– Запомни, мил человек, нового бога быть не может. Бог – один, Предвечный и Вечный. Он всё видит и всё слышит. И нам с тобой стоит ли беспокоиться?.. Иди отдыхай. Ты свое дело сделал.
Ариэль молчал, тяжко и неподвижно глядя на старого учителя. А тот хлопнул себя по бокам и воскликнул:
– Знаешь, что выкинул твой Назарей?! Явился в Храм со своей деревенщиной и целый погром учинил: выгнал торговцев со скотом, прогнал менял и голубятников… Думаю, до утра ему дожить не удастся. Бесследно исчезнет, как ты просил. Ханна блюдет свои интересы и дело знает… В предпраздничные дни сорвать храмовую торговлю?!. Какой дурак!
Глава двадцать первая
Говорил в Храме
Начало восьмого часа
– Выслушайте другую притчу, – говорил Иисус.
Он стоял на ступенях к югу от Красных ворот, перед лицом аввы Ицхака, Наума и Амоса, но говорил, глядя в народ, двумя крыльями обхвативший процессию старейшин, священников и книжников.
– Некоторый человек и хозяин дома насадил виноградник, и обнес его оградою, и выкопал точило, и построил башню и, отдав его виноградарям, отлучился на долгое время.
Так говорил Христос, глядя на левое крыло народа. А потом, скользнув взглядом по лицам старейшин и священников, обратил взор на правое народное крыло и продолжил:
– Когда же приблизилось время плодов, хозяин послал к виноградарям слугу, чтобы они дали ему плодов из виноградника. Но они, прибивши его, отослали ни с чем. Еще послал другого слугу, но и этого они, схвативши, били и ругали и отослали ни с чем. И еще третьего послал к ним, а они камнями разбили ему голову и, изранивши, с бесчестием отпустили. И многих других слуг то били, то убивали.
Тут Иисус замолчал, потупил взор, а потом поднял взгляд на левую часть народа и продолжал:
– Сказал тогда господин виноградника: что мне делать? пошлю напоследок сына моего возлюбленного; может быть, увидевши его, постыдятся. Но виноградари, увидевши сына, рассуждали между собою, говоря: это наследник, пойдем убьем его, и наследство его будет наше. И, схвативши его, вывели вон из виноградника и убили.
Снова замолчал Иисус. Снова опустил глаза. А потом поднял их и, будто впервые обратив внимание на старейшин, спросил, глядя сначала на авву Ицхака:
– Что же сделает хозяин?
Авва Ицхак, хранитель святынь и бывший первосвященник, молчал, скорбно глядя в лицо Иисусу.
– Что же сделает с ними господин виноградника? – спросил Христос, переводя взгляд на Наума.
Преподобный Наум из рода Ханнанов, заместитель первосвященника Иосифа Каиафы по богослужениям и начальник над всеми священниками храма, взгляда Иисуса не выдержал, глаза свои опустил и тоже молчал. И тогда Иисус посмотрел на Амоса, спрашивая теперь его:
– Итак, когда придет хозяин виноградника, что сделает он с этими виноградарями?
Амос, саган и начальник храмовой стражи, лишь улыбнулся в ответ и вздохнул, глядя не на Иисуса, а на тех, кто стоял у Него за спиной: Петра и Симона Зилота, Матфея и Иакова Малого.
А ответил Христу один из законников, судя по внешности, самый молодой в процессии старейшин и книжников.
– Злодеев этих предаст злой смерти, – воскликнул он, – а виноградник отдаст другим виноградарям, которые будут вовремя доставлять ему урожай!
Амос поморщился.
Преподобный Наум поднял взгляд и гневно глянул на выскочку.
Авва Ицхак, не отрываясь, продолжал скорбно смотреть на Иисуса.
А Иисус словно повторил то, что сказал законник:
– Придет и предаст смерти виноградарей. И другим отдаст виноградник.
И едва Христос произнес эти слова, Наум громко воскликнул:
– Да не будет этого!
А старец Ицхак из рода Камгифов прошептал:
– Боже сохрани!
И следом за этим удивительная тишина воцарилась во Дворе язычников, так что даже дыхания людей не было слышно.
И в этой тишине Иисус спросил, глядя на авву Ицхака – единственного из старейшин, который не отвел взгляда и смотрел Ему в лицо:
– Неужели вы никогда не читали в Писании: «камень, который отвергли строители, тот самый сделался главою угла: это – от Господа, и есть дивно в очах наших»?
Никто Христу не ответил. И тогда Он заключил, грустно и тихо, но так, чтобы слышали все в процессии и в первых рядах народа:
– Поэтому сказываю вам, что отнимется от вас Царство Божие и дано будет народу, приносящему плоды его. И тот, кто упадет на этот камень, разобьется. А на кого камень упадет, того он раздавит.
Первым повернулся и, гневным взглядом раздвигая перед собой толпу, двинулся прочь от Иисуса Наум Ханнаней. За ним повернулись и потекли в сторону Царского портика другие священники и книжники. Саган Амос взял под руку авву Ицхака и повлек его следом за процессией. Стражники с копьями замыкали движение и защищали его с флангов.
А крылья народные не смыкались: никто не встал на то место, где только что стояли старейшины и священники. И глядя в этот пустой коридор, Иисус произнес:
– Скажу вам еще одну притчу. Царство Небесное подобно человеку царю, который сделал брачный пир для сына своего и послал рабов своих звать званных на брачный пир; и не хотели прийти…
Глава двадцать вторая
Договорили и договорились
Восьмой и девятый час дня
– И вот еще о чем хочу тебе сказать.
Они сидели друг против друга: статный, рослый, торжественный иудей лет сорока пяти и невысокий, немного теперь ссутулившийся, почти юноша римлянин. Иудей молчал. Говорил римлянин.
– Прости, что перешел на латынь. Но на греческом мне труднее говорить. А я хочу, чтобы каждое мое слово было выражено с предельной точностью, чтобы впредь между нами не было ни малейшего недопонимания…
Первосвященник расположился на стуле из кедрового дерева с высокой и прямой спинкой, а префект Иудеи – на неком подобии табурета, с плоским сиденьем из слоновой кости, без спинки и с кривыми ножками, которые перекрещивались в виде буквы X. И хотя табурет этот именовался курульным креслом и во всем цивилизованном мире являл собой символ верховной и непререкаемой власти, а кедровый стул при всей своей возвышенности и резном великолепии был просто гостевым стулом, седалищем для почетных гостей, со стороны выглядело, что величавый иудей восседает чуть ли не на троне, а римлянин поместился напротив него словно на походной скамеечке.
– Впрочем, если тебе неудобно, изволь, отвечай мне по-гречески. Я греческий понимаю намного лучше, чем говорю на нем. И, насколько я знаю, у тебя таким же образом обстоит с латынью.
Первосвященник ничего не ответил, но слегка наклонил голову, как бы в знак согласия.
Царственный кедровый стул, на котором, по рассказам, любил восседать Ирод Великий, равно как и курульное кресло обычно помещались в левом крыле дворца, во флигеле Августа. Но теперь их перенесли и установили в правом крыле, в Агрипповом корпусе, где располагались покои префекта Иудеи. И здесь, в передней части своего личного жилища, от остальных покоев отгороженной не стенами, а тяжелыми и массивными занавесами, Пилат принимал Каиафу, чтобы, похоже, придать беседе дружеский и интимный характер. Но трон и кресло явно портили замысел и в непривычной для них обстановке еще больше подчеркивали официальность положения, лукавили и подсмеивались.
– В Риме, когда меня отправляли сюда, – продолжал говорить Пилат, – мне было предложено поработать с тобой, а потом сменить тебя на другого первосвященника. «Меняй их каждые три года» – такова была рекомендация. Но, познакомившись с тобой, Иосиф, я понял, что мне было бы очень жаль лишиться такого сотрудника, такого во всех отношениях выгодного для империи партнера: сдержанного, образованного, понимающего, благожелательного. Я написал в Рим и ходатайствовал о том, чтобы первосвященник Иосиф Каиафа по-прежнему оставался рядом со мной и руководил религиозной и общественной жизнью вверенной мне провинции. Я перечислил все твои личные достоинства, которыми ты, безусловно, наделен и обладаешь… Я никогда не говорил тебе об этом, Иосиф. Но сейчас специально говорю, дабы ты знал, что в моем лице ты давно уже имеешь соратника, друга и, если угодно, заступника перед верховной властью, настолько же справедливой, насколько строгой и требовательной.
Каиафа хранил молчание. И тогда Пилат спросил его по-гречески:
– Ты понял, что я сказал? Мне очень важно, чтобы ты…
Первосвященник не дал ему договорить и ответил почти на чистой латыни:
– Всё понял. Я хорошо понимаю тебя. Я благодарен тебе, префект Рима. Я всегда старался быть полезным. Я оправдаю доверие. Говори на родном для тебя языке.
В гулких стенах Агриппова корпуса, в которых, чем ни завешивай стены и ни устилай полы, всегда было голо и гулко, бархатный бас первосвященника прозвучал, как со сцены. Звуки, казалось, вознеслись к сводам, отразились от них, и часть их снизошла до ушей Пилата, а другая – скользнула по потолку и вылетела в колоннаду, чтобы прозвучать перед статуями и исчезнуть в зелени сада.
