Сейчас я думаю, что, хотя я и ошибся в политической стратегии, но с военно-тактической точки зрения действовал правильно. Мы вышли к Тирафане за час до рассвета, после ночного марша, то есть разогретыми, но не пострадавшими от дневной жары. Лагерь мятежников был организован отвратительно. Скорее всего, они просто не рассчитывали, что столкновение произойдет так скоро. Я успел уже перестроить когорту в боевой порядок «четыре – два» за треть мили до линии их шатров, когда часовые перестали считать галок и подняли тревогу. Даже в этих условиях, будь у мятежников правильно поставлено управление, нам пришлось бы туго. Но вместо правильных действий, у них началась бессмысленная беготня полуодетых заспанных людей, ищущих свое оружие и своих командиров. Когда расстояние сократилось до двухсот шагов, перед нами были не боевые порядки, а редкая толпа растерянных людей, неуверенно держащих в руках кто – копье, кто – меч, кто – лук или пращу. В ста шагах мы грянули «барра» и перешли на бег. Всего несколько десятков лучников пустили стрелы, и то не согласованно, так что не причинили нам серьезного урона. Мы в ответ слаженно метнули дротики, эффект от которых был велик, поскольку у большинства мятежников не было ни шлемов, ни щитов.
Увидев, что многие их товарищи уже ранены или убиты, они еще более растерялись, так что удар нашей линии щитов разметал их слабую оборону. Многие продолжали выбегать из шатров, и, не успевая сориентироваться, оказывались перед частоколом наших копий. Те, кто не успел выбежать, были обречены – наш строй сносил шатры, и легионеры били мечами по всему, что шевелилось под тканью. Из-за обилия натянутых веревок и забитых в землю колышков, многие спотыкались, создавая угрозу правильности строя. Мне и командирам центурий пришлось приложить огромные усилия, чтобы бой не распался на беспорядочные схватки между шатрами, навесами и прочими сооружениями. Тогда численный перевес противника сыграл бы сам собой. Но, пока центурии продвигались ровным строем с плотно сомкнутыми щитами, бессистемные атаки мятежников разбивались о них. К моменту восхода солнца, место лагеря было уже так загромождено остатками сооружений и повозок, и телами убитых или раненых людей и животных, что пришлось дать команду разбиться на десятки. Только благодаря опыту и спокойствию декурионов, мы сохранили в этих условиях плотный порядок построения. На дальнем краю лагеря мятежники сумели все-таки собраться и организовать контратаку.
Мы едва успели снова сомкнуть ряды и образовать «черепаху», когда на нас обрушился град камней и стрел, а вслед за тем по нам ударила масса людей, вооруженных пиками, мечами и топорами. Когда строй первых четырех центурий стал прогибаться, я отдал команду «расступись» и в проход между рядами ринулись две арьергардных центурии третьего манипула, с ходу разрезав массу мятежников. Мы выровняли строй, вновь ударили на них и мятежники, не выдержав, обратились в беспорядочное бегство. Третий манипул преследовали их около мили, истребив большую часть. Первый и второй манипулы развернулись и вторично прошли по лагерю, сминая и рассеивая кучки мятежников, еще продолжавших оказывать сопротивление.
Собственно бой продлился около получаса, но я был измотан до полусмерти. Кроме того, я получил две глубоких царапины в плечо и одну - в бедро, так что потерял некоторое количество крови. Я сидел на опрокинутой повозке, посреди разгромленного лагеря, потому, что у меня уже не было сил стоять. Гестий Вер, приор первого манипула, наклонился к моему уху и негромко сказал «префект, можно я приму рапорта центурионов вместо тебя». Я махнул рукой – «валяй», и, сняв шлем, положил на колени. Голова гудела, а тут еще восходящее солнце стало припекать…
В битве при Тирафане мы потеряли 65 человек убитыми, 143 получили ранения разной тяжести. 11 человек умерло от ран в течение дня, состояние остальных опасений не вызывало, большинство, включая и меня, к вечеру могли идти своими ногами.
Мятежников было убито более пятисот, и втрое больше - взяты раненными. Тяжело раненных и сильно покалеченных я приказал добить, а легко раненных – распять тут же, на каркасах шатров и оглоблях повозок. Солнце убило их к середине дня.
Я знал, что эти две с лишним тысячи трупов не пройдут для меня даром. Туземные лидеры подали жалобы и легату, и цезарю, представив дело так, будто наша когорта истребила мирных паломников. В Кесарию приехал страшно раздосадованный Вителлий, выслушал сначала мой рассказ, потом рассказы центурионов и долго качал головой. Потом буркнул, что, по крайней мере, распинать раненных не следовало. Интересно, что бы он сделал на моем месте, потеряв в бою с мятежниками 76 своих солдат… Хотя, какая разница… Под конец он сказал: «жди вызова в Рим». Так оно и случилось.
Не знаю, как бы обернулось для меня дело, будь Тиберий жив к моменту моего приезда в Рим. Но я прибыл как раз во время народного ликования по поводу его кончины и по поводу восшествия на Палатин Гая Калигулы, который в тот момент был еще очень популярен, несмотря на свое явное и опасное безумие.
Калигула принял меня в термах, и наш разговор длился менее четверти часа. Впрочем, две трети этого времени он уделял не мне, а двум присутствующим тут же девицам, похожим на шлюх (позже мне сказали, что одна из них - это его сестра Друзилла, бывшая также и его любовницей). Он с полным равнодушием выслушал мой рассказ о событиях в Самарии, проявив интерес лишь к тому, как именно умирают люди, распятые на жарком солнце. Затем он спросил, почему меня не казнили пять лет назад вместе с Сеяном (префектом преторианцев, с которым мы были дружны). Я ответил, что не знаю. Калигула некоторое время думал о чем-то, а потом стал кричать, что выживший из ума старик (имелся в виду цезарь Тиберий) оказывается 10 лет держал в Иудее прокуратором тупого солдафона, не смыслящего в восточной политике. В конце он пробормотал: «говорят, ты умеешь строить акведуки, так отправляйся претором во Вьенн, что в Галлии, там нет акведука, там грязь, там холодно, мне там не понравилось, а тебе там самое место, мне с тобой скучно, ты некрасив, я не хочу видеть тебя в Риме». С этими словами он отвернулся к одной из своих шлюх и стал гладить ее по животу и груди. В общем, меня отправили в сравнительно почетную ссылку.
Я молча развернулся и ушел. Мне было обидно такое обращение со стороны сопляка, будь он хоть трижды цезарь. Но умом я понимал: сейчас чем дальше от Рима и от безумного цезаря, тем лучше.
Вьенн на реке Рона – это «бург», столица племени аллоброгов. 90 лет назад он был взят Юлием Цезарем, но до сих пор никто не позаботился о том, чтобы организовать тут правильное управление. Гарнизон, состоящий из одной вспомогательной центурии в основном, пьянствовал, а местная публика жила по своим обычаям, как будто никакого Рима и не было. Все это сообщил нам Менандр, которого я отправил сюда на месяц раньше, в сопровождении Отны и Эгмунда, чтобы приобрести дом и предметы обихода, пока мы с Юстиной занимались переездом всей семьи.
Менандр справился блестяще: недорого купил средних размеров поместье (по-здешнему «хольд») с просторной усадьбой, пристройками, выходом к реке, причалом, отведенным водоемом и несколькими колодцами. Он так отчаянно торговался, что прослыл хитрым пройдохой, а это здесь уважается не меньше, чем воинская доблесть, эротическая сила и умение пить хлебное вино - «эль» - квартами. Три последних умения за пожилым греком конечно, не числились, зато их в избытке показали Отна и Эгмунд. Они успели сходить в короткий успешный поход на соседнее племя в связи с угоном скота (обычное дело в этих местах), накоротке сойтись с местными женщинами, и учинить пару потасовок в кабаке.
Таким образом, сразу по приезде я обнаружил, что имею в глазах аллоброгов довольно высокий статус: во-первых, о хозяине здесь судят по слугам, а во-вторых, Отна и Эгмунд успели по пьяному делу наплести обо мне невесть каких историй, и теперь долг патрона обязывал меня всему этому соответствовать. По чести говоря, мне было не просто – ведь я мало знал здешние обычаи, а мой галльский сильно отличался от языка аллоброгов. При этом надо было осваивать управление хозяйством, которое здесь достаточно сильно отличается от того, с чем мне доводилось сталкиваться ранее. А каково было приводить к порядку расхлябанную центурию, о поведении которой уже упоминалось… Акведук я, пока что, держал в уме – мне было ясно, что, не укрепив свой авторитет среди этих простых, но консервативных людей, лучше не предлагать им ничего нового и необычного.
Уяснив особенности экономики этой местности, я занялся торговыми операциями с продовольствием, лесом и оружием. Благодаря кое-какому хозяйственному опыту, приобретенному в Азии, я значительно преумножил и свое благосостояние, и авторитет, поскольку умение вести торговые дела здесь уважается и ценится. В ходе этих дел, мне пришлось столкнуться с речными разбойниками, промышлявшими на Роне, и чинившими ущерб торговле, поскольку река здесь – главный путь перемещения товаров. Проконсул Галлии иногда отправлял против них бирему, но разбойники на своих легких судах прятались в узких протоках, а после – снова возвращались к своему преступному промыслу. Мне ничего другого не оставалось, кроме как самому справляться с ними.
