Чингис кивнул: он слишком устал, чтобы разделить радость брата.
— Я не вижу здесь запасов еды, — сказал хан.
— Их оставили сзади, включая стадо великолепных быков.
Чингис оживился.
— Давно я не ел говядины. Мы зажарим быков под стенами Яньцзина, пусть ветер донесет до жителей запах мяса. Ты все сделал правильно, брат. Ну что, прикончим цзиньцев?
Братья посмотрели на колонну понурившихся воинов. Их было вполовину меньше, чем в начале пути.
Хачиун пожал плечами.
— Мы их не прокормим. Конечно, если ты не решишь отдать цзиньцам еду, которую они привезли. Позволь мне сначала их разоружить, иначе они будут сражаться.
— Думаешь, они сложат оружие? — спросил Чингис.
Глаза хана блеснули, когда он услышал предложение Хачиуна, который явно гордился собой. Больше всего на свете монголы уважали военачальников, способных одержать победу при помощи хитрости, а не только силы.
Хачиун еще раз пожал плечами.
— Посмотрим.
Он позвал дюжину людей, знавших китайский язык, и приказал им проехать вдоль колонны и пообещать пощаду всем, кто сложит оружие. Цзиньцы были измучены, ведь целый день их преследовал жестокий враг. Их боевой дух упал, и Чингис только улыбнулся, услышав стук брошенного оружия.
Уже почти стемнело, когда пики, арбалеты и мечи унесли подальше от притихших цзиньцев. Чингис прислал Хачиуну тысячи колчанов, полные стрел, и монголы замерли в предвкушении. Равнину золотили лучи заходящего солнца.
Когда померк последний луч, раздался трубный рев рога, и двадцать тысяч монголов натянули луки. Цзиньские воины в ужасе кричали, потрясенные предательством. С каждым залпом их вопли становились тише. Бойня продолжалась до тех пор, пока совсем не стемнело.
Поднялась луна, монголы зарезали сотни быков и зажарили их на равнине перед Яньцзином. Генерал Чжи Чжун стоял на городских стенах, сглатывая горькую слюну. Его переполняло отчаяние. В Яньцзине уже ели мертвецов.
Пиршество было в самом разгаре, когда лазутчик увидел, как шаман поднялся и, пьяно спотыкаясь, куда-то побрел. Цзинец украдкой пошел за ним, оставив уснувшего Тэмуге переваривать огромный кусок полусырой говядины. Воины пели и плясали вокруг костров под громкий барабанный бой, который заглушил легкий шорох шагов лазутчика. Кокэчу остановился, чтобы помочиться на тропинку, неловко повозился с одеждой и тихо выругался — струя угодила ему на ноги. Затем отправился дальше и вдруг исчез в густой тени между повозок. «Наверное, завернул в свою юрту, к цзиньской рабыне», — решил лазутчик и не стал его искать. Цзинец шел по улусу, размышляя о том, что скажет шаману. Когда он в последний раз поднимался на стену, ему сообщили, что по велению генерала-регента в городе уже бросают смертельный жребий среди простолюдинов, и тех, кто вытащил из глубокого горшка белый камешек, убивают, чтобы накормить остальных. Каждый день разыгрываются душераздирающие сцены.
Погруженный в свои мысли, лазутчик обогнул юрту и едва успел заметить метнувшуюся тень — его с силой толкнули назад. Он ударился о стенку и вскрикнул от боли и неожиданности. Плетеный остов юрты скрипнул. Лазутчик почувствовал у горла холодное лезвие ножа.
Кокэчу заговорил низким, совершенно трезвым голосом — от недавнего опьянения не осталось и следа.
— Ты всю ночь не сводил с меня глаз, раб. А потом пошел за мной.
Лазутчик в страхе поднял руки, и шаман громко шикнул.
— Тсс! Одно движение — и я перережу тебе глотку, — прошептал он в ухо цзиньца. — Стой смирно, раб, пока я буду тебя обыскивать.
Ма Цинь неохотно подчинился, и костлявые руки шамана обшарили его тело. Шаман все еще держал нож у горла лазутчика и потому не мог дотянуться до его лодыжек. Нашел небольшой кинжал, отбросил, не глядя. Еще один, спрятанный в обуви, Кокэчу не заметил, и Ма Цинь облегченно вздохнул.
Они стояли между юрт в полной темноте — сюда не проникал ни лунный свет, ни случайные взоры пирующих воинов.
— Интересно, зачем тебе понадобилось следить за мной? Всякий раз, приходя ко мне за снадобьем для хозяина, ты шаришь глазами по юрте и все выспрашиваешь. Чей ты лазутчик — Тэмуге? Или, может, тебя подослал наемный убийца? Кто бы ни был твой настоящий повелитель, он ошибся в выборе.
Слова шамана уязвили самолюбие лазутчика, он ничего не ответил, только стиснул зубы. Цзинец прекрасно помнил, что почти не смотрел в сторону шамана, и сейчас не мог понять: каким нужно обладать складом характера, чтобы постоянно быть начеку? Лезвие глубже впилось в кожу, и Ма Цинь выпалил первое, что пришло в голову:
— Если ты убьешь меня, то ничего не узнаешь.
Ему показалось, что шаман, обдумывая услышанное, молчит целую вечность. Цзинец скосил глаза, пытаясь рассмотреть его лицо. Оно выражало любопытство, смешанное со злобой.
— И что же ты можешь поведать, раб?
— То, что не предназначено для посторонних ушей, — ответил лазутчик.
Ма Цинь отбросил привычную осторожность, понимая, что жизнь его висит на волоске. Кокэчу вполне способен на убийство. Заодно и Тэмуге насолит.
— Выслушай меня — не пожалеешь.
От сильного толчка в спину лазутчик чуть не упал. Шаман стоял над ним, лазутчик чувствовал его даже в кромешной темноте. Он подумал было о том, чтобы разоружить шамана, не убивая его, однако сдержался, положил руки на голову и побрел к юрте, подгоняемый Кокэчу.
Лазутчик собрал все свое мужество, чтобы пригнуться перед входом в юрту, — нож шамана упирался ему в спину. Цзинец понимал: притворяться, что пошутил, и все отрицать — поздно. Он должен выполнить приказ. Генерал-регент лично говорил с лазутчиком, когда тот в последний раз поднимался на стены города. Со вздохом он толкнул низенькую дверь.
У самого входа стояла на коленях девушка изумительной красоты. Она подняла голову, и на ее лицо упал свет лампы. Сердце лазутчика дрогнуло при мысли, что изысканная красавица должна ждать шамана, подобно собаке. Когда Кокэчу жестом велел ей оставить их одних, цзинец с трудом подавил гнев. Девушка бросила прощальный взгляд на соотечественника и вышла из юрты.
— Думаю, ты ей понравился, раб, — усмехнулся шаман. — Мне она уже поднадоела. Возможно, я отдам ее цзиньским наемникам. Ты тоже мог бы воспользоваться девчонкой, когда они научат ее покорности.
Лазутчик ничего не ответил. Он сел на невысокое ложе, свесив руки. Если что-либо пойдет не так, он успеет выхватить нож, убить шамана и добраться до стен города прежде, чем в улусе поднимут тревогу. Эта мысль придала ему уверенности, которая не ускользнула от внимания Кокэчу. Шаман нахмурился:
— Теперь мы одни, раб. Имей в виду: мне не нужен ни ты, ни твои сведения. Говори быстрее, иначе завтра я скормлю тебя собакам.
Лазутчик медленно вздохнул, подбирая слова. Малейшая ошибка — и он умрет мучительной смертью еще до рассвета. Он не сам выбрал время для разговора, за него это сделали яньцзинские мертвецы. Или Ма Цинь окажется прав насчет шамана, или погибнет, третьего не дано.
Цзинец выпрямился, положил руку на колено и окинул Кокэчу суровым, чуть недовольным взглядом. Шаман злобно отметил, что испуганный раб в одно мгновение превратился в гордого воина.
— Я пришел из Яньцзина, — тихо произнес лазутчик. — Меня послал император. — Глаза Кокэчу удивленно расширились. Лазутчик кивнул: — Теперь моя жизнь на самом деле в твоих руках.
Повинуясь внезапному порыву, цзинец вытащил из гутула кинжал и положил его на пол. Кокэчу кивнул, однако свой нож опускать не стал.
— Похоже, ваш император в отчаянии или сошел с ума от голода, — негромко заметил Кокэчу.
— Императору всего семь лет. Городом правит генерал, которого победил ваш хан.
— Это он тебя послал? Зачем? — с неподдельным интересом спросил шаман и, не дожидаясь ответа, продолжил: — Потому что наемному убийце не удалось завершить свое дело. Генерал хочет, чтобы племена ушли от Яньцзина, пока его жители не умерли с голоду или не сожгли город дотла.
— Ты прав, — согласился лазутчик. — Но даже если бы генерал захотел откупиться — под стенами раскинут черный шатер. Разве у нас есть выбор? Нам осталось только защищать город еще два года, а может, и дольше.
Лицо Ма Циня ничего не выражало, хотя он лгал шаману. Яньцзин протянет еще месяц, в лучшем случае — три.
Кокэчу наконец убрал нож. Как расценить его поступок, цзинец не знал. Его словно послали на переговоры к волкам. Он мог рассчитывать только на собственное чутье, которое подсказывало: хотя Кокэчу и с племенами, но к ним не принадлежит, держится особняком. Лазутчик искал именно такого человека, однако сейчас почувствовал страх, понимая, что может умереть в любую минуту. Стоит Кокэчу вспомнить о верности хану, закричать — и все закончится. Чингис узнает, что сопротивление Яньцзина сломлено, и жемчужина империи будет потеряна навсегда. Хотя в юрте было холодно, лазутчик вспотел от волнения. Не давая Кокэчу ответить, он продолжил:
