— Вы правы. Из Омска я уехал сгоряча. А потом посчитал неудобным возвращаться обратно. А о том, что в ваших краях такое тяжелое положение, я узнал только лишь по приезде в Павлодар, — робко ответил я.
Когда мы беседовали с женгей, две девушки хватали каждое мое слово на лету, будто старались нанизать его на нитку, зорко следили за мной. В особенности та, что сидела от меня подальше. Осторожно выглядывая из-за тымака впереди сидящей девушки, она черными очами следила за каждым моим движением. Взгляд этой девушки меня волновал. Мне захотелось отвадить ее от излишнего любопытства, заставить ее отвернуться от меня со своими назойливыми «черносливинами». Безмятежно продолжая беседовать с матерью, я слегка передвинулся. Лицо девушки выглянуло на свет из-под тени тымака. Она продолжала глядеть на меня. Тогда я тоже впился в нее любопытным взором. Она растерялась, опять спрятала свое лицо в тень. Этот мой решительный ход не поняли ни мать, ни ее сестра, ни брат. О нашей перестрелке взглядами знаем только мы вдвоем. Неожиданно старшая сестра отодвинулась, прилегла и сказала матери:
— Мама, подойди-ка сюда!
Мать грузно повернулась к дочери, негромко спросила:
— Что такое?
Отвернувшись к стене, они о чем-то зашептались. Пошептавшись, обе приняли прежние позы. Мать спокойно, без всякой тревоги поглядела на лампу. Сердце мое чувствовало, что дочь что-то говорила ей обо мне. Но о чем же она могла рассказать?
Немного посидели молча, и женгей вдруг обратилась ко мне:
— Голубчик мой, как тебя зовут?
— Дуйсемби! — ответил я.
— Ты в русской школе учился?
— Нет, не учился.
— А владеешь ли русским языком?
— Немного.
— А по-казахски ты учился?
— Да, немного учился.
— А где?
— В Омске были курсы для подростков, вот я там и учился.
— А ты знаешь кого-нибудь из казахов, обучавшихся в омской русской школе?
— Некоторых знаю.
— Кого именно?
— Знаю Асылбека Сеитова, Мусулманбека Сеитова и еще двух Сеитовых, знаю также Асая Черманова и Шайбая Айманова.
— А как ты их знаешь?
— Дом Сеитовых в Омске, поэтому и знаю. Я на лошадях старшего брата Хаджимухана во время русских праздников возил в разные места Шайбая Айманова и Черманова. Поэтому хорошо знаю их. В особенности Шайбая. С ним я был близок.
— А где находятся сейчас эти жигиты?
— Не знаю… Асылбек Сеитов, видимо, где-то работает врачом. Не знаю точно, где и в какой должности сейчас Асфандияр. Кто-то рассказывал, что и Шайбай сейчас работает врачом…
— Если вы были близкими друзьями с Шайбаем, то ты должен знать, где находится его аул, — заметила женщина.
— Где-то около Баян-Аула.
— А знаешь ли ты по имени отца Шайбая?
— Кажется, его зовут Аппас. Женгей удовлетворенно улыбнулась.
— Хорошо, оказывается, не обманываешь… В таком случае я тебе объясню: сейчас в станице Баян-Аула Асылбек Сеитов работает врачом, а Шайбай фельдшером, оба в одном месте.
Мать обратилась к старшей дочери:
— Скажи, где их квартиры?
— Возле мечети, — ответила дочь.
Мои смутные догадки о том, где меня могла видеть эта девушка, стали теперь проясняться. У Шайбая были два мои фотоснимка. И эти черные очи, вероятно, видели их. На последнем снимке у Шайбая я был сфотографирован перед арестом в 1918 году. Мой тогдашний облик нельзя сравнить с сегодняшним лицом беглеца, бывшего колчаковского узника. Разница между тем лицом и этим должна быть, как между небом и землей. Прошел всего один год, но я знал, что изменился.
— Аул Шайбая находится отсюда приблизительно в пятнадцати верстах, — продолжала женщина. — Отец его в ауле, сам он в городе. Их называют там потомками бия.[76] Мы приходимся родственниками.
Самовар вскипел, накрыли на стол. Мы все вместе стали пить чай. Наливал Пайзикен. Пришли еще два жигита, тоже начали расспрашивать, кто я. Женгей вместе с ними начала устанавливать местонахождение моего нагашы.
— Ты говоришь, что имя твоего ныне здравствующего нагашы аксакал Ильяс. Если отец Ильяса — Каскабас, то сам он Ботпай Ильяс, брат известного Жунуса…
— Знаете ли вы младшего брата Ильяса — муллу Жунуса? — спросил один из жигитов.
— Нет. Говорили, что у него есть брат, получивший русское образование, — ответил я.
— Да, это он. Он был учителем русского языка, обучал детей, и я учился у него. Бедняга уже умер… Его аул находится на северном склоне этой горы — отсюда около двадцати верст. Если с утра все время идти по склону горы, то к полудню можно добраться до аула, — объяснил жигит.
Я порадовался тому, как легко выискался мой нагашы. Я шел к Шайбаю, но план мой теперь расстроился из-за того, что он жил с Асылбеком Сеитовым в одном доме. Мне нельзя встречаться с Шайбаем, если он живет под одной крышей с врачом Сеитовым. Мне хорошо знаком Сеитов с первых дней моей учебы в Омске. В 1916 году мы проводили сельскохозяйственную перепись в Акмолинском уезде. Потом в 1917 году, когда я работал в казахском комитете, Асылбек Сеитов дважды приезжал в Акмолинск из Омска. Еще раз он приезжал, когда мы готовились организовать совдеп. Вместе с офицером Аблайхановым он собирал деньги для алаш-орды, старался мобилизовать молодежь в алаш-ордынскую милицию. Мы выступали против этих мероприятий и целых три дня спорили на многолюдных митингах в Акмолинске. Жители города последовали за нами, и врач Асылбек с офицером Аблайхановым вынуждены были ночью бежать. Теперь он в Баяне, в одной квартире с Шайбаем. Баян — казачья станица. Колчак свирепствует. Если я пойду к Шайбаю, Асылбек узнает о моем прибытии, и тогда все пропало: напрасны будут и мой побег из омского лагеря, и поездка в Славгород, и мучительный переход от Павлодара в продырявленных сапогах по колено в воде. Пройти триста пятьдесят верст и очутиться в Баян-Ауле в лапах колчаковцев совсем не входило в мои планы. Я решил не заходить к Шайбаю!
На ночлег женгей направила меня вместе с Пайзикеном в другой дом. Стояла безлунная темная ночь. На улице Пайзикен начал разговор:
— Твой вид мне очень понравился. В народе говорят: «Не сомневайся в том, у кого доброе лицо». Нам нужен работник. Не останешься ли ты поработать у нас?
— Мой дорогой, ведь нанимают работников родители, а не дети. Без отца как ты можешь что-нибудь решать?
— Родители не отвергнут мое предложение. Если мм договоримся вдвоем, значит, так и будет. У нас работа не тяжелая.
Мальчуган пристал ко мне, прилип со своим предложением.
— Какая у вас работа? — не выдержал я.
— Говорю, не тяжелая. Пасти небольшой табун. Доить кобыл. При кочевке навьючивать тюки. Дома будешь работать по хозяйству, вот и все! — ответил он.
— Сколько будете платить?
— Откуда я знаю, сам предлагай!
— Голубчик мой, в самых худших условиях я за месяц получал не ниже ста рублей.
— Ой-ой! Такой платы в нашем краю не бывает! — мальчик смутился оттого, что попал в неловкое положение…
Пайзикен отрекомендовал меня хозяину дома, молодому человеку. В доме бедно, не дом, а просто конура, разделенная длинной печкой. Низенький потолок, тускло горит свечка. Грязно, неприглядно. Хозяева производят впечатление забитых людей. К нашему приходу они уже приготовились ложиться спать. Давешние два жигита пришли и сюда за нами, и опять начался разговор со мной. Не торопился уходить и Пайзикен.
Один из жигитов, тот, который учился у муллы русскому языку, обратился ко мне:
— У тебя есть удостоверение личности?
— Есть!
— Ну-ка, покажи!
В нагрудном кармане теплой рубашки под бешметом хранились у меня три листа бумаги, свернутые каждый в отдельности. Один из них чистый, другой с казахским текстом, а третий — удостоверение на русском языке. Нарочито обнаруживая свою неловкость, я вынул чистый лист и, разворачивая, подал его жигиту.
— Друг, так ведь это чистая бумага, — заметил он.
— А-а, тогда, наверно, вот это! — Я подал ему второй лист с казахским текстом, тоже в свернутом виде.
— Эй, да и это у тебя простая бумага! — упрекнул меня жигит.
— Ах ты, опять ошибся! — сказал я с наигранным огорчением и подал свое «настоящее» удостоверение.
Увидев печать и штамп, жигит успокоился. Возвращая мне удостверение, он многозначительно заметил — Заверни получше. Можешь потерять, простофиля.
Со дня бегства из лагеря только сейчас мне впервые пришлось показать свое удостоверение. «Вот каков наш брат казах!» — невольно подумалось мне.
Еще раз подробно расспросив дорогу к моему нагашы, я разделся, постелил свою одежду на закопченную кошомку и с удовольствием растянулся…
Проснулся рано. На небе ни облачка. Мягко веет ветер, нежный, как шелк. Солнце взошло. Зеленая травка еле-еле виднеется, словно пушок на губе юноши. Я любуюсь Баяном, и кажется, все испытания, тяжелые невзгоды теперь навсегда остались далеко позади. Уставшие изможденные мускулы стали крепкими, как железо, и напрягаются под кожей, словно плетеный кнут. Кажется мне сегодня, что вся вселенная пребывает в радости.
