«Она будет твоей и никогда больше ничьею не будет!» – нашептывал ему какой-то внутренний голос, похожий на голос его матери, но тотчас же другой властный голос, поднимавший в его душе картины далекого прошлого, голос, похожий на голос его отца, говорил другое:
«Какое право имеешь ты отнимать жизнь за мгновение своего наслаждения, для удовлетворения своего грязного, плотского каприза? Неужели ты думаешь, что страсть, вызванная искусственно, может доставить истинное наслаждение? Ты увидишь, что после пронесшихся мгновений страсти твое преступление оставит неизгладимый след в твоей душе, и ты годами нравственных страданий не искупишь их. Горечь, оставшаяся на твоем сердце после пресыщения искусственною сладостью, отравит тебе всю жизнь».
Свенторжецкий уже стал прислушиваться к этому второму голосу, и тогда у него появилось было решение отказаться от услуг патера Вацлава и постараться сбросить с себя гнет страсти к княжне Людмиле, вычеркнуть из сердца ее пленительный образ. Увы, сделать это он был не в состоянии. Его страсть, по мере открывавшейся возможности удовлетворить ее, росла не по дням, а по часам и еще более разжигалась фразой патера Вацлава: «А не назначает ли она такого свидания и другим?» Эти слова змеей сомнения вползли в сердце графа Свенторжецкого и то и дело приходили ему на память.
«Если это действительно так, то пусть она умрет!» – говорил он сам себе.
Граф искал предлога для оправдания своего преступления, и эта измена княжны Людмилы представлялась ему достаточным предлогом. Он забывал, что княжна не связана с ним ничем, даже словом. В своем ослеплении страстью он полагал, что раз она назначает ему свидание, то никто другой не имеет права на них. Ведь эти свидания он считал доказательством близости, делить которую с другим не был намерен. И тотчас же он говорил себе, что княжна назначает другим свидания просто для того, чтобы помучить его, отмстить ему и наказать его, но в конце концов переменит гнев на милость и сделается его женой. Однако если другой воспользуется такими же, как он, или, быть может, даже большими правами, то он вправе считать это изменой и жестоко отмстить за нее, отмстить смертью.
Граф решил убедиться в этом, а так как он все равно не спал ночей под влиянием тревожных дум, то стал проводить их у дома княжны Полторацкой, сторожа заветную калитку. Несколько ночей прошло для него в бесплодном ожидании – никто не появлялся на берегу Фонтанки. Граф хотел уже перестать ходить на обычный караул, но – увы! – последняя ночь убедила его в том, что княжна принимает еще кого-то, кроме него.
На берегу показалась фигура мужчины; она быстро приблизилась к дому княжны и остановилась у калитки. Граф стоял шагах в десяти от нее и при свете луны, на одно мгновение выплывшей из-за облаков, узнал князя Сергея Лугового. Затем он услышал, как щелкнул замок от повернутого ключа, после чего фигура скрылась за калиткой и заперла ее изнутри.
Сомнения не было – княжна Людмила не одному ему, Свенторжецкому, назначала ночные свиданья. Луговой, быть может, был даже счастливее его в часы этих свиданий!
Неукротимая злоба забушевала в сердце графа; горячая кровь бросилась ему в голову, била в виски. Он быстро удалился от дома княжны; приговор изменнице был подписан:
«Пусть она умрет, но умрет моею. Я буду обладать ею».
Со следующего дня граф стал посылать цветы княжне Полторацкой. Он не стоял за ценой, и вскоре будуар княжны Людмилы стал похожим на оранжерею.
Княжна действительно любила цветы и с удовольствием принимала их, тем более что присылать их у поклонников светских красавиц было в обычае того времени. Однако она даже не знала, от кого получает эти знаки питаемого к ней нежного чувства, так как расторопный Яков ежедневно поручал относить к ней букеты и горшки с цветами разным своим приятелям, строго наказывая, чтобы они не смели говорить от кого. Впрочем, княжна подозревала в этом главных своих поклонников – князя Лугового, графов Свиридова и Свенторжецкого, и ей льстило это внимание.
Свенторжецкому в течение этого времени выпало не более одного раза быть на таинственном свидании в будуаре княжны Людмилы.
– Вы, точно богиня Флора, вся в цветах, – с улыбкою заметил он, входя к ней в будуар и бросая взгляд на цветы.
– С некоторых пор меня стали страшно баловать цветами, – сказала княжна. – И вообразите, граф, я не знаю, кто именно, хотя догадываюсь.
– Я думаю, это вам довольно трудно: ведь у вас бесчисленное количество поклонников.
– Ошибаетесь! Таких, которые меня балуют, немного.
– Но все-таки несколько!
– Пожалуй, но мне кажется, что это делает один. Однако, кто именно, я не скажу вам. Это – мой секрет.
– Не смею проникать в него.
– Цветы – моя страсть, их запах оживляет меня. Не правда ли, как здесь мило!.. Точно оранжерея. Бывало, я еще совсем маленькой девочкой любила целые часы проводить в оранжерее.
– Говорят, это вредно, болит голова.
– У меня нет, я привыкла. Напротив, запах цветов освежает меня.
«Надо принять это к сведению, следует увеличить дозу», – подумал граф, но вслух сказал:
– Это другое дело, привычка – вторая натура.
– Вашей голове, быть может, вреден этот запах?
– Нет, напротив, легкое головокружение даже приятно. Да это и не от цветов.
– Вы опять за старое! Неисправимы, хоть брось! – смеясь, сказала девушка, поняв намек графа.
– Скажите лучше, неизлечим, так как мое чувство к вам – моя смертельная болезнь.
– Ай, ай, какие страсти! Если бы я поверила вам, то, наверно, испугалась бы, – засмеялась княжна.
– Вы не можете мне не верить.
– Вы думаете, что вам должны верить все?
– Кто все?
– Кому вы говорите то же самое, что мне.
– Я никому этого не говорил и не говорю.
– Очень жаль! Отчего же и другим не доставить удовольствия?
– Придет время, вы поймете, что я говорил правду, но будет поздно! – произнес граф и мрачно поглядел на княжну.
– Вы умрете? – рассмеявшись, спросила она.
– Смерть – хороший исход! – сказал граф.
– Я не доктор и не могу вылечить вас от вашей болезни, поэтому бесполезно и говорить со мной о ней. Вы, как я слышала, к тому же лечитесь у патера Вацлава? Это правда?
– Да, лечусь.
– От любви?
– Нет, от головы.
– Это другое дело. И что же, помогает?
– Это интересует вас?
– Конечно! Ведь в качестве вашего друга я не могу не интересоваться.
– «Друга»! – иронически повторил он. – Я не хочу и никогда не хотел иметь вас другом.
– В таком случае, зачем же вы просите о свиданиях?
– Вы на них принимаете только друзей? – спросил граф, пристально смотря ей в лицо.
– Только, – не моргнув глазом, ответила она.
– И много их?
– Это вас не касается.
– Но это невыносимо. Поймите, что я люблю вас.
– Граф. Вы забыли наше условие – не говорить о любви.
– Я не в состоянии.
– Тогда это свиданье будет последним.
– Хорошо, хорошо, я подчиняюсь, – испуганно согласился граф Свенторжецкий. – Простите!
Разговор перешел на другие темы.
Через несколько времени граф отправился домой, злобно шепча:
– Погоди! Еще дня два или три, и на моей улице будет праздник. Ты сама заговоришь о любви!
Наконец настал срок, назначенный патером Вацлавом для приезда к нему за снадобьем, которое должно было бросить княжну Людмилу в объятья графа. Последний, конечно, почти минута в минуту был у «чародея». Патер Вацлав, обменявшись приветствиями, удалился в другую комнату и вынес оттуда небольшой темного стекла пузырек.
– Нескольких капель на два-три цветка будет достаточно, – сказал он. – Княжна может отделаться только сильным расстройством всего организма, но затем поправится. У меня есть средство, восстановляющее силы. Если захочешь, сын мой, сохранить ей жизнь, то не увеличивай дозы, а затем приходи ко мне. Она будет жива.
Граф не обратил почти никакого внимания на эти слова «чародея». Все его мысли были направлены на этот таинственный пузырек, в котором заключалось его счастье. Поэтому он спрятал пузырек в карман, а из последнего вынул мешочек с золотом и сверток золотых монет, причем сказал:
– Вот за лекарство, а это – сто червонных – за разрешение от греха.
– Разрешение готово. Вот оно! – и патер, подав графу бумагу, стал считать деньги.
Граф опустил бумагу в карман не читая.
– Разве так можно обращаться с разрешением святого отца-папы? – строго посмотрел на него патер.
– А как же?
– Ты – не верный сын католической церкви, если говоришь такие слова. Ты должен был осенить себя крестом и спрятать бумагу на груди. Вынь ее из своего грешного кармана, где ты держишь деньги, этот символ людской корысти!
Граф повиновался и вынул бумагу.
– Перекрестись и поцелуй святую подпись! – сказал патер.
Иосиф Янович исполнил приказание и спрятал бумагу на груди, после чего стал прощаться.
