Рано утром первого ноября, после особенно тяжелых схваток, которые порядком утомили всех присутствующих, герцогиня Бишелье родила здорового голосистого мальчика. Он надолго припал к груди кормилицы, а потом вновь оказался на руках довольной матери.
Ребенка назвали Родриго в честь его уважаемого деда, и когда на город опустились ранние зимние сумерки, Лукреция уже спокойно спала с осознанием того, что брак ее теперь спасен, ведь она родила наследника династии Борджиа в Италии.
Папа римский, со своей стороны, пребывал в таком восторге, будто это он стал отцом. Он провел праздничную мессу в благодарение Господу, а затем позвал Буркарда. Он уже устроил членам семьи две свадьбы, три помолвки и развод – теперь настало время и для крещения. К счастью, в Ватикане как раз имелась капелла, отлично подходящая для этого события.
Поговаривали, будто кузнец, который изготавливал для Катерины доспехи, был приглашен к ней в спальню с тем, чтобы, не дай Бог, не ошибиться с мерками. Все, кто видел ее при оружии, хором утверждали, что покрытый гравировкой нагрудник точно повторял контуры ее женственного тела. Еще говорили, что порой под нагрудник она надевает лишь шелковую сорочку, которая развевается на ветру, когда она шагает по полю битвы, позволяя союзникам и врагам взирать на ее симпатичные бедра.
Вполне возможно, все это было правдой, ведь, как известно, десять лет назад, когда город Форли восстал против ее правления, мужа ее убили, а детей взяли в плен, ей удалось бежать и пробраться в крепость, где она гордо прошествовала на зубчатые стены, задрала свои юбки и прокричала стоявшим внизу заговорщикам:
– Думаете, меня волнует, что вы с ними сделаете? Смотрите, у меня есть все, чтобы наплодить еще!
Ей было двадцать шесть, и к тому времени она уже прославилась. Как незаконнорожденная внучка великого воина Франческо Сфорцы, она виделась отличной невестой для отпрысков лучших семей Рима. Ей едва исполнилось девятнадцать, когда смерь папы Сикста IV вызвала волну кровавой резни по всему городу, направленную по большей части против ее собственного мужа, племянника и любимчика папы. Когда толпа атаковала дворец, Катерина, будучи на седьмом месяце беременности, вскочила на коня и поскакала по охваченным смутой улицам через мост к замку Святого Ангела, захватила его и удерживала, пока мужа не вернули в город. Этим и многими другими яркими деяниями она заработала себе прозвище Воительница. Многие женщины нашли бы его оскорбительным намеком на мужеподобность тела, не только темперамента, но Катерина Сфорца гордилась собой. Ей было чуждо жеманство или кокетство. Очень быстро она обнаружила, что управлять мужчинами лучше с помощью страха, не лести.
В тридцать шесть она пережила уже трех мужей и родила девять детей, первому из которых было около двадцати, а последний был еще младенцем. Она подавила несколько мятежей, а о ее мстительности слагали легенды. Когда убийцы ее первого мужа бежали из города, она вместо них наказала их восьмидесятилетнего отца. Желая продемонстрировать свою жестокость, Катерина велела привязать больного старика к доске головой вниз, прицепить ее к лошади и пустить галопом по выложенной брусчаткой мостовой. Но если к врагам она была беспощадна, то когда мужчина ей нравился, она превращалась в настоящую соблазнительницу, ни дать ни взять сирена с мягким голосом и кожей нежной, как соболиная шкурка. Поговаривали, что красотой своей она обязана темным дарам природы: собственноручно приготовленным мазям, маслам и пилюлям, рецепты которых хранились в книге, по ночам убираемой под подушку. Она могла сделать темную кожу бледной, черные волосы светлыми и выбелить самые желтые зубы с помощью пасты из мраморной крошки и древесного угля. Она знала, как помочь забеременеть и как избавиться от нежеланного плода. Ходили слухи, что на полках у нее стоят афродизиаки, яды и духи, но только она знает, в какой бутылочке что налито, что безопасно, а что несет смерть, ведь они не подписаны. Люди утверждали, что когда она только задумывала кого-то убить, этот человек ощущал ужасную дрожь во всем теле, как будто предчувствуя липкий холод могильного камня.
По крайней мере, так говорили.
Много разговоров ходило о Катерине Сфорце. И хоть люди любят раздувать слухи о скверных женщинах, о ней, как ни странно, рассказывали преимущественно правду.
* * *
Во вторую неделю ноября, когда Сикстинская капелла открыла двери для кардиналов, дипломатов и представителей знатных римских семей, пришедших поприсутствовать при крещении любимого внука папы, Воительница из Имолы и Форли (которой, разумеется, не было в списке гостей) диктовала письмо, которое должны были подписать самые видные из ее горожан.
– Госпожа, в этой петиции предлагается сдать оба города его святейшеству папе римскому!
– Отлично, сеньор Налди, я всегда знала, что вы умеете читать, но я жду вашей подписи, – сказала она, сладко улыбаясь.
Получив все необходимые подписи, она забрала письмо к себе в кабинет и с помощью тонкой иглы проколола в нем с дюжину дырок, так что сквозь них не проходил даже свет. Затем, надев перчатки, извлекла из кожаной сумки большой кусок воздушного муслина, весь покрытый мелкими пятнами и разводами. Она побрызгала в воздух лавандовыми духами, чтобы перебить резкую вонь, а потом, прижав письмо к ткани, свернула их вместе, поместила все это в тубу и вернулась в комнату совещаний.
Может, на крестины подарок Катерины Сфорцы и не поспеет, но ведь и предназначен он вовсе не для ребенка.
* * *
– Клянусь, в тот вечер, когда проходили крестины, я что-то почувствовал. Все мое тело охватила сильнейшая дрожь. Буркард стоял рядом со мной. Он сказал, что кожа моя стала бела как мел, а глаза уставились в одну точку. Он оттеснил людей, чтобы я мог глотнуть свежего воздуха. Мне кажется, я даже на миг потерял сознание. Должно быть, как раз в этот момент она его и готовила.
– А может, у тебя от празднества просто кругом пошла голова.
Чезаре, у которого не было времени ни на черную, ни на белую магию, сам едва держался на ногах. Когда ему сообщили о покушении на жизнь отца, он как раз разбил лагерь под Болоньей в нескольких днях пути от Имолы. Они с Микелетто скакали два дня и две ночи и прибыли в Рим инкогнито. Их тайно провели в личные апартаменты папы. Это было совсем не похоже на то триумфальное возращение домой, каким он рисовал его в своем воображении.
– Что бы там ни было, Воительница хотела, чтобы я умер. Бесстыдница! Пытаться отравить папу римского! – Теперь, когда опасность ему больше не угрожала, Александр наслаждался разыгранной драмой.
– Отчаянье, отец, не бесстыдство. Даже если так называемый убийца доставил бы письмо, ты сам никогда не открыл бы его. Это сделал бы Буркард или один из твоих секретарей.
– Но они передали бы его мне. План все равно бы сработал. Может, она и в отчаянье, но дурой эта женщина никогда не была.
Определенно, идея была хороша: отправить в Ватикан петицию горожан, завернув ее в ткань, срезанную с савана человека, только что умершего от чумы – материю, пропитанную его потом и гноем. Попади она в руки папы, и замысел Катерины обернулся бы удачей, причем поначалу все бы прошло незаметно: никакой пены изо рта, жжения в горле или жутких болей в животе. Лишь через несколько дней у его святейшества началась бы лихорадка, а на коже появились бы красноречивые язвы. Это выглядело бы как перст Божий – ведь пути Господни неисповедимы, как неведомы и пути распространения чумы. Зато все знают наверняка, что со смертью Александра амбиции его сына рассыплются в пыль.
– А этот горе-убийца, где он сейчас?
– Поселился в подвалах Святого Ангела.
Им повезло. Выбранный Катериной гонец был не так силен духом, как его хозяйка. Да и профессиональным убийцей его назвать было нельзя. Томмасо да Форли оказался не слишком ревностным патриотом и зарабатывал себе на жизнь пением и музицированием в небольшом придворном оркестре Джоффре. Это поручение так сильно давило на него, что за день до того, как доставить петицию, он разболтал кое-что своему земляку-виолончелисту. Чуть больше суток спустя вечерний концерт во дворце Джоффре и Санчи был прерван папскими гвардейцами, и очень скоро Томмасо запел уже совсем другую песню.
– Когда твои люди закончат с ним? Я хочу заняться им сам.
– Тебе не будет от него проку. Он больше ничего не скажет. Он лишился языка. – В голосе Александра сквозило нечто вроде сострадания. – Плохой конец для человека, который зарабатывал на жизнь своим голосом.
– А Катерина Сфорца, она уже знает, что ее затея не удалась?
– Еще нет. Но завтра я принимаю венецианцев и флорентийцев. К тому времени, как ты придешь к ней под стены, вся Италия узнает о ее вероломстве. – Он ухмыльнулся. – А может, мы «разоблачим» еще несколько покушений на убийство из Римини, Фаенцы или Пезаро? Ведь когда она станет все отрицать, уверен, нас в любом случае обвинят во лжи.
