А болельщики вконец осмелели и снова заполняли пространство между танками. Какой-то старик с возмущенным белым лицом лез к броне, что-то говорил Кириллу, указывая длинным, как штык, пальцем в сторону парламента.
— Что тебе? — крикнул Кирилл.
Старик неуклюже полез на броню, скользя грязными ботинками по защитным коробкам гусениц.
— Молодец, говорю, солдат! — заорал он. — Смотри, я за тобой наблюдаю!
— Пошел отсюда! — рявкнул Кирилл и отвернулся.
Старик же забежал с другой стороны, видимо не расслышал Кирилла, потянулся костлявыми руками к поручням.
— Это ты в киоск угодил! Я видел!
— Что тебе надо?! — свесившись к нему, спросил Кирилл.
— Да ты не расстраивайся, солдат! Они много наворовали, так новый построят! Давай, пали!
Кирилл швырнул в него окурком и захлопнул люк. И все сразу исчезло, будто одним щелчком замка он погрузил себя в иной мир, из которого можно было смотреть на тот, шумящий, лишь через сетку прицела. Он проверил расположение снарядов в кассете, чтобы больше не ошибиться, потом покрутил орудийную наводку, пошарил стволом пространство. В прицеле, словно на экране телевизора, побежали в одном потоке болельщики, омоновские панцирные динозавры и черепахи, БТРы, люди с железными прутьями, пятнистые, похожие на космонавтов или пришельцев спецназовцы, и снова люди, БТРы, омоновцы…
— Триста пятнадцатый, чего вертишься? — засвиристел командир.
— Наблюдаю цели, — откликнулся Кирилл.
— Жди команды! Отставить самодеятельность!
— Есть!..
Кирилл не знал командира в лицо — старый ли, молодой, в каком звании, в какой должности в мирное время. Он слышал лишь его специфический дребезжащий голос и повиновался ему: приказано было не задавать лишних вопросов. И он бы не спутал этот голос ни с каким другим, таким же металлически жужжащим и искаженным радиосвязью. Что-то в нем было такое, что заставляло слушать его, покоряться его воле и ждать, нацелив слух только на него. Потеряв этот голос в эфире, он бы ослеп и оглох в тот же час, ибо командир, находясь неизвестно где, был всевидящим и всемогущим, если немедленно отзывался даже на небольшой поворот танковой башни…
Прошло около получаса, прежде чем Кирилл снова услышал позывной:
— Еще раз тринадцатый этаж… Четвертое окно вправо от дыма… Фугасным… Огонь!
Кирилл отсчитал окна, включил заряжающий механизм — железные руки достали снаряд, палец замер на гашетке под резиновым колпачком. Великолепной современной машине требовались лишь человеческий глаз — самый точный в мире «инструмент» и этот всемогущий палец…
Танк дернулся от выстрела, подпрыгнул, однако точная механика поставила орудийный ствол в луч выбранной цели.
— Хорошо, триста пятнадцатый… Обслужим лестничные марши… третий этаж… восьмое окно слева… кумулятивным… Огонь!
Словно на тренажере Кирилл выполнил упражнение, гашетка мягко утонула под пальцем. Сиденье тряхнуло, мотнулась голова, и на миг он потерял цель. Однако вновь припав к окулярам, он увидел, что стекла в окне нет, свисает лишь кусок жалюзей и еще качается, словно тронутый ветром.
— В десятку! — проверещал голос. — Слушай внимательно, триста пятнадцатый… Шестой этаж, левое крыло… фугасным… Промахнешься, знаешь куда попадешь?
— Никак нет, — откликнулся Кирилл: командир уже разговаривал по-товарищески…
— В станцию метро… Готов?
— Так точно!
— Проверь еще раз!
Кирилл проверил наводку и вдруг ощутил неприятное дрожание рук, набежала слеза. Он смахнул ее, закусил губу.
— Готов, триста пятнадцатый?
— Готов…
— Огонь!
Он зажмурился и надавил гашетку. Он не почувствовал даже рывка машины назад — ждал результата. Башня наполнилась пороховым дымом — отказала вытяжная вентиляция.
А результата не было! Шлемофон молчал… Он побежал пальцами по проводу шлемофона — разомкнулась фишка! Соединил и услышал обрывок сказанной командиром фразы:
— …отдыхай, триста пятнадцатый!
Кирилл откинул люк, высунулся — из башни потянулся дым. И увидел, что болельщики, стоя вокруг, смотрят на него испуганно-восхищенно и аплодируют! А тот старик показывает пальцем и опять кричит ему. Белая кепка съехала набок, красный шарф выбился из-под пальто, а на губах уже вскипает пена. Ему вторила женщина с биноклем на шее и тоже тыкала пальцем в сторону «стакана» Белого дома. Из толпы вдруг вырвался парень в камуфляже, ловко вскочил на броню.
— А ну, салага, кыш! — крикнул он и дернул Кирилла за комбинезон. — Я тебе покажу, как надо стрелять!
Кирилл молча отпихнул его, однако парень схватил за руку, рванул на себя:
— Ну, выскочил! Живо! Я афганец, понял?
В локтевом суставе хрустнуло. Кирилл выхватил пистолет и стал бить стволом по его рукам. Парень чуть не опрокинулся с брони, глаза налились кровью. Он намеревался сделать новый бросок к башне, однако толпу прорезал ОМОН со щитами. Афганца сдернули на землю и словно резиновую куклу стали утюжить дубинками. Он вертелся под ними, что-то орал и совершенно не боялся ударов, даже не уклонялся от них и не вздрагивал. По лицу его уже текла кровь, а он все показывал на танк Кирилла и что-то говорил как безумный.
— Внимание командирам экипажей! — забился в ушах сверчок. — При приближении посторонних лиц к машинам открывать огонь на поражение! Механикам-водителям закрыть люки! Возможны попытки нападения и захвата машин!
ОМОН отрезал болельщиков от танков, отогнал на тротуар.
К четырнадцати часам у Кирилла кончился боезапас. Слегка гудела голова и поташнивало от порохового дыма: вентиляция отказала напрочь, хотя прапорщик что-то там откручивал и ковырял отверткой. Вдруг стало все безразлично и неинтересно. Он думал, что вместе с боезапасом кончилась и стрельба, но откуда-то на большой скорости примчались грузовики и поступила команда снарядить машины. Кирилл соскочил на землю. Асфальт показался ему мягким, как микропористая резина. Солдаты встали в цепочку, и по ней потекли желтые, влажно-масляные снаряды. Хотелось пить и странно, совсем неуместно — есть. И тут из рядов болельщиков, несмотря на ОМОН, вывернулась пожилая женщина в берете. Она на ходу, как волшебница, извлекла из пакета пластмассовую бутыль «Фанты» и с нею, как с флагом, пошла к Кириллу. Щиты перед нею раздвинулись; в эту брешь устремилась еще одна, совсем молоденькая, в кожаной короткой юбке, с бумажным пакетом в руках. Кирилл чуть ли не выхватил «Фанту» у пожилой, сорвал крышку и стал пить, выдавливая струю из бутылки. А поилица любовалась им и приговаривала:
— Умница! Пей, пей, солдатик! Всю пей! Герои вы наши, освободители!
Кирилл напился до отрыжки, но жажда не улеглась. А молоденькая уже совала в руки какие-то многослойные, вкусно пахнущие даже в дыму выхлопа бутерброды. Не выпуская бутылки, он взял один, но ширины рта не хватило, чтобы откусить. Он смял его в кулаке и стал есть, выдавливая, как пасту из тюбика. Кормилица смотрела на него с молчаливым восторгом, подставляя открытый пакет. И тут он заметил, что его снимают с разных сторон несколько человек с разными фотоаппаратами на шеях. Кирилл спохватился, что ест грубо, жадно и совсем некрасиво и что обе руки заняты — в одной бутыль, в другой — пакет с бутербродами, почему-то оказавшийся у него. Давясь, он дожевал бутерброд, и чтобы достать следующий, надо было что-то бросить. Тем временем парень в расстегнутом кожане потянул его за танк, к набережной, подальше от фотоаппаратов и кормящих его людей. На ходу он достал бутылку водки «Распутин» и, дурачась, заговорил, как в рекламе:
— Вы получаете кристально-чистый водка, если мы дважды изображен на бутылка: один раз — ты, один раз — я! Пей!
Он чуть ли не насильно втолкнул горлышко Кириллу в рот и опрокинул бутылку. А руки были заняты, чтобы сопротивляться. Он глотнул несколько раз и, поперхнувшись, прыснул на парня в кожане. Тот, отряхиваясь, засмеялся:
— Кристалл клин водка! Что означает — кристально чистая водка! — И сам приложился к горлышку. — Гут! Шнапс — гут! Глотни еще!
— Не буду, — замотал головой Кирилл. — Мне стрелять…
— Пей, пока дают! — Он пихал бутылкой в лицо. — Пей да жги коммуняк! Рука тверже будет!
Откуда-то вдруг появился тот дурацкий старик, уже без шарфа и кепки, но с бутербродом — колбаса на черном хлебе, обыкновенная, вареная и уже синеватая, и тоже старался запихнуть в рот. Кирилл бросил бутыль с «Фантой», пакет и полез на лобовую броню, цепляясь за орудийный ствол.
— Ну и зря! — крикнул ему парень в кожане и разбил бутылку о передний крюк. — На счастье!
А старик опять что-то кричал и показывал бутербродом на здание парламента, откуда валил черный дым и уже вырывался густо-красный огонь.
Кирилл спрыгнул в люк и затворился. Тяжелый шум в голове сменился легким звоном, приятным и убаюкивающим. Он подключил шлемофон и, слушая эфир, осмотрел снаряженную кассету: боезапас был полный, без холостых зарядов. Не трогая ручек наводки, глянул в окуляры. Прицел стоял тот, что остался после последнего выстрела. Зиял черный провал выбитого окна, и эта чернота, словно занавес, заслоняла внутренность здания, и создавалось впечатление, что снаряды не приносили никакого урона, а будто камешек из рогатки, только вышибали стекла. И если бы не разгоравшийся пожар на пятнадцатом этаже, Кирилл был бы уверен, что их привели в Москву, чтобы выхлестать окна в Белом доме и отправить восвояси. Тем более поступило известие, что огонь прекращен, потому что идут переговоры о сдаче. Кириллу из-за роста и телосложения всегда и так было тесновато на командирском месте, а тут вообще стало не повернуться, к тому же испорченная вентиляция и запах масла стесняли дыхание. Он сделал то, что запрещалось — открыл люк и умостился подремать. Он знал, что могут забросить гранату или бутылку-зажигалку и что может быть, если взорвется полный боезапас, однако чистое небо над головой, малый его круг, умиротворял и действовал сильнее, чем чувство опасности. Он вдруг устал от вида через прицел и перископы смотровых щелей, пространство было преломленным много раз и искажено оптическими стеклами и зеркалами, а сейчас хотелось небольшого, но открытого кружка неба. Он смотрел на него как со дна глубокого колодца, и эта абсолютная пустота казалась Кириллу живительным потоком прохладного и утоляющего жажду пространства.
