Княгиня подняла голову от рукоделья, привычно окинула взглядом ложницу. Анюта и Дуняша катали по ковру мячик, сшитый из разноцветных шелковых лоскутков. Сыновья затеяли шумную возню. Иван, повалив младшего брата на пол, прижал его коленом и требовал, возбужденно сопя:
— Проси пощады, татарин! Проси!
Евпраксия видела, что младшенький вот-вот готов расплакаться, и приподнялась со скамейки, чтобы вмешаться в ребячью ссору. Но за дверью послышались знакомые тяжелые шаги.
Вошел Дмитрий Александрович. Лицо его было хмурым, озабоченным. Евпраксия поняла, что явился он не с доброй вестью, однако, скрывая тревогу, сначала поклонилась, по обычаю, в пояс, как приветствуют хозяина дома:
— Будь здрав, господин наш Дмитрий Александрович!
Дмитрий подошел, ласково провел ладонью по волосам жены, шепнул на ухо, чтоб дети не слышали:
— Сегодня ж ночью отъезжаем из Переяславля. Татары идут! Соберись сама в дорогу, собери детей. Когда обоз приготовят, Лаврентий зайдет за тобой. С богом! — предупреждая вопросы, закончил Дмитрий. — А мне недосуг, дел разных перед отъездом невпроворот…
Глубокой ночью от княжеского дворца тронулся обоз, окруженный молчаливыми дружинниками. Сильные кони быстро пронесли сани по пустынным улицам. Предупрежденная стража распахнула створки городских ворот.
Прощай, Переяславль!
3
А черная татарская волна катилась по Руси.
Катилась, захлестывая и сметая с лика земли села и деревни, погосты и починки.[89] Катилась, разбиваясь брызгами о крепкие стены городов и обтекая их, как обтекает бешеная половодная вода гранитные утесы. Ордынцы на этот раз пришли налегке, без осадных машин-пороков, и под крепостями не задерживались.
Татарские всадники лютовали под Владимиром, под Суздалем, под Юрьевом, под Переяславлем, под Тверью. От нашествия пострадали и владенья Константина Борисовича Ростовского, давнишнего друга и союзника князя Андрея: татары не разбирали ни своих, ни чужих. Из Ростовского княжества они увели тысячи пленников, вырезали или угнали весь скот.
Напрасно Константин Борисович жаловался на разоренье темнику Алчедаю, чьи люди воевали к северу от Клязьмы. «То дикие люди, из кочевых орд, — насмешливо улыбаясь, объяснил толмач-переводчик. — Где им понять, какая земля за князя Андрея, а какая за ханского ослушника Дмитрия? Тебя же, князь, никто не тронет. Ты под защитой ханского ярлыка…»
То был год от сотворенья мира шесть тесяч семьсот восемьдесят девятый,[90] под которым летописцы скорбно сообщали: «Татары испустошили грады и волости. Села и погосты, монастыри и церкви пограбили, книги и всякое узорочье с собой увезли. Многих же людей побили, а иные от мороза померли, хоронясь в лесах. Все то зло сотворил князь Андрей со своим Семеном Тонильевичем, добиваясь княженья великого не по старейшинству…»
Князь Андрей Александрович с конной дружиной и отборной татарской тысячей из тумена Кавгадыя гнался за обозом Дмитрия. Каждый всадник вел за собой двух запасных коней. Переходы были длинными и стремительными. В придорожных селах татары почти не задерживались для грабежей: за поимку великого князя тысячнику и сотникам была обещана большая награда. Сам Андрей был уверен в успехе. Ведь погоню вел боярин Семен Тонильевич, лютый враг Дмитрия, исходивший Русь из конца в конец и знавший все тропинки в лесах!
Прямые следы Дмитрия обнаружились за Тверью. Люди, допрошенные Семеном Тонильевичем, единодушно показали, что великокняжеский обоз свернул на новгородскую дорогу, к городу Торжку.
Но в Торжке настигнуть великого князя не удалось. Он уже миновал город и скрылся в новгородских лесах, где найти его было не легче, чем иголку в стоге сена. К тому же начавшийся снегопад замел следы…
Андрей скрипел зубами от злобы. Спасся на этот раз брат Дмитрий! Семен Тонильевич поехал дальше, в Новгород, чтобы упредить новгородские власти о гневе Городецкого князя, если в Новгороде примут беглецов с честью. Андрей приказал заворачивать коней.
Возвращался Андрей по разоренной, опаленной пожарами земле. Пепел кружился над безлюдными полями. Вороны терзали трупы на дорогах. Сытые волки лениво отбегали за придорожные кусты и ждали, пока проедет рать, чтобы продолжить свой страшный пир.
Тяжким был этот путь даже для очерствевшего сердцем князя Андрея. Бешеный азарт погони уже прошел. Андрей хмуро поглядывал на дело рук своих и опускал голову, встречая тоскующие взгляды пленников. Что-то похожее на чувство вины шевелилось в душе Андрея, но он отгонял это чувство, повторяя: «Ничего! Ничего! Сомну князя Дмитрия, и установится на Руси тишина и благолепие, как в стародавние удельные времена! Любая цена, заплаченная за это, не будет велика!»
Стольный Владимир встретил нового правителя настороженно, но покорно. Как и было договорено с владимирскими боярами, за городские стены вошли с Андреем только Кавгадый, Алчедай, избранные из тысячников да небольшой отряд нукеров-телохранителей. Остальная орда стояла в кибитках на Раменском поле. Старики припомнили к случаю, что там же, против Золотых ворот, раскидывал когда-то станы хан Батый, готовясь приступать к Владимиру. Но тогда татар встречали копьями да стрелами, а ныне Кавгадыю и Алчедаю бояре кланяются в пояс и приносят подарки…
И новый великий князь ныне не на крепостной стене стоял, к битве с иноверными языцами изготовляясь, а бок о бок с ними, будто брат кровный, въехал под колокольный звон через Золотые ворота…
Невеселым был величальный пир, устроенный по обычаю в хоромах Детинца. И яств было много, и медов хмельных, и дудочники дудели, и скоморохи сыпали шутками-прибаутками, и медведи ученые плясали вразвалку, а — невесело! Будто два идола языческих, восседали по сторонам великокняжеского кресла Кавгадый и Алчедай. Им подносили на серебряных подносах дары: отдельно от боярского Нового города, отдельно от посада, отдельно от удельных князей. А сколько золота и серебра отвалил за помощь сам Андрей Александрович, можно было только гадать. Но, видно, отдано было богатство немалое, потому что ордынцы сидели умиротворенные, щурили раскосые глаза, словно сытые коты…
Спустя малое время татарское войско, отягощенное добычей, потянулось обратно в свои степи. Татары уходили неторопливо, без опаски. Кое-где пограбили села близ дорог, но делали это как-то лениво, вроде бы неохотно. Видно, ублажены были неслыханной добычей и прихватывали еще, что попадалось под руку, больше по привычке своей разбойной.
Пережила многострадальная Русь и эту татарскую рать, стали возвращаться люди на пепелища. Жизнь входила в обычную колею. Только по хоромам владимирского Детинца расхаживал теперь, по-хозяйски стуча сапогами, не Дмитрий Александрович, а его младший брат Андрей. Куда отъехал Дмитрий, люди не знали. Иные говорили, что сел он в Великом Новгороде и собирает полки, а иные выдавали за верное, что бежал Дмитрий от татарской рати за Варяжское море и будто бы намерен наймовать в свейской земле[91] за копорское серебро рыцарскую дружину. Первое ли верно, второе ли — кто знает? И так, и так выходило, что вскорости ожидать возвращенья Дмитрия нельзя. Оставалось приноравливаться к новому господину, великому князю Андрею Александровичу.
Не было к Андрею во Владимире ни любви, ни уваженья. Да и за что любить-уважать такого князя? Раздул усобную войну, рати татарские привел на старшего брата, на крови и слезах народных поднялся!
Сам Андрей хоть и гордился на людях, но чувствовал себя неуверенно. Вести от Семена Тонильевича задерживались. «Как встретили Дмитрия в Новгороде? — мучился сомнениями Андрей. — Не поставило ли вече под его знамя новгородское ополчение? Если так, то беда!» Татары ушли, и ничего, кроме немногочисленных городецких дружин, не мог теперь противопоставить Андрей своему брату-сопернику…
Как бы возликовал Андрей Городецкий, ханской милостью восшедший на великокняжеский стол, если бы мог чудом перенестись из владимирского Детинца на синий лед Ильмень-озера!
4
…Ночной угрюмый лес остался позади. Сани Дмитрия Александровича легко скользили по озерному льду. За спиной, над зубчатой стеной прибрежного леса, поднималось багровое январское солнце. Длинные черные тени бежали впереди коней. Переяславские дружинники, изнуренные ночным переходом, сонно покачивались в седлах. Позади были сотни верст трудного пути по заснеженным лесам, по волчьим тропам. Путники знали, что светлый озерный простор — не надолго, что за Ильмень-озером снова пойдут леса до самого Копорья, но все-таки радовались перемене.
Веселый перестук копыт на льду разбудил Дмитрия Александровича. Он откинул медвежью полсть, приподнялся в санях. Тотчас же подъехал Антоний. Бобровый воротник и борода переяславского боярина заиндевели, щеки побагровели от мороза, но смотрел он по-прежнему бойко, весело, поклонился великому князю с завидной легкостью.
