Коссинский молчал.
— Решайтесь, — продолжал король. — Рассвет приближается, и вы можете упустить время. Вы должны либо убить меня, либо раскаяться в содеянном и помочь мне вернуться в Варшаву.
Коссинский колебался. Какое-то время прошло в молчании. И вдруг он упал перед королем на колени:
— Ваше величество, снимите с меня тяжкий грех! Я готов искупить свою вину.
Наконец-то! Станислав подал ему руку, и мир состоялся. Король снова стал королем. Главарь заговорщиков возвращал ему власть и с этой минуты готов был выполнять все его приказания.
Станислав приказал ему разбудить хозяина мельницы и попросить у него ночлега. Когда приказание было исполнено и оба они вступили в тесную комнатку, освещенную восковой свечкой, король потребовал у хозяина клочок бумаги и быстро написал записку: «Я чудом избавился от рук убийц, спешите ко мне с 40 человеками на мельницу Мариенмонт. Я ранен, но не опасно».
— Возьмите эту записку, — обратился он к хозяину мельницы, — и скачите с ней в Варшаву, к начальнику королевской гвардии. Вас ждет щедрая награда.
Коссинский сидел в это время на лавке и клевал носом. Тело его ныло от усталости, и теперь, когда история с похищением короля для него лично разрешилась таким неожиданным образом, он не испытывал иного желания, как вытянуться на лавке и дать храпака. Он это и сделал, когда стало совсем невмоготу, забыв об этикете, не позволявшем поступать таким образом в присутствии высочайшей особы.
Проснулся он от шума, доносившегося с улицы. Короля в комнате не было. За окном горели факелы, при свете которых толпилось множество вооруженных всадников. Вскоре всадники с факелами ускакали, и в комнате вновь воцарилась тишина. Коссинский сел на лавку, почесал затылок, раздумывая, как быть, потом лег снова и уже не вставал до самого утра.
Тем временем король в сопровождении гвардии уже въезжал в Варшаву. Начинало светать. Факелы больше не были нужны, и гвардейцы побросали их при переезде через ров. Несмотря на ранний час, Варшава не спала. Улицы были заполнены толпами. Тревога, поднятая королевской гвардией, взбудоражила всех.
— Ваше величество приветствуют все поляки, — говорил королю, ехавшему в карете, начальник гвардии.
Станислав высунулся из кареты, в толпе тотчас замахали руками, шляпами. Раздались громкие возгласы:
— Да здравствует король! Да здравствует король!
Король не верил своим глазам и ушам. Еще недавно он мучился мыслью, что отвергнут нацией. И вот теперь он понял, что это не так. Его отвергли конфедераты, а не нация. Нация в лице простых поляков не имела ничего общего с конфедератами. Поляки были на его стороне, оставались верными подданными.
В тот же день, успокоившись и отдохнув, он направил Екатерине II послание, в котором подробно описал свои злоключения. «Не скрою, — писал он, — что покушение это было исполнением приказания так называемого «совета конфедератов», которые обыкновенно имеют убежище во владениях вашего величества. Я взываю в этом случае к вашей добродетели. Благоволите поспешить содействием вашим к окончанию беспорядков, которые производят такие возмутительные сцены, наносящие бесчестие человечеству, и от которых рука провидения спасла меня. Дерзаю в этом случае обратиться к вашим религиозным убеждениям, столь чистым, столь просвещенным и благодетельным. Одним своим словом вы восстановите спокойствие в моем отечестве и уничтожите поводы к преступлению. Я заявляю вашему величеству, что решился немедленно назначить министра при дворе вашего величества и прошу вас принять это посольство как знак уважения и дружбы, с которыми я всегда пребывал к вашему величеству и с которыми остаюсь и прочее».
Король Станислав не хотел больше лавировать. Он принял решение умиротворить страну при тесном и искреннем сотрудничестве с Петербургским двором. Но было уже поздно. В то время как он писал, это письмо, Екатерина II вместе со своим первым министром графом Паниным готовила послание прусскому королю, в котором давалось согласие на раздел Польши…
2
Фридрих II занимался проектом договора между Пруссией и Россией относительно раздела Польши, когда ему доложили о прибытии на прием австрийского посланника барона Ван-Свитена.
— Я жду, — сказал король, откладывая бумаги.
Он не очень полагался на своих министров и занимался внешнеполитическими вопросами лично. Не только потому, что вопросы эти имели сугубо важный, главенствующий характер государственной политики. В его правительстве не было такого искусного дипломата, который мог бы на равных состязаться с австрийским министром Кауницем. В своем деле Кауниц сущий дьявол, и неискушенному политику попасться на его удочку довольно просто. Он уже обвел вокруг пальца турецкого визиря и самого султана, заставив их путем посулов раскошелиться в пользу Австрии. Теперь Кауниц норовил поживиться за счет других государств-соседей. «Могу побиться об заклад, — подумал король, — что просьба барона об аудиенции связана с польским вопросом».
Фридрих вышел из-за рабочего стола и пересел в кресло. Несколько сделанных им шагов отозвались в ногах острой болью. Его уже давно мучила подагра, и он не находил средств излечить ее. Врачи советовали ехать на воды, но, во-первых, воды дают лишь временное облегчение, а во-вторых, у него не было для этого времени. Сейчас был такой момент, что, упустив его, можно было лишиться знатного куска, запах которого ему давно уже не давал покоя.
Барон Ван-Свитен, как всегда подвижный, самоуверенный, желавший во всем походить на своего министра, не вошел, а словно влетел в кабинет, расшаркался в поклонах и тотчас заговорил:
— Мое правительство направило в Петербург депешу касательно мира с Турцией, о чем вашему величеству было уже сообщено. Мое правительство надеется, — что ваше величество одобрительно отнесется в содержанию этого документа.
Депеша Кауница, о которой говорил посол, отвергала русские условия мира с Турцией. Зная об этом и в душе одобряя позицию Кауница (Фридрих не желал усиления России за счет Турции), король тем не менее счел разумным до поры до времени не выкладывать на стол свои карты. На слова барона он отвечал, что лично предпочитает ответы более умеренные, нежели те, которые Австрия делала прежде, и что он, желая всегда мира, был постоянно на стороне средств, к тому ведущих…
Закончив речь, король предложил послу кресло против себя. Беседа продолжалась. Но теперь разговор пошел уже совсем о другом. Оставив в покое русские мирные условия, барон сказал, что его правительство желало бы получить от его величества разъяснения по польскому вопросу в свете сделанных им предложений.
— Мне трудно что-либо сказать, поскольку еще ничего не решено, — промолвил король. — Однако, — добавил он, покосившись на стол, где лежал проект договора между Пруссией и Россией, — решение может состояться в самое ближайшее время.
— Если положение обстоит именно таким образом, — сказал посол, — не могли бы вы, ваше величество, дать мне, по крайней мере, письменное удостоверение, что Австрии будет обеспечено в этом деле полное равенство с Пруссией и Россией?
Фридрих пожал плечами, заметив, что это зависит не столько от него, сколько от России. Вызвать его на откровенность было не так-то просто. Король был осторожен и вел себя так, что посол постоянно чувствовал огромную дистанцию, разделявшую их.
— Мне поручено сделать вашему величеству предложение, — после некоторой паузы заговорил барон, не желая более тянуть время. — Уступите Австрии княжество Галацкое за право на ту часть Польши, которая при разделе этой страны будет назначена нам.
Король с усмешкой покачал головой:
— У меня подагра только в ногах, а такое предложение было бы в пору тогда, когда и голова была бы подвержена той же болезни. — Сделавшись серьезным, он продолжал: — Дело идет только о Польше, а не о моих владениях. Кроме того, я придерживаюсь. Мирных трактатов и в связи с этим будет не лишним напомнить вашему превосходительству о данных мне вашим императором уверениях не думать более о Силезии.
Довод короля, неотразимый своей логичностью, на некоторое время смутил барона. Однако у него был в запасе еще один план, и он сказал:
— Есть еще одно средство сделать раздел для нас более выгодным — это отделить от Турции в пользу Австрии Белград и Сербию.
Фридрих с трудом удержался, чтобы не расхохотаться. В последнее время Кауниц уже не делал секрета из своего союза с Портой. Он даже бряцал оружием, желая воодушевить ее на продолжение войны с Россией. И вот теперь Кауниц устами своего посланника выражал готовность предать интересы своего союзника, отнять у Порты богатые владения на Балканах. Разве не смешно?
Барон Ван-Свитен повторил свое предложение. Король с иронией отвечал, что очень рад тому, что Австрия еще не совсем отуречена, как считают в Европе, и ему приятно, что она хочет поживиться за счет своих добрых друзей — турок.
