Гилльем вынужден был согласиться.
— Не представляю, что бы произошло, — говорил Арнау, — если бы мы это сделали.
— Что ты хочешь сказать?
— Мы принимаем от людей деньги и вкладываем их в требования. Если бы мы отправили какой-нибудь корабль на Мальорку и король Хайме реквизировал его, у нас не было бы ни денег, ни товаров; мы не смогли бы вернуть депозиты. Мы и так подвергаем себя огромному риску этими требованиями. Но что бы случилось тогда?
— Банкротство, — с неохотой ответил Гилльем.
— Банкротство?
— Когда меняла не может вернуть депозиты, магистрат дает ему шесть месяцев для погашения долгов. Если по истечении этого срока долги не погашены, его объявляют банкротом, сажают в тюрьму на хлеб и воду и продают принадлежащее ему имущество, чтобы заплатить кредиторам…
— У меня нет имущества.
— Если имущества недостаточно, чтобы покрыть долги, — продолжал Гилльем, — меняле рубят голову напротив его лавки, чтобы дать урок другим менялам.
Арнау помрачнел.
Гилльем не решался посмотреть на него. Разве Арнау виноват в том, что могло произойти на Мальорке?
— Не переживай, — мягко произнес мавр, пытаясь успокоить его, — этого не случится.
Война на Мальорке продолжалась, но Арнау был счастлив. Когда у него не было работы в лавке, он выходил за дверь и прислонялся к косяку. После чумы строительство церкви Святой Марии возобновилось. Маленькой романской церкви, которую они с Жоанетом застали, уже не было, работы перешли на главный портал. Арнау мог часами стоять, глядя, как каменщики расставляют камни, и вспоминая, сколько камней принес он. Святая Мария была для него всем: его матерью, его покровительницей. Благодаря ей он вошел в общину. Именно она помогла ему найти убежище для еврейских детей. Время от времени, чтобы поднять себе настроение, Арнау перечитывал письма, которые он получил от своего брата. Послания Жоана были краткими; в них сообщалось, что с ним все в порядке и что он полностью посвящает себя науке.
Появился бастайш с камнем на плечах. Немногие пережили чуму. Его собственный тесть Бартоломе, Рамон и многие другие умерли. Арнау плакал на берегу вместе с товарищами по общине.
— Себастьа, — пробормотал он, узнав бастайша.
— Что ты говоришь? — услышал он за спиной голос Гилльема.
Арнау, не поворачиваясь, ответил:
— Себастьа. Человека, который несет камень, зовут Себастьа.
Бастайш поздоровался, проходя мимо него. Он даже не повернул головы и смотрел вперед, сомкнув губы от непосильной тяжести.
— Много лет я делал то же самое, — надломленным голосом произнес Арнау. Гилльем молчал. — Мне было всего четырнадцать лет, когда я отнес свой первый камень к церкви Святой Девы. — В это время мимо лавки проходил другой бастайш. Арнау поздоровался и с ним. — Я думал, что поломаю себе хребет, но удовлетворение, которое я испытал, когда донес его. Боже! Я никогда не забуду этого!
— У вашей Святой Девы должно быть что-то доброе, раз люди так жертвуют собой, — сказал мавр, стоя у него за спиной.
Бастайши продолжали идти цепочкой, но ни Арнау, ни Гилльем не проронили больше ни слова.
Бывшие товарищи по общине первыми пришли к Арнау.
— Нам нужны деньги, — сказал ему без обиняков Себастьа, ставший старшиной общины. — Касса пуста, потребности большие, а работы сейчас очень мало, и она плохо оплачивается. Членам общины не на что жить после чумы, и я не могу заставить их делать взносы в кассу, пока они не оправятся после этой беды.
Арнау посмотрел на Гилльема, который с безучастным видом сидел рядом с ним за столом, положив руки на красную шелковую скатерть.
— Неужели все так плохо? — спросил Арнау.
— Ты даже представить себе не можешь. После того как подорожали продукты, мы, бастайши, зарабатываем гроши, которых едва хватает, чтобы прокормить наши семьи. Кроме этого, есть еще вдовы, сироты умерших. Мы не можем отказать им в помощи. Нам нужны деньги, Арнау. Мы вернем тебе все, что ты дашь взаймы, до последней монеты.
— Я знаю.
Арнау снова посмотрел на Гилльема, ожидая его реакции. К тому же он ничего не знал о займах. До сих пор ему приходилось только вкладывать деньги в товар.
Гилльем поднял руки к лицу и вздохнул.
— Если нельзя… — начал Себастьа.
— Да, — перебил его Гилльем. Прошло уже два месяца войны, никаких известий о рабах не было. Какое значение имели теперь эти деньги? Это Хасдай будет разорен. Арнау же мог позволить себе такой заем. — Если моему хозяину достаточно вашего слова…
— Мне достаточно, — поспешил заверить его Арнау.
Он отсчитал деньги, которые у него просила община, и торжественно вручил их Себастьа. Гилльем смотрел на протянутые над столом руки; оба стояли молча, стараясь скрыть свои чувства во время рукопожатия, которое длилось целую вечность.
В течение третьего месяца войны, когда Гилльем почти терял надежду, прибыли все четыре купца, вместе.
Оказалось, что, когда первый из них сделал остановку на Сицилии и узнал о войне с Мальоркой, он подождал прибытия других каталонских кораблей, среди которых были и три галеры с рабами.
Посоветовавшись, купцы и капитаны решили не идти на Мальорку, и все четверо продали свой товар в Перпиньяне, втором городе графства. Как и предупреждал их мавр, они пришли на встречу с ним не в лавку Арнау, а на рынок, расположенный на улице Кардере. Там, удержав свою четверть доходов, каждый из них отдал ему вексель по основной операции и оставшиеся три четверти, которые причитались Арнау. Целое состояние! Каталонии нужна была рабочая сила, и рабы были проданы по невообразимой цене. Когда купцы ушли и Гилльем увидел, что никто на рынке на него не смотрит, он поцеловал векселя раз, два, тысячу раз.
Затем он направился назад, в лавку, но на площади Блат передумал и через полчаса был уже в еврейском квартале. Сообщив Хасдаю радостную весть, мавр пошел к церкви Святой Марии, всю дорогу улыбаясь небу и людям.
Переступив порог лавки, он увидел Арнау с Себастьа и каким-то священником.
— Гилльем, — обратился к нему Арнау, — познакомься с отцом Жюли Андреу. Он заменил отца Альберта.
Гилльем неуклюже поклонился священнику. «Очередные займы», — подумал он, приветствуя святого отца.
— Это совсем не то, о чем ты думаешь, — сказал Арнау.
Гилльем пощупал векселя, которые были у него, и улыбнулся. Чего еще? Арнау теперь богат. Он снова улыбнулся, но Арнау неправильно расценил его улыбку.
— Это хуже, чем ты думаешь, — очень серьезно произнес он.
«Что может быть хуже займа Церкви?» — хотел было спросить мавр и перевел взгляд на старшину бастайшей.
— У нас проблемы, — закончил Арнау.
Все трое напряженно смотрели на мавра. «Только если Гилльем согласится», — выдвинул условие Арнау, пропустив мимо ушей замечание священника о том, что тот раб и не имеет права что-либо решать.
— Помнишь, я как-то говорил тебе о Рамоне? — спросил Арнау, и Гилльем кивнул. — Рамон играл важную роль в моей жизни. Он мне помог. Он мне очень помог, — говорил Арнау, глядя на Гилльема, который продолжал стоять, как и подобало рабу. — Он и его жена умерли от чумы, и община не может больше заботиться о его дочери. Мы говорили. Меня попросили.
— Почему ты меня спрашиваешь, хозяин?
Ободренный этими словами, отец Жюли Андреу повернулся к Арнау.
— «Пиа Альмоина»[7] и Дом милосердия больше не справляются, — продолжал Арнау, — они даже не могут дать хлеба, вина и приют нуждающимся, как это делали прежде. Чума разорила всех.
— Что тебе угодно, хозяин?
— Они предложили удочерить девочку.
Гилльем снова пощупал векселя. «Теперь можешь удочерять хоть два десятка!» — едва не вырвалось у него, но он лишь сказал:
— Пожалуйста, если тебе угодно.
— Но я не знаю, как вести себя с детьми, — ответил Арнау.
— Им только нужно дать любовь и кров, — вмешался Себастьа. — Кров у тебя есть. Да и любви, мне кажется, предостаточно.
— Ты мне поможешь? — Арнау беспомощно посмотрел на Гилльема.
— Я повинуюсь тебе, что бы ты ни задумал.
— Мне не нужно повиновение. Я хочу… Я прошу помощи.
— Твои слова делают мне честь. Я помогу тебе от всего сердца, — пообещал Гилльем. — Все, что тебе понадобится.
Шестилетнюю девочку звали Мар. Уже через три месяца она стала забывать боль от удара, нанесенного ей эпидемией чумы, которая забрала у нее родителей. С тех пор как Арнау удочерил ее, звон монет и скрип пера в учетных книгах обмена заглушался смехом, шумом и беготней ребенка, которые наполняли весь дом.
Арнау и Гилльем, сидя за столом, отчитывали девчушку, когда той удавалось убежать от рабыни, купленной Гилльемом для того, чтобы она присматривала за малышкой. Пристыженная, девочка стояла перед ними, а потом, лукаво улыбнувшись, убегала.
