— Бог наш милостив и не оставит нас, покуда мы его смиренно чтим. Он превыше всего, он выше нашей любви к собственной жизни. И потому, о Ахиор, прежде чем вернуться к Олоферну, проведи один день с нами и посмотри, как богобоязненный народ славит своего Господа. И ты поймешь, почему нет на свете такой силы, которая могла бы покорить народ, верный своему Богу и защитнику.
В тот ужасный день все мы поступили так, как наказал нам Иоаким.
Каждый израильтянин воззвал к Богу, смиренно предав себя Его воле. Все — мужчины, женщины и дети, надев власяницы, пали ниц перед Храмом. Мы посыпали головы пеплом и простерлись на земле, покрыв жертвенник вретищем и дружно взывая к Богу Израиля, чтобы он не допустил резни наших детей, продажи женщин в рабство и разрушения наших городов и прочего наследия предков и предотвратил осквернение наших святынь язычниками.
В тот злополучный день вместо ранее назначенного праздника начались молитвы, растянувшиеся на долгие недели. Иоаким приказал всему народу Иудеи ежедневно взывать к милости Божией и блюсти строгий пост, чтобы умилостивить Бога нашего Вседержителя.
Священники же наши, облачившись во власяницы, начали приносить ежедневно жертвы всесожжения, искупительные жертвы и принимать от народа добровольные дары Господу.
Когда на следующий день посланец Олоферна Ахиор покидал наш город в сопровождении своей свиты, лицо его выражало некоторую растерянность при виде толпы людей, готовившихся оборонять свой город не мечами и копьями, но усердными молениями.
В последующие дни в городе только и было разговоров, что об ассирийцах. Возникал ли разговор среди женщин или среди мужчин, казалось, что вселенной больше не существует, остались только две противостоящие друг другу и вытеснившие все остальное стихии — мы и они.
Священники усматривали знак Божий в том, что приезд в наш город Иоакима совпал с появлением Ахиора и посланием Олоферна. Тем самым Господь давал нам понять, что народ должен почитать священнослужителей и искать прибежище в вере.
Тем временем градоначальник Озия и приближенный к нему казначей Хабрис начали готовить войско к войне.
Стены города укреплялись, готовились склады для хранения запасов, которые собирали от деревенских старейшин в селах, окружавших Ветилую, подготовлялись резервуары для воды на случай длительной осады. Опытные солдаты учили искусству боя наших мужчин и юношей.
Строились новые загоны для скота, который собирались спрятать в городе перед самым приходом неприятеля.
Главная площадь была изуродована сплетенными из прутьев хижинами для населения окрестных деревень.
В эти трудные дни никто не думал о красоте города, все мысли были сосредоточены на спасении жизни.
За ежедневными заботами и приготовлениями к войне мы незаметно втянулись в какую-то иную жизнь и начали ощущать уверенность в себе от звона мечей, доносившегося из кузниц на каждой улице. Прибавлялась вера в силу нашего войска, которое пополнялось жителями деревень, а глубокие рвы, выкопанные вокруг городских укреплений, стали казаться непреодолимыми.
Каждый день у входа в Храм Иоаким говорил нам, что наши молитвы достигают уха Господня, а градоначальник Озия рассказывал о мощи армии нашего города, численность которой достигла двух тысяч мужчин, юношей и мальчиков, если они по виду могли сойти за юношей.
Их ободряющие речи проливались на наши раны целительным бальзамом, мы упивались их доблестью и обретали столь необходимую нам надежду.
Единственными, кто не считал наши оборонительные укрепления неприступными, были торговцы: цены на дома в нашем городе упали вдесятеро.
Цены же на еду возросли в двадцать раз, а сосуды для воды стали дороже серебряных монет.
Так прошли двадцать два дня приготовлений к войне, двадцать два дня самоотверженных усилий, и мы стали думать, что враг встретит в нашем лице достойного противника.
На рассвете двадцать третьего дня дозорные, выставленные на городских стенах, заметили в том месте, где соприкасаются небо и земля, тонкую черную линию, тянувшуюся влево и вправо насколько хватал глаз.
Все, кто был в городе, поднялись на стены, чтобы увидеть надвигавшуюся на нас силу.
Шепча про себя молитвы, мы оставались там до полудня, когда неприятельские всадники появились у котловины, хорошо различимой с городских укреплений.
Зрелище было устрашающее: проходили часы, а котловина все продолжала заполняться войском, которому не было конца.
Подобно муравьиному полчищу, они покрывали весь горизонт, и до конца дня прибывали и прибывали все новые пехотинцы и всадники, а с ними ослы, верблюды и мулы, нагруженные кожами для шатров и палаток, съестными припасами для солдат, оружием, запасным снаряжением, кухонной утварью.
Они заняли все дороги, ведущие к горе, на которой стоит Ветилуя, окружили часовыми все источники и колодцы и начали ставить лагерь. Этот лагерь был больше любого города, построенного людьми на этой земле.
Все наши надежды были посрамлены, нашей гордости и уверенности в себе как не бывало.
Каким ничтожным показалось нам наше жалкое войско, состоящее из необученных юнцов и никуда не годных старцев!
Стены нашего города словно истончились, а все наши попытки поднять свой дух военными приготовлениями рухнули в одночасье.
Думаю, в ту ночь в Ветилуе никто не уснул. Озия и Иоаким отменили свои ежедневные обращения к народу перед Храмом.
Они прекратили их, потому что все мы понимали: слова излишни, когда перед нами выстроилась непобедимая сила — ассирийская армия, пополненная всеми многочисленными армиями, которые Олоферн одолел в предыдущих войнах.
Искушенные в военном деле люди говорили, что следует ожидать нападения дня через два-три, когда враги укрепят свой лагерь, а их полководец примет решение, каким образом лучше приступить к штурму.
Наши дозорные наблюдали за осаждавшим город войском с тем же напряжением, с каким раненая серна ожидает последнего прыжка льва: они стремились уловить момент, который мог означать начало штурма.
Но подстерегавшая нас огромная кошка не спешила схватить мышонка, копошившегося в двух шагах от ее лапы.
Проведя десять бесконечно долгих дней в постоянном трепете, мы наконец поняли, что Олоферн наслал на нас нечто худшее, чем авангард своей армии, — голод и жажду.
К несчастью, солнце именно в эти дни палило как никогда раньше.
За все это время не упало ни капли дождя, и от подготовленных нами резервуаров не было никакого проку, а запасы воды уменьшались с невероятной скоростью.
Утром одиннадцатого дня дозорные увидели неподалеку от городских стен Ахиора, того самого гонца от Олоферна, что принес нам дурные вести в день нашего праздника. Ассирийцы связали его и оставили стоять у ворот города.
Градоначальник Озия сначала подумал, что нас хотят выманить из города, но потом понял, что это не так, и велел нашим солдатам привести связанного.
Сыны Израиля приблизились к Ахиору, развязали его, привели в Ветилую, и он предстал перед нашими старейшинами.
— Поведай нам, за что твой повелитель так унизил тебя, почему решил тебя, связанного, выдать врагам? — спросил Озия. Ахиор простерся перед ним, поцеловал землю и ответил так:
— О вождь и повелитель, ибо с этой минуты ты — мой господин! Прежний мой господин Олоферн предал меня проклятию. Я утратил его доверие после того, как сказал ему, что вы не желаете сдаваться, ибо ваш Бог вас защищает, и что не пристало нам сражаться с теми, у кого есть защита в ином мире, там, где что-либо изменить выше человеческих сил. И еще я посоветовал предложить вашему народу сдаться, не заставляя вас отрекаться от вашего Бога. Олоферн пришел в бешенство и заявил: «Я не боюсь ничьих богов, а тем более бога столь малочисленного и непримечательного народа. Ибо нет на свете бога, кроме Навуходоносора. Ты же, Ахиор, усомнившийся в справедливости моего решения, не увидишь лица моего с этого дня и до тех пор, пока я не проучу дерзкое племя, отказавшееся покориться моей силе. В тот же день, когда я их завоюю, тело твое пронзят мечи моих солдат и пики моих слуг и ты разделишь участь народа, чью веру решился отстаивать передо мной».
— Неужели ты думаешь, что мы так легковерны и не понимаем, что ты — лазутчик? Мы не забыли, как ты приезжал к нам с угрозами! — в гневе вскричал Озия.
— Сжальтесь, — возопил Ахиор, — ведь я впал в немилость у своего господина, желая помочь вам!
— Не верим мы тебе, подосланному врагами, ты — слуга Олоферна и достоин только смерти!..
Но при этих словах Озии поднял руку Иоаким, и все взоры устремились на него.
— Мы не станем тебя убивать, но тебе придется открыть нам все, что ты знаешь о своем повелителе и о его войске. Пока ты нам нужен — будешь жить. Постарайся-ка служить нам своими советами лучше, чем ты служил своему недавнему повелителю.
