Настал день отъезда Акинфия Никитича в Тулу; обоз во множество подвод вытянулся по дороге. Впереди ехали пятьдесят конных казаков, одетых в новые жупаны; с обозом шло пятьдесят пеших стрельцов. Телеги были полны богатой клади: мечтал Демидов удивить невиданным богатством родную Тулу. Ехал Акинфий Никитич в раззолоченной карете с дворянским гербом, позади экипажа на запятках стояли два гайдука. Путь лежал по вновь проложенному большаку до реки Чусовой. Впереди поезда скакали вестовые. При выезде Демидова из Невьянской вотчины ударили из пушки, звонили колокола…
Но ничто уже не радовало Акинфия: неожиданная слабость охватила его тело. Напрасно лекарь на остановках делал притирания, ничто не помогало: слабел Акинфий Никитич…
В Утке карету и возки поставили на струги и поплыли по Чусовой. На воде было привольно, мелькали леса, обдували ветры, но это не приносило облегчения…
Лежал Акинфий Никитич на взбитых перинах, хорошо укрытый.
Мимо плыли горы, скалы, леса, и небо было синее и необъятное…
«И все то мое!» — жадно думал он.
Но взор слабел, и не слушались руки. Струги проплыли Чусовую, вышли на Каму-реку. Под Егожихой на пристань выходил воевода, но Демидов не принял его: не пожелал показать своей хворости.
Сам себя Акинфий утешал: «Погоди, еще встану на ноги, еще поживу!»
Ему казалось: стоит только добраться до родной Тулы, ступить на родную землю — как и силы вернутся…
Вот и камское устье.
Плохо стало Акинфию; остановили струги. На берегу высились скалы да шумел бор. Хозяин наказал перенести себя на берег и положить на землю…
Опускалась ночь; над лесом сверкали крупные звезды; шумела река; играла рыба…
Акинфий молча смотрел на звезды, и все теперь казалось ему чужим и отошедшим назад. Душу давила глубокая тоска, он закрыл глаза и жадно хватал свежий ночной воздух…
Неизвестно, сколько времени он дремал, но проснулся так же внезапно, как и задремал, словно от толчка.
Перед ним стоял высокий седобородый старец, за спиной его виднелись лица родных.
«Уж не поп ли соборовать?» — подумал Акинфий и спросил — голос был тих и слаб:
— Кто ты?
— Я — человек, — просто ответил старец. — Прослышал я, что ты плывешь, захотел поглядеть на тебя…
— Я не птица и не зверь диковинный, — строго прошептал Акинфий. — Пошто на меня глядеть?..
Старик усмехнулся, глаза ясны.
— Верно, ты не птица и не зверь невиданный, — согласился он. — Но ты необычный человек, и жадность твоя необычна… А потому я хотел поглядеть на тебя — убийцу моего сына… Помнишь беглого солдата Бирюка, а?
— Ух, леший! — разозлился Акинфий. — Или ты не знаешь, как я могуч и властен? Оглянись и увидишь, сколько я заводов на Камне возвел!
— Эх, и хвастлив ты не в меру! — покачал головой старец. — Не твоих рук это дело! Возводили заводы, закладывали шахты, лили пушки, копали руду русские люди! Заботливые рабочие руки вознесли край до славы!
— Уйди, уйди, лукавый! — закричал Акинфий и открыл глаза. Старца не было: растаял как дым. Рядом трещал костер, в густую тьму сыпались быстрые золотые искры. Слуги спали крепко.
«Померещилось! А может совесть говорила?» — подумал Акинфий, повернулся на бок и захрапел…
Утром на зорьке, когда из-за камского бора выплыло солнце, Акинфий лежал тихий и молчаливый.
Холопы из камня вытесали крест и поставили на берегу Камы…
Гуляют камские ветры, шумят воды, и волжские да камские бурлаки горьким соленым потом поливают прибрежные тропы.
Грозного невьянского хозяина отвезли в Тулу и похоронили рядом с отцом. Ненасытный Акинфий Демидов, мечтавший захватить весь Каменный Пояс, успокоился на маленьком клочке земли.
мушкеты, ружья
бурого железняка
шестьдесят семь копеек
шведское
штык
Во второй половине шестнадцатого века Тула и окружающие районы представляли сплошной укрепленный лагерь; для сбережения от татарских наездов была устроена особая засечная полоса — ряды полусрубленных, «засеченных» деревьев; отсюда и само название «засека»; Малиновая засека тянулась к юго-западу от Тулы.
воров
Курили («пить ртом табак» — из Уложения царя Алексея Михайловича).
крапивой
рулевым веслом
рулевого
во хмелю
шалаши
тюрьму
кожаный кушак
Очаг со вмазанным котлом для варки пищи.
колоды для пчел
суконных чулках с кожаными подошвами
конину
заложников
постоялом дворе
мстил
Треугольная призма с написанными на ее гранях указами Петра I, стоявшая в присутственных местах до революции.
берестяным ковшом
