Юнг встал и подошел к окну.
— Почему, имея столь разнообразные таланты и такой потенциал для достижения истинного величия, вы не хотите жить?
— Нет у меня никакого потенциала.
— Есть. Сами знаете.
— Когда-то, возможно, был. Но не теперь. У меня его нет, и мне все равно. Я хочу только смерти.
— Вы говорите, что жили вечно?
— Да.
— Как вы можете в это верить?
— Вера тутни при чем. Я просто знаю.
— Тогда объясните мне одну вещь. — Юнг вздохнул и повернулся к Пилигриму спиной. — Если ваше бессмертие заключается в том, что вы прожили много жизней — как вы утверждали на предыдущих сеансах, — откуда вам знать, что, покончив с этой жизнью, вы прервете череду остальных? А может, вы просто родитесь заново в другом обличье? Или вам хочется свести счеты именно с вашей теперешней жизнью?
Пилигрим молча уставился на свои руки.
— Когда-то я только надеялся, — наконец промолвил он. — Надеялся и молился, чтобы очередная смерть стала окончательной. Абсолютной. Но теперь у меня появилось нечто большее, чем надежда. У меня есть основание верить в возможность настоящего конца.
— Какое основание?
Пилигрим посмотрел на Юнга.
— Я уверен, что вы не отдали бы мне письмо Сибил, если бы не прочли его сами. Следовательно, вы знаете, что ее призвали.
— Призвали?
— Ну, отозвали домой, если хотите. Посыльные явились, чтобы доставить ей сообщение. Ее миссия окончена.
— Я не понимаю.
— Она была моей свидетельницей. Защитницей. Связующим звеном с Другими. Раз необходимость в этом отпала, вполне возможно, что меня тоже скоро призовут.
Юнг решил сменить тему.
— Вы любили леди Куотермэн?
— Да, по-своему. Хотя не в физическом смысле. Она во многом была мне ровней, так что наши отношения не могли сложиться иначе.
— Вы способны объяснить мне, что это значит?
— Сомневаюсь.
— И все-таки попробуйте, пожалуйста.
— Я постараюсь.
Пилигрим уселся в кресле поудобнее.
— В каком-то смысле она была мне сестрой. Первым человеком, которого я встретил в своем нынешнем воплощении. Хотя мне не нравится слово «воплощение». Есть люди, которые рождаются заново. А другие, вроде меня, просто живут одной жизнью, а потом другой. В основном наша личность остается той же самой, и мы живем вечно. Процесс не прекращается. Ты просыпаешься- засыпаешь — и просыпаешься снова в разных обличьях: то слепого старца, то испанского пастуха, то английского школьника. Именно поэтому мы хотим умереть и положить всему конец. «Рождение наше — только сон», доктор Юнг, «похожий на забвение. Душа зайдет за горизонт, погаснув в отдалении. Она вела нас, как звезда — и снова канет в никуда» («Обещания бессмертия», стихотворение аглийского поэта У.Вордсворта (1770–1850). Так сказал мистер Вордсворт, и был прав. Он также сказал: «Господень мир, его мы всюду зрим» («Господень мир…», пер. В.Левика), — И снова был прав. Я устал повсюду зреть Господень мир. А мир устал от меня.
Юнг, естественно, отметил про себя упоминание об испанском пастухе. Они никогда не говорили о Маноло, поскольку темы дневников Карл Густав пока не касался.
— Вы сказали: то в обличье испанского пастуха, то слепого старца. Что это были за люди?
— Слепого старца вы знаете наверняка. Его — то есть меня — звали Тиресием. Пастух? Я едва его помню, но имя не забыл. Маноло.
Юнгу стало не по себе. Он отвернулся.
— Что с вами, доктор Юнг? — спросил Пилигрим.
Карл Густав закрыл глаза. Боги осудили Тиресия на вечную жизнь. Как и Кассандра, он был прорицателем, только слепым.
Прорицателем — только слепым.
— Жрицы в Дельфах, — словно читая мысли Юнга, произнес Пилигрим, — слепли от дыма, причем добровольно. Они садились на помост, под которым горел огонь, и слушали голоса богов, чаще всего Аполлона. Кассандра же была зрячей, и поэтому ее предсказаниям никто не верил. Она была обречена на вечное неверие со стороны окружающих, хотя жизнь вновь и вновь доказывала ее правоту. Я знаю, поскольку был се другом.
«Нет, — подумал Юнг. — Не может этого быть. Это вымысел. Талантливый, убедительный, красивый вымысел. Безумие».
— А вас, — сказал он, — не приговаривали к вечному неверию?
Пилигрим ответил просто и искренне — так, словно они разговаривали о самых обычных вещах:
— Приговаривали, и не раз. Вызвать неудовольствие других очень просто. И тогда они выносят вердикт. Меня приговорили к бессмертию, поскольку, стараясь не обидеть правдой одного, я обидел другого. Поэтому я вечно страдаю от неверия. Того самого неверия, которое у вас вызывает мой рассказ. Да и не только у вас. Меня обрекли на вечную жизнь, то в мужском обличье, то в женском, лишь потому, что в возрасте восемнадцати лет я случайно увидел совокупление священных змей в Священной Роще, то есть преступил закон, установленный богами для смертных. Это считалось кощунством.
Юнг подумал, что пора вытащить блокнот и начать записи. Священная Роща. Не ее ли имела в виду леди Куотермэн в своем письме? Они оба ненормальные…
Пилигрим, казалось, совершенно погрузился в прошлое.
— Война. Первая из всех виденных мною войн. Она попрежнему со мной. — Он улыбнулся и закрыл глаза. — Когда греки осадили Трою, считалось, что мы, троянцы, погрязли в распутстве. На крепостных стенах собиралась знать — смотреть на убийства, а слуги в белом подавалй чай. Чай и печенье с изюмом и медом. А также то, что мы теперь называем коктейлями — крепкие спиртные напитки и вино, лившееся из посеребренныx графинов в стеклянные кубки и фарфоровые чаши.
Юнг, онемев от изумления, уставился на него. Потом отвел глаза.
— Мы никогда не собирались в самый разгар битвы, — продолжал Пилигрим. — Но когда на поле боя начиналось что-нибудь интересное, мы выходили на крепостную стену и стояли там под зонтиками, обмахиваясь веерами. Особенно если в поединке сходились двое человек — или богов, если хотите. Так я стал свидетелем гибели Гектора. Знаете, когда он умер, лил дождь. Ливень. Ахилл привязал его за лодыжки к колеснице и умчался прочь. Простертые назад руки Гектора и длинные черные волосы волочились по грязи… Больше я никогда его не видел. Я помню все так живо, будто это случилось вчера.
Юнг искоса глянул на Пилигрима. Тот сидел, повернувшись к залитой солнцем спальне и клетке с птицами.
Темный костюм. Желтый галстук. Безукоризненный. Прекрасные руки с длинными пальцами. Ухоженные, тщательно отполированные ногги. Квадратные колени, тонкие лодыжки, худые, но не дряблые ягодицы. Широкие плечи (чтобы легче удерживать крылья, как сказал бы Кесслер), длинная шея, сильный подбородок, точеное худощавое лицо с орлиным носом, ярко выраженными скулами, высоким лбом и пронзительными глазами. Волосы, по-прежнему подобно метели падапшие на лоб, стали белее, чем были в апреле, когда его привезли. Что ж, это вполне понятно.
— Когда-то у меня были черные зубы, — задумчиво промолвил Пилигрим, не отрывая глаз от птичьей клетки. — Знаете, от витражей. Свинец. Он отравляет людей. Все становится черным — зубы, ногги, кожа, а потом ты умираешь.
— Но вы не можете умереть, — прошептал Юнг. — Я не могу — а другие умирали.
— Где вы работали с витражами?
— В Шартре. Вы там были?
— Нет. Моя жена их видела, а мне не довелось.
— Вашей жене попезло. А вы дурак. Это самое великое из чудес западного мира. — Пилигрим улыбнулся. Они по-прежнему избегали смотреть друг на друга. — Я был там витражных дел мастером. Брал стекло, изготовленное другими, и обрамлял его свинцом. Мы работали вместе, целой командой. Самое увлекательное занятие за все мои жизни!
— И когда это было?
— Вы называете это одиннадцатым пеком.
— Боюсь, я не совсем вас понимаю. Я называю это одиннадцатым веком? Что вы имеете в виду?
— Я появился на свет до христианской эры, доктор Юнг. И я не признаю ваш дурацкий календарь.
— Дурацкий?
— Разве Рождество Христово — начало и конец времен?
— Есть люди, которые так считают.
— Есть люди, которые сходят с ума, — сказал Пилигрим, повернувшись к Юнгу и напряженно глядя ему в лицо — а есть и нормальные.
— Вы сегодня очень воинственно настроены, мистер Пилигрим.
— У меня есть веская причина. Скоро я вас покину.
— Не думаю.
— Посмотрим.
— Давайте вернемся к витражам. Чем вы докажете, что были в Шартре и участвовали в создании собора?
Юнг приготовил блокнот.
— Я выгравировал свои инициалы на стекле. Голубом. Сейчас оно известно под названием Notre Dame de la Веllе Verriere.
— Богородица на прекрасном стекле.
— Святая Дева. С младенцем Христом на коленях.
— Да, конечно.
— Да, конечно! — передразнил Пилигрим, имитируя акцент Юнга. — Да. Конечно, герр доктор Остолоп! Кто же еще? Уверен, что вы молитесь ей каждый день. Или у вас другой святой покровитель?
