Нерон был весьма польщён.
— Я благодарю моих верных ахайцев за их предупреждение, — милостиво проговорил он. — Но за кого же вы меня считаете? Эллины были всегда особенно дороги моему сердцу: это народ артистов. Я не желаю им зла. Я повелеваю сегодня же прекратить все работы на канале…
Ликованию людей с канала не было предела: такая любовь к своему народу! Работы сразу были прекращены, рабы-иудеи были проданы, деньги поделены — в возмещение понесённых убытков, — а когда божественный цезарь выступал на другой день в театре Коринфа, его встретила и проводила совершенно небывалая ещё овация: люди с канала денег не пожалели…
Но со всех сторон подходили неутешительные известия: в Иудее волнения продолжались, заволновалась Галлия, а в Риме обнаружился острый недостаток в припасах. «Божественный» цезарь повелел готовиться в обратный путь. Он чрезвычайно жалел, что государственные осложнения помешали ему выступить в роли Геркулеса, и дрессированного льва — цезарь, голый, должен был, подобно Геркулесу, уничтожить его перед взорами изумлённых ахайцев — приказал беречь пуще зеницы ока — для другого раза…
— Да, это очень жаль, — сказал Нерон. — Но все же, клянусь бородой Анубиса, я могу, кажется, быть доволен! А? Такие победы!..
Пламенный зелот Иосиф бен-Матафия был назначен иерусалимским синедрионом командующим всеми вооружёнными силами Галилеи. Синедрион тоже уже понял, что он был всегда, скорее, приверженцем зелотов, а если это и скрывал, то только потому, что думал — ошибочно, конечно, — что времена ещё не созрели. Богатые и хитрые люди, объявив себя зелотами, стали под разными предлогами покидать Иерусалим, а другие, в угаре, открыто стали на сторону повстанцев. Правда, крепость Сепфорида в Галилее отказалась принять участие в восстании, правда, когда иерусалимцы бросились на ненавистный Аскалон, маленький гарнизон его дважды нанёс им тяжёлое поражение, но в дни одушевления считаются только победы…
Элеазар бен-Симон верховодил в Иерусалиме, Элеазар бен-Анания, сын убитого эпикурейца, трудился в Идумее, а Иосиф бен-Матафия поднимал Галилею. Он всячески старался убедить своих воинов оставить разбой, воровство и вообще бесчестные поступки против своих соотечественников: воин с нечистой совестью, уверял он их, имеет противником не только римлян, но и самого Бога. Против него в Галилее тотчас же встал Иоханан бен-Леви, богатый человек из Гисхалы, который на свои средства собрал четырехтысячный отряд иудеев, беженцев из тирских и сирийских пределов, где иудеев преследовали без пощады. Иосиф уверял всех, что Иоханан великий пройдоха, который только и думает, как свергнуть Иосифа и занять его место. Иоханан в свою очередь бешено громил Иосифа, утверждая, что молодчик только и думает, как перебежать к римлянам. Так, впрочем, думали многие. Когда зелоты захватили караван, который вёз большие богатства Агриппы и Береники, Иосиф приказал им хороших людей больше не беспокоить, а добычу возвратить. Сейчас же вспыхнул мятеж: зелоты в бешенстве кричали, что изменника Иосифа надо сжечь живьём. Больше всех кричал Иешуа бен-Сапфия, начальник Тивериады, с которым у Иосифа были свои счёты: синедрион поручил Иосифу сжечь роскошный дворец Иродов в Тивериаде, но Иосиф стал вертеться и так и эдак и повеления синедриона не исполнил. Тогда за дело взялся сам Иешуа: все разграбил, все сжёг и перебил всех язычников Тивериады. В столкновении с Иешуа Иосифу удалось схватить несколько зачинщиков мятежа, и он приказал пороть их до тех пор, «пока не обнажатся их внутренности», а затем — бросить в толпу.
Несколько городов отошли от Иосифа. Восстала Тивериада. Иосиф зажёг город и бросил своих солдат на грабёж. Потом бросился он — конечно, очень осторожно — на отколовшуюся от него Сепфориду, но, так как прибывший в Антохию Веспасиан уже успел занять этот важный для него пункт, Иосиф понёс поражение. И римляне, надвигаясь на Галилею, все жгли, сопротивляющихся убивали, а остальных продавали в неволю…
Веспасиан с войском двинулся на Птолемаиду. Туда же его сын Тит привёл из Александрии легионы 5, 10 и 15. Подошли войска из Цезареи. Прибыли цари-союзники Антиох, Агриппа и Соем со вспомогательным корпусом в десять тысяч человек да царь аравийский Малх прислал тысячу всадников и пять тысяч пехоты. Всего собралось в Птолемаиде около шестидесяти тысяч человек, сила по тем временам большая: достаточно сказать, что при Августе Римская империя имела всего триста тысяч воинов и с этим держала почти весь мир в своих руках. Выступала же эта армия Веспасиана против народа плохо вооружённого и недисциплинированного. Зная через лазутчиков о том, что делается в Птолемаиде, Иосиф воевал очень осторожно. Поведение его было настолько подозрительно, что иерусалимский синедрион отправил к нему четырех послов, чтобы доставить его в Иерусалим живым или мёртвым. Иосиф не хотел ехать туда ни живым, ни мёртвым, но со свойственным ему искусством он заговорил послов, которые и возвратились в Иерусалим ни с чем. Иосиф продолжал борьбу с… иудеями, а римлянам показывал своё искусство ровно настолько, насколько было нужно, чтобы они видели, что и он не лыком шит. За жизнь свою, драгоценный дар Господа, он дрожал по-прежнему, его мучили нехорошие сны, тяготило неприятное положение между двух стульев и сладкой мечтой его была мысль, как можно скорее перейти к римлянам.
Береника готовилась уже перебраться в Птолемаиду — там, кроме главнокомандующего с его красавцем-сыном, был и новый наместник Сирии, Муциан, который славился своим богатством, пышностью и всякими талантами, — как вдруг она получила известие, что в Цезарею едут Иоахим с Язоном: у Иоахима, как и всюду, были большие дела и на востоке. При первой же встрече с ними прекрасная царевна сразу отметила, что Язон очень хмур.
— Да как же не быть ему хмурым? — сердито проговорил Иоахим, когда они остались с ней вдвоём. — От его маленькой Миррены житья никому нет. Чуть не на другой день после свадьбы она взялась обращать в свою веру не только его, но и всех, кто живёт со мной. Не раз мы находили её даже среди рабов: она проповедовала им свободу и спасение и обещала всем в самом непродолжительном времени — вот удивительное утешение! — какой-то вселенский пожар. И хотя Мессия их уже пришёл, по её же словам, она уверяла, что он должен перед пожаром прийти зачем-то опять. Ты не можешь себе представить, какую смуту развела в доме эта женщина! Язону она не даёт покоя ни днём, ни ночью: из любви к нему — она действительно очень любит его — она непременно хочет как-то спасти его… Словом, мы все если ещё не на небесах, то в преддверии царства небесного, а поэтому земные дела наши несколько позапутались. Может быть, ты поможешь мне, прекрасная из прекраснейших, привести их в порядок?..
— Охотно, — засмеялась Береника. — Я не забыла наш с тобою разговор в Риме.
— Все, что я имею, находится в твоём распоряжении, царевна, — тихо уронил Иоахим. — И помни: день, когда ты Августой поднимешься на Палатин, будет счастливейшим днём моей жизни. Тут в игре не только счастье и слава моего сына, но…
— Но?.. — с любопытством посмотрела она на него. — Что же ты замолчал?
— Но… я думаю, что эти выродки уже довольно нами помыкали, — блеснул глазами Иоахим. — Может быть, волками они когда и были, но теперь это только дрянные воры-шакалы. Эта историйка с Цестием Галлом, бежавшим от каких-то оборванцев, показала, чего они теперь со своими легионами стоят…
В Беренике, несмотря на все её вольнодумство, все же крепко сидела иудейка.
— О, поставить их на колени и мне было бы радостью! — с раздувающимися ноздрями сказала она.
— И они станут! — воскликнул Иоахим. — Мы будем отмщены. То, что теперь погибнет храм и Иерусалим, страшно только простачкам. Странно величие, ограниченное пределами Иудеи, не так ли? Нет, мы должны выйти на мировую арену и — повелевать вселенной… В Сивиллиных книгах — это указал мне недавно Язон — более двухсот лет тому назад было написано о «всякой земле и всяком народе, наполненном иудеями». И прав был твой отец, когда в письме к Калигуле он писал, что Иерусалим — это столица не только Иудеи, но и большинства других стран, где есть иуде. А где их нет? И разве неизвестно, что Август, который ненавидел нас до слепоты, все же не смел нас тронуть? Цицерон питал отвращение к нам и все же никогда не смел выступить против нас в сенате. И разве не понятно, что это значит… что шалый Нерон, отправивший столько знати в тартар, не посмел до сих пор тронуть ни моих богатств, ни моей головы? Наши деды говорили: «Иерусалим — это пуп земли». Нам уже мало этого: пуп земли там, где мы этого хотим. Так это или не так?
Иоахим был прекрасен. Береника протянула ему руку.
— Более, чем когда либо, рассчитывай на меня, — сказала она. — Язона я беру на воспитание…
— Хорошо! — отвечал Иоахим. — А теперь нам нужно обсудить ещё одно дело. Что Веспасиан сломит иудеев, в этом нельзя, конечно, сомневаться и минуты. Но… вам нет никакого расчёта, чтобы покоритель Иудеи — он человек обстоятельный и в делах видит ясно — потихоньку подготовлял себе путь на Палатин. Раз думает об этом Виндекс, то нет основания не думать Веспасиану. Так вот нам и нужно из осторожности иметь около него своего человека, который в нужный момент мог бы нас от старика… освободить.
