Ознакомительная версия.
Смерть Петра подвела черту, за которой ничего не было. Ее собственная судьба завершилась.
Весной она стала выезжать. Молодая ее натура против воли выкарабкивалась из отчаяния. Человек не знает своей судьбы, то, что она считала концом, оказалось лишь эпизодом, ей суждено было еще много прожить и пережить.
Волосы ее заблистали сединой, она теперь редко поднимала глаза, на бледном лице появились морщины, но, странное дело, она привлекала мужчин больше, чем прежде. Безучастная к своему телу, она словно отпустила его на свободу. Когда она шла, тело ее струилось, бедра, плечи вели игру, неведомую ей, и бледность и седина красили ее, и опущенные глаза заставляли ждать, когда она их поднимет. Успех оставлял ее равнодушной, но ее домогались еще настойчивей. Говорили, что кое-кому удалось добиться своего. Предложения о замужестве она отклоняла. Сваты уезжали ни с чем, свахи звали ее блажной, царской зазнобой.
…Княжна заявила, что замуж не собирается. Толстой ходил, шаркая ногами, показывал на портрет Петра, который княжна повесила в зале, на медали с его изображением, разложенные на столах: обо всем этом ее величеству было известно. «Двух вдов у государя быть не должно», — голосом подчеркнул Толстой, так чтоб все слышали, и ладонью прихлопнул.
Предупредил, что этого «не потерпят». Сослался на Меншикова. Мария помнила последние слова Петра, такова была и его воля. Новый жених говорил по-французски, хорошо танцевал, был с ней нежен. Несколько раз они встретились. Когда он стал ее целовать, она оттолкнула его и заплакала.
Ничего не могла с собою поделать. Извинилась перед молодым князем, сказала, что о замужестве не может быть и речи.
Двор не отступился. В следующий раз Толстому придали в спутники генерала Павла Ивановича Ягужинского, которого он терпеть не мог.
Выбрали его не случайно, знали, что он стал мил княжне после скандала в Петропавловском соборе. Во время всенощной Ягужинский появился перед гробом Петра, сдернул парчовое покрывало, закричал: «Посмотри, государь, что делается! Меншиков творит обиду за обидой. Грозится шпагу снять с меня. Ты меня жаловал, а ему я мешаю, неудобный!»
Службу прервали. Наступила тишина. Все, замерев, смотрели на гроб. Было страшно.
— Эх, не слышишь ты! — воскликнул в отчаянии Ягужинский и хмельно разрыдался.
Назавтра доложили государыне. Меншиков требовал судить обер-прокурора. Шпаги уж наверняка лишить. Внезапно все соединились против Меншикова отстаивать Ягужинского, один за другим просили государыню за него, напоминали, как покойный государь благоволил к нему, выделял его особо: «Если что осмотрит Павел, я это знаю, будто сам видел».
Выходка его многим потрафила. После смерти государя никто не осмеливался остановить Меншикова, с каждым днем он набирал своеволья. Ягужинский выглядел героем.
От него пахло одеколоном, камзол блестел серебряными пуговицами. Поклоны, комплименты, все у него было высшего класса, украшено белозубою улыбкой.
Управиться с княжной оказалось непросто. Приезду их она удивилась. Чего они ездят, ее замужество не такая серьезная вещь, чтобы занимать высших сановников. Зачем они ратуют за жениха, знают ли, что он ни к чему не пристроен, может, по негодности? Сами-то они исправно служат, граф Толстой, несмотря на почтенные годы, успешно несет свои должности, генерал Ягужинский с юности у государя денщиком старался, ему ли не знать, что государь велел считать всех дворян по годности, терпеть не мог лоботрясов.
— Ты с нами не равняй, — остановил ее Толстой. — Я опора власти был и остаюсь, без меня не обойтись. Слишком я велик для твоего примера.
Княжна произнесла по-итальянски: «U от, se'tu grande о vil? Muoru е il sopra!» Перевела Ягужпнскому: «Велик ты или мал? Умри и узнаешь».
Впрочем, тут же задумчиво исправила: «Узнаешь перед смертью».
Упоминания о смерти Петр Андреевич не терпел. Недавно один из молодых вельмож, приехав из-за границы, встретил его и весело удивился: «Ты еще жив, старик?» За эти слова граф его возненавидел и постарался упечь на малую службу в Омскую губернию.
Ягужинский примиряюще расшаркался — возможно ли подыскать жениха, подходящего княжне по уму, образованию, красоте, да к тому же с должностью?
Но они же не искали другого, плохие они сваты, смеялась княжна, пусть найдут роста высокого, знающего языки…
Ягужинский опасался — капризов государыня не потерпит, жениха Меншиков скорее всего найдет из своих мюридов, обвенчают хоть насильно, раз есть согласие государыни. Но Толстой успокоил княжну: Меншиков хоть и в силе, так ведь не одной головой свет стоит, мы тоже кое-что значим, есть и на черта грех. Меншикова он нынче не боялся, вот государыню следует уговорить.
Разговор зашел о светлейшем князе. Мария вдруг глаза закрыла, сказала медленно то, о чем впоследствии Ягужинский вспоминал, — от Меншикова им добра не будет, у него свои планы, большие планы, кто ему поперек дороги станет, того сметет. Вещала, будто цыганка. Антиох недоверчиво хмыкал, Толстой же отечески прикрыл ее руку своей морщинистой рукой.
— Девочка, учить ученых — только портить, слава Богу, мы и сладкое пробовали, и кислое.
Ягужинский, тот посерьезнел, сказал, что Кассандрами бывают женщины, мужчины же не ведают будущего.
В итоге сватовство ни к чему не привело. Неудача огорчила Толстого: он обещал государыне успех, заверил, что Мария слушается его, считает опекуном. Помрачнев, он дал понять княжне — таких любовниц, как она, у царя было много, напрасно она из себя единственную-ненаглядную изображает, не пристало ей так вести себя, пересуды возбуждать, императрице перечить.
Затряс кулаком, брызги летели из щербатого рта. Уехал, не прощаясь, обругав княжну дурой несмышленой, безумицей.
Генерал Ягужинский остался, выпил вина, повел княжну показывать свою новую карету. Карета блестела янтарными ручками, отделана изнутри малиновым шелком, снабжена ящичками, зеркалами. Прежняя была тоже хороша, недаром ею пользовался для выездов сам государь. Кареты были страстью Ягужинского. Покатались по набережной. Карета ехала мягко, сидеть было удобно. Ягужинский советовал княжне укрыться на время в Москве, подальше от двора. Он и сам думал удалиться куда-нибудь за границу послом. Время честной службы кончилось. То, за что ценил его покойный государь, — прямота, новые идеи — ныне только мешает карьере и вообще может погубить.
Вскоре Ягужинский и впрямь отбыл послом в Польшу. Княжна, следуя его совету, уехала в Москву. Жила там уединенно. Вернулась в Петербург незадолго до кончины императрицы, и тут что-то произошло с ней, никому не ведомое, страшное. Однажды она куда-то уехала, вернулась домой поздно вечером сама не своя. Ничего нельзя было от нее добиться, она зажимала уши, вела несвязную речь. Непричесанная, в халате, лежала, бродила по двору, пугая слуг и сама пугаясь. Пытались показать ее врачам, но она в ужасе убегала, пряталась. Антиох не разрешал заточить ее в комнате и насильно лечить.
Приходила она в себя медленно. Красота поблекла, черты заострились, обрели злую надменность. Какая-то тайна окружила ее. Угрюмый взгляд отталкивал, при дворе были уверены, что она скрывает какую-то греховную любовную связь. Меншиков всячески обхаживал ее, привлекая на свою сторону от Долгоруких.
Смущали ее суждения, резкие, по тем временам опасные. Столицу сотрясали крутые перемены. Жизнь зашаталась, самые прочные фамилии накренялись, рушились. Неожиданно для всех разжаловали и сослали графа Толстого. Винили в этом Меншикова, он расправлялся с противниками, одного за другим убирал по дороге к престолу и вдруг, почти у самой вершины, сам поскользнулся и рухнул, да как!
Ягужинского вернули из Польши. Встретив Марию в Летнем саду, он не сразу узнал ее. Темное платье, черная лента на шее, волосы седые, гладко зачесаны на пробор. Ягужинский галантно раскланялся, взял ее под руку, сопровождая, напомнил ее предупреждение графу Толстому, сказал, что тогда на него пахнуло запахом нечистой силы. «Чем она пахнет?» — безулыбчиво спросила княжна. Смеясь, он признался, что это запах Вельзевула, запах серы. И тут же сказал, что ничто так не волнует мужчин, как женщины-пророчицы. Быть Кассандрой — значит обладать великой властью. Княжна холодно отвергла радость такого дара, это не дар, это наказание. К чему предвидеть, если не в силах предотвратить. Незнание будущего лучше, оно заставляет бороться, позволяет наслаждаться настоящим, игрой случая и ожидания. В ее словах звучала злость, как будто она действительно видела наперед, что случится. Ягужинский, человек мужественный, к тому же беспечный, смутился, уловив в ее словах намек на непрочность молодого государя Петра Второго. Сделал вид, что не понял, но через месяц Петр Второй скончался в Москве.
Он говорил друзьям о княжне: «Опасная голова, и не хочет прикинуться глупой».
Ознакомительная версия.
