— Не мне тебя учить, что делать, сам знаешь: достань этого выродка хотя бы из-под земли.
Скоро, однако, выдержка понадобилась и самому Шеину. При попытке выезда из крепости был задержан пан Зенковский, решивший отъехать к велижскому старосте, так и не дождавшись ответа. Его, несмотря на громкие протесты, подвергли обыску, как и всех прочих, и нашли несколько долговых расписок от знатных горожан, в том числе от Михайлы Борисова. Они, по уверению Зенковского, были получены за привезённый им товар: оружие, снаряжение, одежду. Пан пылал праведным гневом: разве в вашем городе запрещена торговля? Начальник воротной стражи с трудом противостоял бурным наскокам и считал, что ничего противозаконного буйный пан не сделал, в то время с любым посольством привозилось на продажу много всякого добра, смущало только имя Борисова, близкого Шеину человека и величина его долга. Решил всё же доложить воеводе.
Шеин тотчас призвал своего трубноголосого щёголя для объяснений. Тот подтвердил покупку у пана лошади и некоторых предметов снаряжения. Воевода недоумевал: в расписке значилось без малого сто рублей, в городе за такие деньги можно было купить 80 лошадей, разве пан предложил нечто особенное? Михайла, выглядевший сначала довольно смущённым, стал постепенно приобретать привычную осанку и заговорил звучным голосом:
— Я свою гнедуху на целый наш табун не сменяю, не пристало мне на клячах ездить.
Шеин удивлённо поднял брови.
— С чего это ты зачванился? Только и чести, что рядом ходишь, гляди, водяной пузырь недолго стоит... Э, да ладно, недосуг мне с тобой, пусть Горчаков разбирает.
Михайлу отправили ко второму воеводе, ему, правда, тоже не до того, дочерний грех на шею давит. Хорошо, что москвичи под рукой, поручил дело им. Афанасий стал спрашивать, какие вещи помимо лошади были куплены у пана. Михайла нос кверху, цедит сквозь зубы, собеседники чином не вышли. Антип, видя такую издёвку, заиграл желваками, Афанасий же простачком прикинулся, переспрашивает, просит объяснить. Увидел необычные сапоги с широкими обшитыми кружевами отворотами и удивился: обутки-то как раз по нашей грязи, а каблуки зачем такие высоченные, неудобно ведь...
— Тебе, москаль, этого не понять, красота требует жертв.
— Высок каблук быстрей ломается, — буркнул Антип.
— А бодцы для чего такие большие? — указал Афанасий на шпоры величиной с доброе блюдце. — И лошади больно и по земле волокутся.
Михайла окинул его презрительным взглядом:
— Я про твою рясу могу то же сказать, но ведь носишь.
Далее Афанасий заинтересовался расшитым кружевами камзолом и удивился обилию на нём карманов. Из одного выглядывала пачка пластинок.
— Что это такое?
— Это карты, — объяснил Михайла, — в них теперь играет каждый светский человек.
— Навроде зерни?
— Зернь для мужичья, а карты для благородных людей.
Афанасий попросил объяснить правила, но Михайла махнул рукой — куда тебе, всё равно ничего не поймёшь.
Афанасий посмотрел на приятеля и, увидев его усмешку, неожиданно предложил:
— Ты всё-таки объясни и сыграй с моим товарищем. Выиграешь — отпустим, а коли проиграешь, продолжим допрос.
Михайла, объяснив в полслова, с лукавой усмешкой начал игру и сразу проиграл. «Это не в счёт», — крикнул он, начал по новой и опять проиграл. То же случилось и в третий раз. Михайла выглядел изрядно полинявшей мокрой курицей, вся спесь с него скатилась. Антип же к своему удовольствию имел полное право пренебрежительно отозваться:
— Слабенький ты игрочишка, поучиться надобно.
То же проделали с Зенковским, этот оказался куда более сильным игроком, Антип уступил ему партию и согласно уговору пана пришлось отпустить. Афанасий доложил свою наблюдения Горчакову, тот посидел, обдумывая услышанное, и велел позвать Борисова.
— Государь-воевода крайне недоволен, — сказал он, — твой долг бросает на него тень, потому приказал тебя от дел и от своей особы отстранить. Я, однако, уговорил его произвести ещё один испыток. Свези ответное письмо велижскому старосте, заодно и пана евонного спровадишь, чтобы более нам глаза не мозолил. А как возвернёшься, тогда с тобой окончательно разберёмся, по всей строгости. Иди, и чтоб более не дурил!
Едва забрезжило, к Днепровским воротам подъехали два всадника, они приметно торопились, желая поскорее покинуть крепость. Здесь их уже ждали Горчаков и его московские помощники. Ранний час не сказался на старике, он выглядел бодрым и оживлённым, даже пошутить изволил: не мог-де отказать себе в удовольствии проводить лично. Потом обернулся к своим людям и коротко бросил: обыскать! Михайла помертвел лицом и было от чего — за пазухой нашли синюю книжицу. Отпираться не имело смысла.
— Это всё он, — крикнул Михайла и ткнул в сторону пана. И куда девался прежний вальяжный вид?
Москвичам вышла честь самолично рассказать обо всём Шеину. Афанасий сказал так:
— Возле тела Фильки отыскались следы сапога со странной привязкой. Выяснилось, что их оставили чужестранные бодцы на сапогах Михайлы. Значит, он был там и принимал участие в убийстве. Зачем? Посмотрели на его покупки у пана: лошадь самая обычная, сапоги и кафтан поношенные — на сто рублёв никак не тянут. Откуда же долг? Антип проверил их в карточной игре. Михайла, как оказалось, новичок, пан — первостатейный плут, он не одного его дурил, все найденные расписки — карточные долги. Для погашения долга он и приказал Михайле выкрасть роспись. Фильку же убили просто для отвода глаз. Оставалось одно: как вывезти роспись из крепости? Мы подумали, что хитрый пан, зная о строгих обысках, сам за такое не возьмётся, поручит другому. Кому? Скорее всего, тому же Михайле. Тогда князь Пётр Иванович, выказав приличную строгость, приказал ему ехать якобы с твоим письмом к Гонсевскому, с тем чтобы наказать по возвращении. Михайла в уверенности, что его как твоего помощника обыскивать не станут, взял роспись с собой. Тут мы его и словили.
Всё это время Михайла согласно тряс головой, подтверждая сказанное, но Шеин в его сторону даже не смотрел. Повертел в руках синюю книжицу и повернулся к Зенковскому:
— Кому предназначалась роспись?
Пан понял, что запираться бессмысленно, и гордо произнёс:
— Великому литовскому канцлеру ясновельможному Льву Сапеге.
Шеин поморщился.
— Не звени, гордится нечем, великий плут твой ясновельможный, почище тебя, ибо игра у него поважнее. Мне письма прелестные шлёт, в дружбе клянётся, а сам короля на нас науськивает, город шпегами наводнил, почитай каждый день ловим. Остальные тоже не честнее, что твой Гонсевский, что сам король. Уже к самым границам подошёл, охотников по окрестным землям распустил для грабежа, сам же через оршанского старосту мне передаёт, что, дескать, сожалеет и взыщет за их своевольство. Верно говорю или слукавил?
Зенковский спорить не стал, лишь опустил голову.
— Видно, совесть в тебе не совсем потерялась, — вздохнул Шеин и обратился к москвичу: — Пан и правда такой игрок, что одолеть его не смог?
Антип улыбнулся:
— Да нет, чего там, пришлось поддаться, чтоб не насторожить хитреца.
— Ловкие вы ребята, — усмехнулся Шеин, — мне б таких поболее. Однако не у всех глаз на плутов столь остёр, потому постараюсь, чтоб он простаков более не дурил. Должников же его собрать в кучу и определить на защиту Авраамиевской башни. Коли картой не сумели ударить, пусть кулаками бьют.
Михайла продолжал ловить взгляд воеводы и молил Бога о милосердии.
— А с этим что делать? — напомнил о нём Горчаков.
— Повесить, — равнодушно сказал Шеин.
Михайла с воплем бросился к нему в ноги, но тот даже не посмотрел, перешагнул и вышел.
В этой истории осталась неясной роль Ивана Салтыкова. Горчаков, не пожелавший видеть дочь, послал к ней Афанасия. Раздавленная позором и отеческим гневом Дарья была бесчувственна, как ледяная глыба. Афанасий вспомнил про недавние страдания Марфы и думал: «Сколько горя приносит греховная страсть, называемая любовью. Слава Господу, он защищён от неё своим монашеским чином, но, быть может, этот неведомый ему плод действительно так сладок, что заставляет людей кривить и отступать от пристойности». Дальнейшие мысли показались небезопасными и только усилием воли их удалось изгнать. Он долго пытался разговорить девушку, убеждая, что любой грех может быть прощён, если совершивший осуждает и не упорствует в нём, что у неё впереди вся жизнь, и она может искупит содеянное добрыми делами. И вот наконец глыба стала понемногу оттаивать. Афанасий направлял её вопросами, и скоро Дарья рассказала обо всём, что поведал ей Салтыков.
— А какая помощь требовалась от тебя?
Девушка пожала плечами.
— Он не сказал, не успел.
— И ты бы помогла?
— Не раздумывая. Я была как будто не в себе, мы ведь кровники, он настоял на этом, — Дарья показала небольшую царапину, — мы соединили порезанные руки, во мне теперь частица его крови.
