Глава XLIII
...сам ведь он
Нанес обиду первым. И, как порох,
Негаданно взорвавшийся, его же
Обида обожгла. Но позади
Теперь беда, и рана заживает.
"Красотка из харчевни"[290]
Арестованного привели к обоим почтенным судьям. Глоссин, то ли терзаемый какими-то укорами совести, то ли решив, осторожности ради, предоставить все ведение дела сэру Роберту Хейзлвуду, наклонился над столом и стал перебирать и читать разные документы. Когда же он замечал, что у главного судьи, который и должен был быть главным действующим лицом во всей этой сцене, возникала какая-нибудь заминка, он с готовностью вставлял нужное слово. Что же касается сэра Роберта Хейзлвуда, то он напускал на себя приличествующий судье суровый вид, который хорошо сочетался с важностью, присущей баронету - представителю древнейшего рода.
- Вот так, констебли, поставьте его там, у края стола. Будьте добры теперь смотреть мне прямо в глаза и громко отвечать на вопросы, которые я вам сейчас задам.
- Позвольте мне сначала осведомиться, сэр, кто берет на себя труд меня допрашивать? - ответил арестованный. - Джентльмен, который привез меня сюда, не счел нужным мне это сообщить.
- А какое отношение имеет мое имя и звание к тем вопросам, которые я собираюсь вам задать?
- Может быть, и никакого, - ответил Бертрам, - но они могут повлиять на мое желание отвечать на них.
- Так знайте же, что перед вами сэр Роберт Хейзлвуд из Хейзлвуда и еще один судья нашего графства, вот и все.
Так как известие это не произвело на арестованного того ошеломляющего впечатления, на которое рассчитывал судья, сэр Роберт с чувством еще большей неприязни к подсудимому возобновил допрос:
- Вас зовут Ванбест Браун, не правда ли?
- Да.
- Ну, хорошо, а кто же вы такой? - спросил судья.
- Капитан его величества *** кавалерийского полка, - ответил Бертрам.
Баронет был поражен, но, встретив недоверчивый взгляд Глоссина и услыхав, как тот издал какой-то неопределенный звук, означавший презрение, сэр Роберт приободрился и сказал:
- Мне кажется, что теперь мы подыщем для вас другое звание, и попроще.
- Если вы сумеете это сделать, - отвечал арестованный, - то я охотно подвергнусь любому наказанию, которого заслуживает подобное самозванство.
- Ну что же, посмотрим, - продолжал сэр Роберт. - Известен ли вам молодой Хейзлвуд из Хейзлвуда?
- Я видел джентльмена, которого, судя по всему, зовут Хейзлвуд, всего только раз, и я жалею, что это произошло при столь печальных обстоятельствах.
- Значит, вы признаете, - сказал баронет, - что это вы нанесли молодому Хейзлвуду из Хейзлвуда опасную для жизни рану, которая сильно повредила ему правую ключицу, причем, как установил наш домашний врач, несколько дробинок застряло в отростке акромион.
- Я не знаю, сэр, насколько опасна его рана, но могу только сказать, что я искренне сожалею обо всем происшедшем. Я встретил этого джентльмена на узкой тропинке с двумя дамами и слугой. Прежде чем я успел пройти мимо или вымолвить слово, молодой Хейзлвуд выхватил из рук слуги ружье, наставил его на меня и самым надменным тоном приказал мне отойти. Я не собирался ни повиноваться ему, ни подвергать себя опасности, оставив в его руках оружие, которое он с такой горячностью был готов пустить в ход, поэтому я кинулся к нему, чтобы его обезоружить. И в тот момент, когда ружье было почти в моих руках, оно случайно выстрелило, и молодой джентльмен, к моему большому огорчению, понес более суровое наказание, чем я того хотел. Меня, однако, обрадовало известие о том, что рана его оказалась неопасной и он получил лишь то, что заслужил своим безрассудством.
- Так, значит, сэр, - сказал баронет, причем лицо его перекосилось от гнева, - так, значит, вы сами признаете, что вашим намерением и вашей прямою целью было вырвать из рук Хейзлвуда его ружье, охотничье или какое другое, или огнестрельное оружие, называйте его как хотите, и не где-нибудь, а на королевской дороге? Кажется, этого достаточно, почтенный сосед. Его следует отправить в тюрьму!
- Вы лучше меня это знаете, сэр Роберт, - сказал Глоссин самым заискивающим тоном, - но я позволю себе напомнить вам, что дело касается еще и контрабандистов.
- Совершенно верно. Да к тому же, Ванбест Браун, хоть вы и называете себя капитаном королевской армии, вы самый последний негодяй - контрабандист.
- Если бы не ваши преклонные годы, сэр, и если бы вы сейчас не находились под влиянием какого-то странного заблуждения, я ответил бы вам по-другому.
- Преклонные годы! Странное заблуждение! - сказал сэр Роберт, краснея от негодования. - Так вот, я заявляю вам... Скажите, а есть у вас какие-нибудь документы или письма, Чтобы подтвердить то звание, положение и состояние, которое вы себе приписываете?
- При себе у меня ничего нет, - ответил Бертрам, - но с ближайшей почтой...
- А как же это могло случиться, что, будучи капитаном на службе его величества, вы разъезжаете по Шотландии без всяких рекомендательных писем, без свидетельств, без вещей - словом, без всего того, что вам положено иметь по вашему званию, положению, состоянию, как я уже сейчас говорил?
- В дороге со мной случилась беда: у меня украли всю одежду, все мои вещи.
- Ах, так это вы наняли почтовую карету из *** в Кипплтринган, бросили кучера на дороге и прислали двух своих сообщников, чтобы те избили мальчишку и забрали ваши вещи?
- Я действительно ехал в карете, о которой вы говорите, мне пришлось выйти из нее, чтобы отыскивать дорогу в Кипплтринган, и я заблудился в снежных сугробах. Хозяйка постоялого двора может подтвердить вам, что, когда я пришел туда на следующий день, я прежде всего стал узнавать о кучере.
- В таком случае разрешите спросить вас, где вы провели ночь?... Не в снегу же, надеюсь? Неужели вы полагаете, что все это примут на слово, что с вами согласятся, что вам поверят?
- Я прошу разрешить мне, - сказал Бертрам, вспоминая старуху цыганку и обещание, данное ей, - я прошу разрешить мне не отвечать на этот вопрос.
- Ну, оно и понятно, - сказал сэр Роберт. - Вы, верно, провели эту ночь где-нибудь в Дернклю... Да, в развалинах Дернклю.
- Я уже сказал вам, что не намерен отвечать на этот вопрос, - заявил Бертрам.
- Ну, так вас заключат в тюрьму, вот и все. Взгляните, пожалуйста, на эти бумаги. Вы что, тот самый Ванбест Браун, о котором здесь упоминается?
Надо сказать, что Глоссин сунул в папку какие-то бумаги, действительно принадлежавшие Брауну. Их нашли вместе с его чемоданом в развалинах старой башни.
- Некоторые из этих бумаг, - сказал Бертрам, - действительно принадлежат мне и находились в моем бумажнике, который украли из кареты. Все это записки, не имеющие особого значения, и я вижу, что из всех моих бумаг со всей тщательностью отобрали именно те, которые не позволяют установить мое звание и положение, а остальные, более важные для меня, все исчезли. Эти записки перемешаны с судовыми счетами и разными другими документами, принадлежащими, по-видимому, какому-то моему однофамильцу.
- Так ты что же, дружок, собираешься уверить меня, что здесь есть два человека с одной и той же столь необычной для нашего уха фамилией?
- Право, не знаю, сэр, но, точно так же как здесь есть старый Хейзлвуд и молодой Хейзлвуд, почему же не быть старому и молодому Ванбесту Брауну. И уж если говорить правду, то я воспитывался в Голландии, и как бы необычно это имя ни звучало для англичанина, там оно...
Глоссин, видя, что разговор начинает принимать опасный оборот, вмешался в него, хотя этого вовсе не требовалось, с тем чтобы отвлечь внимание сэра Роберта Хейзлвуда, который вышел из себя, услыхав из уст Бертрама столь дерзкое сравнение. Все жилы у него на шее и на висках налились кровью, в глазах его были гнев, негодование, а вместе с тем и растерянность, и он сидел как человек, получивший смертельную обиду от лица, отвечать которому было бы унизительно для его достоинства.
В то время как Хейзлвуд хмурил брови и гневно сверкал глазами, медленно и важно вбирая в себя воздух и потом торжественно и мерно выдыхая его полной грудью, Глоссин поспешил ему на помощь.
- Дозвольте мне заметить, сэр Роберт, что на этом, по-моему, допрос можно закончить. В добавление к уже приведенным веским доказательствам один из констеблей готов подтвердить под присягой, что холодное оружие, отобранное сегодня утром у преступника (кстати, именно тогда, когда он пустил его в ход, сопротивляясь властям), - его собственный тесак, который у него отняли контрабандисты в схватке, предшествовавшей нападению на Вудберн. И все-таки, прибавил он, - я не хочу, чтобы вы делали из этого слишком поспешные выводы. Может быть, молодой человек объяснит нам, как к нему попал этот тесак?
