Ознакомительная версия.
16 августа, в форме лейб–гвардии Семёновского полка, присутствовал при выносе тела Мина, которое было привезено в Петербург. Среди безмолвного строя солдат, офицеры–семёновцы с непокрытыми головами несли гроб с останками своего командира.
Отпевание и погребение состоялось в полковой церкви. Император стоял у гроба и вспоминал слова, сказанные Мином: «Сердце полка находится в нашей церкви. Здесь мы черпаем духовную поддержку, и здесь, в полковой усыпальнице, находит последний приют прах погибших воинов. Тешу себя надеждой, что мне будет оказана великая честь, в конце пути найти приют в усыпальнице, под сводами храма, вместе с отдавшими жизнь за Россию товарищами».
25 августа газеты напечатали правительственную программу, состоящую из двух частей: репрессивной и реформистской.
Наряду с намеченными реформами: свободой вероисповедания, неприкосновенностью личности, гражданским равноправием и другими, временно вводились полевые суды.
«Раньше надо было, — читал знаменательный документ Максим Акимович. — Правильно решили: «Правительство, не колеблясь, противопоставит насилию силу». — Да Столыпин не хуже Плеве и Сипягина, — поразился Рубанов, с интересом читая дальше: «Революция борется не из–за реформ, проведение которых почитает своей обязанностью и правительство, а из–за разрушения самой государственности, крушения монархии и введения социалистического строя». — А что это будет за строй, мне кажется, не знают даже сами революционеры. Пофантазировал Карл Маркс на эту тему, а наши доморощенные дурачки, типа сельского учителя и моего братца, её и подхватили… Образованное общество… Чёрт бы его побрал. Помню, ходили с женой на чеховского «Дядю Ваню», так Войницкий сказал: «Когда нет настоящей жизни, то живут миражами». — Чем жить мечтой о революции, один пусть учит ребятишек, другой — студентов. И учат любви к России, а не ненависти к ней. Подсунула мне супруга вместо Сабанеева этого Чехова… Вот и крутятся мысли вокруг его творчества. И не дай Бог, сбудется его прозрение в «Вишнёвом саде», когда пьесу закончил тем, что где–то в небе слышится звук лопнувшей струны. Замирающий и печальный… А здесь, на земле, тишину прекрасного вишнёвого сада нарушает стук топоров, рубящих деревья. Не Россию ли это рубят под корень? Не она ли стонет от боли? Остаётся только догадываться. Все наши писатели очень грустны… Особенно Чехов и Гоголь. Всю жизнь они пытались найти идеал, но безуспешно… То ли высоко подняли шкалу отсчёта, то ли не там искали… А идеал — на виду. Это Любовь и Родина… Нет, лучше Сабанеева читать. А классиков пусть молодёжь постигает, — вновь уткнулся в газету. — Закон о военно–полевых судах. Так, перечень терактов последнего времени. Ясное дело. В Законе Столыпин не напишет: за сына и за дочь… Особые суды из офицеров. Дела, где преступление очевидно. Предание суду происходит в течение суток после акта убийства или вооружённого грабежа; разбор дела может длиться не более двух суток. Приговор приводится в исполнение через 24 часа. Между преступлением и карой, таким образом, проходит не более трёх — четырёх дней. Правильно… Подольше не услышим в небе звук лопнувшей струны, а на земле — удары рубящих вишнёвый сад топоров».
Генерал Трепов в конце месяца пригласил на совещание полковника Герасимова и Петра Ивановича Рачковского.
— Господа. Нами не доволен царь и особенно Столыпин. Дошло до того, что государь для безопасности, предложил ему с семьёй жить в Зимнем дворце. На меня его величество ещё надеется, а вот на вас — нет. Чуть самого министра внутренних дел не взорвали. И по совместительству премьера. Что выяснили по убийству генерал–адьютанта Мина?
— Незадолго до смерти генерал стал получать письма о готовящемся на него покушении. До нас тоже дошли подобные сведения, и я лично пытался приставить к нему охрану, — вздохнул полковник.
— И что?
— До сих пор не могу дойти оттуда, куда он меня послал.
— Ха–ха! Генералы посылать умеют, — похвалил покойного Дмитрий Фёдорович. — Продолжайте. Слушаю вас, — тут же стал он серьёзным.
— Следствие показало, что ещё в начале июля в деревне Луизино, на даче под номером 39, находившейся неподалёку от дома, где проживал с семьёй генерал Мин, поселился маленький весёлый старичок Василий Иванович Иванов. Большой балагур и любитель анекдотов. Часто беседовал с соседями, угощая их детишек конфетами и пряниками, вскользь выясняя распорядок дня генерала. 30 июля в деревню приехала учительница Софья Ивановна Ларионова. Двадцати семи лет. Сняла комнату у хозяйки Василия Ивановича. Заплатила за месяц вперёд и делала вид, что отдыхает и дышит свежим воздухом. Часто читала на крыльце дома, откуда прекрасно просматривалась дача Мина, и можно было наблюдать, оставаясь незамеченной, как он гуляет по саду или пьёт чай на веранде. Хозяйка рассказала, что в день убийства учительница пришла в гости к деду и долго с ним беседовала при закрытых дверях. Женщина любит подслушивать разговоры постояльцев, но в этот раз, к её глубокому огорчению, ничего услышать не удалось. После беседы старичок пошёл на прогулку и как сквозь землю провалился. «Слава богу, леший за август уплатил», — всё талдычила хозяйка, пока снимали её показания.
— Александр Васильевич, давайте по существу, — перебил его Трепов.
— Извините. В воскресенье 13 августа генерал с супругой, урождённой княжной Екатериной Сергеевной Волконской и дочерью Натали — красивой молодой девушкой, назначенной незадолго до того фрейлиной императрицы, сидели на скамейке Ново—Петергофского вокзала в ожидании поезда на Петербург. На платформе было полно публики. Некоторые обратили внимание на одетую по дачному невысокую черноволосую даму с грубыми чертами лица и выступающими скулами. Несколько раз пройдясь мимо скамейки, где сидел генерал, и вскинув на него пенсне, она продефилировала по перрону, и, повернув, подошла к сидевшим на скамейке сзади. Ежели бы Мин не послал меня в поход и рядом находился филёр, он бы сразу расшифровал эту эсерку и спас генерала. Однако Георгий Александрович внимания на неё не обратил, а та встала за ним, и, делая вид, что смотрит на железнодорожный путь, быстро выхватила револьвер, произведя пять выстрелов генералу в спину. Находившийся ближе всех к месту преступления носильщик закричал: «Что вы делаете, барышня?»
— И бросился бежать в другую сторону, — подал голос Рачковский, устав слушать уже известные ему события. — Народ стал труслив и живёт по принципу: своя рубаха ближе к телу.
— Давайте ближе к делу, — прервал его Трепов.
— Мерзавка бросилась бежать. Народ с воплями тоже пустился наутёк в разные стороны, хотя прозвенел первый звонок и к вокзалу подошёл поезд.
— А вы бы, сударь, презрев опасность в виде револьвера с двумя оставшимися патронами, перекрестясь троекратно, ринулись бы её задерживать, — отчего–то разозлился Герасимов, вызвав неожиданной своей тирадой улыбку на лице Трепова.
— Петру Ивановичу это теперь не обязательно, — смахнул улыбку Дмитрий Фёдорович. — Государь планирует его увольнение в сентябре, назначив виновным за покушение, — вылил ушат воды с ледяными крошками на голову вице–директора Департамента полиции. — И на мои возражения не реагирует. Того же мнения и Столыпин.
— Коз–зёл! — довольно рявкнул полковник. — Отпущения.
— Или банальный стрелочник, — поддержал его мысль Трепов. — Всё–таки дело происходило на станции, а не в поле.
— Первой пришла в себя Екатерина Сергеевна, — продолжил доклад Герасимов, так как вице–директор по политической части в эту минуту лишился языка. — Догнала преступницу, схватила за руку и рванула на себя. «Не смейте меня так дёргать, — закричала преступница. — У меня в кармане бомба». Не слушая её, княжна Волконская ударила женщину ладонью по лицу… И та сразу сникла, обмякла и заплакала. Подбежавший ротмистр Скалон и жандарм Свиридов отобрали у неё револьвер и задержали. Учительница оказалась эсеркой Зинаидой Коноплянниковой.
— Господа. Что удивительно, у этой, пардон, стервы нашлись покровители и жалельщики среди «прогрессивной общественности», — иронично хмыкнул Трепов. — И даже обратились к императору с просьбой помиловать её на основании того, что, как–никак женщина — и тюрьма может нанести её нежной романтической душе тяжёлые моральные травмы. Чтоб не отправить сгоряча заступников преступницы в соседнюю камеру, государь с семьёй направились отдохнуть на яхте «Штандарт» в шхеры. Тем временем Санкт—Петербургский военно–окружной суд под председательством барона Остен—Сакена приговорил убийцу к смертной казни через повешение.
— Это чтоб в тюрьме долго не страдала, — подал голос немного пришедший в себя Рачковский. — И за мою потерянную должность: «… которой император меня лишил и «зашхерился», — свободолюбиво подумал он. — Всё–таки работа в полиции накладывает на офицеров большую кучу цинизма, — стал анализировать ситуацию. — Пусть лицемерно, пособолезновали бы мне и поддержали, если не материально, то хоть на словах… Жандармы! Кругом фарисейство, криводушие и фальшь, — осудил окружающих Рачковский. — Любой бы образованный человек на моём месте добавил: «Следует менять прогнивший царский режим».
Ознакомительная версия.
