территории, в равнине за Теаном; каждая сторона должна направить трех представителей, включая нас самих; во время переговоров произойдет обмен высокопоставленными заложниками; во время обмена заложниками должно соблюдаться строгое перемирие; первая встреча должна состояться на пятый день после доставки этой депеши…»
Донесение от старшего центуриона пятой когорты третьего легиона, Лентула, адресованное лично мне:
«Довожу до твоего сведения, генерал, что все идет хорошо, как ты и предполагал. Теперь, когда наши армии находятся вместе вот уже четыре дня, братание не за горами. В большинстве случаев необходимости во взятках нет. Мы отыскали многих наших товарищей по оружию. Много недовольных мятежным правительством в Риме и неспособными чиновниками, назначенными им…»
Официальное письмо мне от Сципиона Азиатикуса:
«…полагаю, я должен опротестовать в письменной форме те технические задержки и фривольные оправдания, с которыми эти переговоры продлеваются. Я начинаю сомневаться в твоей искренности в этом вопросе и должен просить твоего сотрудничества…»
Официальный ответ от меня Сципиону Азиатикусу:
«Мне дали понять, что твой легат Квинт Серторий, будучи посланным тобой, якобы чтобы передать наши условия перемирия твоему коллеге Гаю Норбану в Капую, сам совершил серьезное нарушение этих условий. Сообщается, что он штурмовал и взял Свессу, город, находящийся под моей юрисдикцией. Я не имею ни малейшего желания прерывать наши переговоры, но должен иметь твою подтвержденную присягой гарантию того, что Серторий действовал без твоего ведома или указания…»
Официальный ответ от Сципиона Азиатикуса мне:
«…я готов дать гарантии, которые ты требуешь, и возвратить заложников, взятых у тебя. Пожалуйста, прими мое слово, как человека чести и римлянина, что Квинт Серторий действовал исключительно по собственной инициативе…»
Далее донесение от старшего центуриона Лентула:
«…Если мы собираемся действовать, генерал, то теперь самое время. Солдаты Азиатикуса больше ему не доверяют. Они обвиняют его как в нарушении перемирия, так и в подрыве престижа, когда он отослал назад наших заложников. Не считаю это разумным, но они пребывают именно в таком настроении. Я поддерживаю контакт с некоторыми их центурионами. Они говорят, что если ты сумеешь подвести свои легионы поближе, то под прикрытием темноты они могут гарантировать, что целая партия перейдет на твою сторону. Азиатикус и его сын — единственные, кто не знает о задуманном…»
Я приступил к действиям на следующее же утро, на рассвете. Как только забрезжил первый свет, переход свершился, как верно предсказывал Лентул: четыре легиона перешли в мой лагерь в полной тишине, словно ручные птицы. Только спящие в своей палатке Азиатикус и его сын остались в поредевших рядах марианцев.
Я решил воспользоваться привилегией разбудить их лично. Такой случай выпадает человеку лишь один раз в жизни.
Несколько моих охранников ожидали поблизости с саблями наголо, пока я оттягивал полог палатки, чтобы дать проникнуть внутрь утреннему свету. Трубач по моей команде трубил утреннюю побудку.
Сципион Азиатикус сел в своей постели. Первое, что он увидел, было мое лицо, обезображенное фиолетовыми пятнами. Я специально стоял к нему своей правой щекой. Он смотрел, не веря своим глазам, и забормотал что-то нечленораздельное, состроив жуткую гримасу. Потом позвал свою охрану. Этот крик разбудил его сына, который бросил взгляд на меня и потянулся туда, где над изголовьем должен был висеть его меч.
Я предусмотрительно снял его.
Он в ошеломлении встал с постели, завернулся в плащ, подошел к откинутому пологу палатки и выглянул наружу.
Я сказал:
— Если ты ищешь своих солдат, то они завтракают вместе с моими. Буду рад предложить тебе такое же гостеприимство.
Он вернулся назад и уставился на меня с едва сдерживаемой яростью.
— Это нечестный прием, — произнес он наконец.
— Я не согласен. Уж лучше потерять армию, которая питает такую слабую привязанность к своему делу или к своему генералу. А полководцу в таком случае неплохо бы разобраться, уж не воюет ли он не на той стороне, на которой нужно воевать.
— Я — твой пленник, — угрюмо сказал Азиатикус. — Я не могу ответить на твои оскорбления.
— Я не хотел оскорбить тебя. Или, скажем, держать тебя в плену — если, конечно, ты сам того не желаешь.
Он бросил на меня озадаченный взгляд.
— Моя армия — армия освобождения, — продолжал я. — Я сражаюсь за то, чтобы предотвратить тиранию и притеснение, а не для того, чтобы навязать их силой. Мне нет надобности использовать методы, которые твои хозяева находят такими восхитительными. Я предлагаю тебе свободный выбор: ты со своим сыном можешь либо присоединиться ко мне, либо…
Сын Азиатикуса сказал в неистовстве:
— Я лучше умру!
— Эту привилегию я не смею тебе предложить. Если не желаешь присоединиться ко мне, можешь идти.
— Идти? — спросил Азиатикус. — Идти куда?
— Куда угодно.
— В Рим?
— Если хочешь. Это может оказаться несколько рискованным, но выбор остается за вами.
— И ты не ставишь нам никаких условий?
— Только одно, — сказал я. — Я требую, чтобы вы оба поклялись никогда снова не поднимать оружия против меня, пока продолжается эта война.
Последовала непродолжительная пауза. Азиатикус смотрел то на меня, то на своего сына, а потом через полог палатки на ожидающих меня охранников.
— Хорошо, — с трудом согласился он, — я клянусь.
— На моем мече, — уточнил я и протянул ему рукоятку.
Он коснулся ее безвольной рукой.
— Клянусь на твоем мече.
Я повернулся к его сыну.
— Нет! — запинаясь, сказал молодой человек. — Нет. Я не могу. Я не стану…
Азиатикус устало сказал:
— Станешь, сын мой, пока я здесь командир.
Позже тем же утром я смотрел, как они, удрученные и опозоренные, ехали на север. Эта история скоро распространится по всей Италии, что повлечет за собой и других желающих сдаться. Я вернулся обратно в лагерь очень довольный самим собой. Наши четыре новых легиона, казалось, уживались со своими бывшими врагами чрезвычайно дружелюбно. Я вдруг позавидовал этим грубым, недалеким солдатам. По крайней мере, они принимают свои решения по причинам, которые они, вероятно, не потрудились анализировать и которые касаются только их одних.
Многие командиры и историки пробовали в неспешные, тревожные дни мира, последовавшего за этим, восстановить стратегию, которая управляла нашими поступками. Не было никакой стратегии: только случайные связи между отдельными легионами, скопища разгневанных людей, сражающихся и умирающих на склонах холмов, в темных лесах, где листья толстым слоем лежат под ногами, среди искривленных виноградных лоз. Но медленно, стадий за стадием, мы прорывались на север по дорогам и проходам, которые вели к сердцу Италии: к Риму.
Июльская запись в моем дневнике:
«Свежие новости из Рима: великий храм Юпитера на Капитолийском холме уничтожен
