Хасан смотрел на старика и думал: «Что заставляет его подвергать себя такой большой опасности ради того, чтобы спасти меня?» И теперь он уже боялся возвращения казаков не столько из-за себя, сколько из-за старика. Ведь убить могут беднягу! Им что? Человека прикончить – что курицу прирезать.
Эти мысли вдруг наполнили Хасана решимостью сейчас же уйти, не подвергать старика опасности. Он вскочил, но хозяин опять усадил его.
– Куда ты пойдешь? – укоризненно покачал он головой. – Не успеешь выйти, как эти гяуры укокошат тебя. А вслед за тобой и меня.
Старик говорил так тихо, будто казаки стояли за дверью.
– Ты ведь, наверно, голоден? – спросил он, присев на край ларя и глядя на своего нежданного гостя.
Хасан покачал головой. Хотя он за весь день только и съел что кусок хлеба да запил его водой, сейчас ему ничто не полезло бы в горло. Вот воды бы он выпил – во рту все пересохло.
Хозяин подал ему воды, большой кусок хлеба и кусок рыбы. Воду Хасан осушил залпом, а от еды отказался наотрез.
Старик снова присел на краешек ларя и заговорил:
– В последнее время эти собаки совсем озверели. С того момента, как атамана Караулова убили. Жаль, не всех укокошили! А знаешь, как его убили? Собрался oн во Владикавказ. Солдаты взяли да и отцепили здесь, у нас на станции, его вагон от состава. Поезд ушел, Караулов остался в своем вагоне. Тут гяура и расстреляли. А вскоре после этого сюда приезжал зверь Медяник и учинил расправу за атамана. До сих пор всё не унимаются, Очень они, проклятые, людей вашей нации ненавидят Виновен, не виновен – убивают. Говорят, будто вы доставляете сюда оружие из России, что вы сторонники большевиков.
За стеной послышались шаги. Хозяин примолк. Потом все стихло, и он снова заговорил:
– А на чьей же вам стороне быть? Не с теми же, которые убивают людей ни за грош. Сколько они, собаки, мне ущерба причинили! Берут и берут водку и вино, денег не платят – в долг, мол. Знаю, что ничего с них не получу, а попробуй не дай. Большевики, говорят, не такие. Сам их не видал, но хорошего наслышался много.
Иные слова старик говорил почти шепотом, на ухо Хасану, и тогда в нос парню бил запах табака и очень хотелось покурить, но попросить он стеснялся – ждал, что хозяин вот-вот сам закурит, тогда и ему предложит. Но тот все не унимался.
– Если и дальше так будет, уеду отсюда, – продолжал старик, – чего здесь сидеть. Семья ждет меня с деньгами, а я…
Хасан спросил, где его семья.
– Азербижан, Азербижан, – ответил тот. – Слышал про город Баку?
Хасан кивнул головой.
– Я не туда поеду. Там трудно торговать. У богачей много магазинов. Во Владикавказ поеду. Во Владикавказе лучше будет. Там, говорят, большевики. Я много раз бывал во Владикавказе. Я и ингушей знаю.
Он стал перечислять своих знакомых ингушей и все спрашивал, не знает ли их Хасан. Смешной. Откуда Хасану знать их, если он во Владикавказе-то не был пи разу?…
Прошло с полчаса. Старик решился наконец выйти на улицу. Убедившись, что никого там нет и все спокойно, он проводил Хасана. Дал ему в дорогу полбуханки хлеба и немного табаку.
О том, чтобы уехать поездом, Хасан и не думал. После столь неожиданно счастливого освобождения главное – снова не попасть в руки казаков. Он решил идти по шпалам, но непременно при этом обходить стороной не только железнодорожные станции, но и будки стрелочников.
И Хасан тронулся в путь. На свою беду, он не представлял, в какую сторону идет – к Беслану или к Моздоку, а спрашивать боялся и потому решил положиться на судьбу. Утро наступило ясное. Спустя какое-то время он сошел с железнодорожного полотна. В такой день можно идти и полем, так безопаснее. А чтобы не заблудиться, надо не уходить далеко от телеграфных столбов.
К полудню Хасан набрел на стадо коров и спросил у пастуха, как называется село, которое виднеется впереди у самой железной дороги.
– Мартазе, – ответил пастух.
Хасан слыхал про это село, знал и то, что оттуда не так далеко до Кескема. Узнать бы только, в какую сторону идти. Пастух-кабардинец, к сожалению, не слыхал ни о Кескеме, ни о Пседахе, да и объясняться с ним было очень трудно. Он говорил только по-кабардински, а Хасан знал из этого языка всего несколько слов.
Хасан перечислил все известные ему названия ингушских сел. И наконец, когда с губ его слетело слово Ахлой-Юрт – название соседнего кабардинского села, кабардинец закивал головой и показал Хасану, куда ему идти.
Было около полуночи, когда Хасан вошел в Сагопши. Лучше не придумаешь: по крайней мере никто не остановит с расспросами и скорей попадешь домой.
Плетень, заменявший ворота, открыт настежь. И в такой поздний час, как ни странно, горит свет. Уж не его ли ждут? Но нет, где им знать о возвращении Хасана.
Чем ближе к дому, тем яснее он слышал плач женщин. И это встревожило Хасана, Войдя в дом, он услышал в сенцах и мужской голос:
– Перестаньте, женщины. От плача вашего он не оживет и домой не придет.
Хасан узнал: говорил Мурад – двоюродный брат отца. А вот и он сам.
– Остопирулла! – воскликнул Мурад да так и застыл на месте, увидев Хасана. На губах еще висели слова молитвы, но язык словно прилип к нижним зубам, и родич остался стоять с открытым ртом. – Ты человек или шайтан? – проговорил он наконец.
– Я-то человек, но почему здесь плачут? – спросил Хасан.
В душе он весь сжался от страха услышать что-нибудь тяжелое о матери и братьях.
– Почему здесь плачут, Мурад? – громко повторил Хасан.
Не успел тот ответить, как в сенях появилась Кайпа. Увидев сына, она закричала:
– Хасан! Мальчик мой! – и с распростертыми руками пошла ему навстречу, но, сделав буквально один шаг, покачнулась, как при сильном ветре, и упала, Хасан едва успел подхватить ее на руки.
Сбежались женщины…
– Нани, нани! Открой глаза, это же я! – все повторял Хасан, положив голову Кайпы себе на колени.
– Нани-и, – плакал Султан, подперев кулачками подбородок.
Хасан и сам готов был расплакаться.
– Нани! Ва, нани! Ну, очнись! – Он испуганно озирался кругом и терялся в догадках. – Да что здесь случилось в конце-то концов? – крикнул он.
– Что случилось? – махнул на него рукой Мурад. – Из-за тебя все.
Не понимая его, Хасан удивленно пожал плечами.
– Да-да, – сказал Мурад. – Весь сыр-бор из-за тебя. Сообщили, будто ты убит в Прохладной…
Чем дальше удалялись они от села, тем спокойнее становилась Эсет. Теперь бедняжка уже не жалась к Хусену, как испуганная лань. Хусен приметил это, порадовался за нее. Не знал он только, что спина и грудь у Эсет болят так, словно ее долго били чем-то тупым. Она впервые в жизни сидит на коне, и понятно, что ей трудно, но о том, чтобы пожаловаться Хусену, она и не думает: еще, чего доброго, остановит коня и тогда погоня настигнет их. Нет уж, Эсет мужественно перенесет любую боль, лишь бы остаться с Хусеном. Только об этом молит она в душе. Постоянно чувствовать рядом любимого, слышать его голос – вот высшее счастье для Эсет, и ради этого она готова на все.
