В те первые петербургские годы он был настолько далек от всякой политики, настолько вне всяких подозрений, что товарищи по институту и землячеству порой обращались к нему с просьбой припрятать или сохранить разного рода нелегальные книги и листки, которые он имел возможность затем прочитывать. Доводилось ему тогда читать подпольные издания «Народной воли», «Черного передела», «Земли и воли»; выходивший в Швейцарии под редакцией Петра Лавровича Лаврова журнал «Вперед», читал сочинения Адама Смита, Сен-Симона, Фурье, Лассаля, Чернышевского, Герцена, «Основания политической экономии» Милля с примечаниями Чернышевского… Постепенно на его квартире, на Коломенской улице, скопилась небольшая библиотека подпольной литературы, и, случись у него обыск, уже тогда он мог бы как следует поплатиться…
В те поры он не знал, не догадывался, что судьба свела его в родном, кубанском, землячестве с людьми, тайно замышлявшими покушение на самого царя… Как он мог догадаться, что универсант Пахом Андреюшкин, уроженец кубанской станицы Медведковской, всеобщий любимец, весельчак и балагур, вскоре окажется одним из тех пяти народовольцев, возглавляемых Александром Ульяновым, которые будут казнены в Шлиссельбургской крепости 8 мая 1887 года «за участие в покушении на императора Александра III»?.. Не догадывался и о принадлежности к той же группе другого своего товарища по землячеству — Дмитрия Иваненкова из станицы Кужорской. Тот был закадычным другом Андреюшкина… Понял, что оба его земляка замышляют что-то опасное, после того, как они, незадолго до задуманного ими покушения, перенесли к нему на квартиру и оставили на хранение целую лабораторию, приспособленную для получения азотной кислоты, и большой запас селнтры; лаборатория эта и селитра долго хранились у него после неудавшегося покушения. И тут он мог крепко поплатиться, если бы к нему нагрянули с обыском, ведь с помощью той самой лаборатории и из той самой селитры изготавливали бомбы для покушения на Александра III…
Среди весны, после того, как ему стало известно о казни Пахома и о ссылке Дмитрия, Михаил не находил себе места. Целыми днями он бродил по улицам Петербурга, все думая о случившемся, вся его собственная судьба словно бы влилась, втекла вдруг в какое-то новое русло, где ни одного места уже не могло быть для спокойного, ровного течения… Ему хотелось понять то, что случилось, попять, постичь смысл жертвы, на которую без колебания пошли все эти совсем еще молодые люди, его ровесники. То, на что решились они, словно бы обнажило для него некий больной нерв окружающей жизни, и он так вдруг, почти неожиданно для себя, оказался вблизи этого обнаженного нерва…
Иным человеком приехал он тогда домой, в свою Сторожевую, на летние вакации. А осенью, когда начались занятия в институте, уже по-новому присматривался ко всему, вроде бы впервые так остро начиная догадываться, что его альма-матер живет не только той жизнью, которая на виду; есть еще другая, скрытная, которую не сразу распознаешь… Ему казалось, что рядом с ним существуют какие-то значительные студенческие организации, представляющие собой что-то единое и сплоченное, какую-то большую, тайно крепнущую силу.
Жесточайшая реакция, наступившая после разгрома «Народной воли», особенно усилилась тогда, пять лет назад. В 1886 году был введен в действие новый университетский устав, который запрещал любые студенческие организации, кружки, сходки, усиливал контроль над преподаванием и поведением студентов.
В декабре 1887 года в Петербургском университете произошли волнения, вызванные недовольством действиями ректора. Волнения охватили и студентов Технологического института, уже и до того несколько раз протестовавших против нового устава. В тех волнениях Михаил принял самое активное участие, за что и поплатился вскоре же.
В институте было две стипендии для пансионеров Уральского казачьего войска и две — для пансионеров Кубанского казачьего войска. Одну из двух последних получал Михаил, другую — его товарищ по землячеству Федор Ставцев. Сходка в Технологическом, на которой студенты хотели заявить директору института о своих требованиях, случилась 8 декабря, а на следующий день состоялось экстренное заседание Учебного комитета под председательством директора. На том заседании были названы основные участники сходки и приняты решения о наказании их. Уже в январе на имя директора института пришла ответная бумага от войскового хозяйственного правления Кубанского казачьего войска:
«По докладе Наказному Атаману Кубанского казачьего войска отзыва Вашего от 19 декабря истекшего 1887 года за № 3066 Его превосходительство изволил поручить сему правлению стипендиата сего войска студейта вверенного Вам института Михаила Бруснева sa участие в беспорядках 8-го того же декабря лишить войсковой стипендии. Вследствие этого, начиная с 1 числа сего января, деньги в стипендию Михаилу Брусневу высылаемы не будут».
Крутые меры институтского начальства привели к обратному результату. Студенческие кружки стали жить еще активнее.
Руководители кружков высматривали тех студентов, которые представлялись им способными к конспиративной работе. С такими завязывались знакомства сначала без затрагивания каких-либо рискованных тем, их снабжали литературой, постепенно подводя к более острым вопросам, попутно выяснялись особенности характера, степень выдержанности, готовность к кружковой работе… Именно так оказался привлеченным к этой работе и Михаил. К нему был прикреплен старшекурсник Бронислав Лелевель.
Тайно существующая кружковая жизнь института все глубже открывалась перед Михаилом. Ему удалось достать первый том «Капитала» Маркса, брошюру Плеханова «Социализм и политическая борьба». Изучение «Капитала» помогло понять происхождение и рост рабочего класса, тайные пружины капиталистического производства, значение рабочего класса в нем, положение этого класса, сущность его борьбы, его организацию и историческую задачу.
Михаил словно бы освобождался при чтении этой книги от всего второстепенного, путающего, сбивающего. В нем проспулся какой-то новый азарт, азарт открывателя, ступившего на верный, основной путь, с которого уже не сойти, чего бы это ни стоило. Сама огромная марксова мысль жила перед ним, даже листы он переворачивал, как что-то живое, хранящее в себе дыхание и веру огромной личности. Ощущение было такое, будто он оторвался вдруг от некой одряхлевшей, вязкой, старой жизни и влетел, именно влетел, в новую, в которой все — и яснее, и просторней, и значительней. Жизнь оставалась все той же, она была вокруг, запутанная, неподатливая, вся из углов и петель, в ней черт ногу сломит, но она, такая, для него стала вроде бы вчерашней, поскольку в ее путанице ясно обозначился прямой путь. Он жил в другом времени и сам весь был кем-то другим, новым. И сколько раз за чтением этой книги приходила, будоража сознание, мысль: «Вот же — есть, есть наука обо всем, что составляет основные перспективы жизни!..По этой науке все и должно развиваться, идти дальше! Есть ясные объективные законы, которых никому не объехать ни на какой кривой!»
Главная концепция Маркса настойчиво отводила первое место в будущей революции именно классу промышленных пролетариев; эта концепция утверждала, что именно они — наиболее революционная, революционно-последовательная часть общества, которую никогда не удовлетворят никакие половинчатые реформы, никакие полумеры, что в силу безвыходности своего положения они будут настойчиво добиваться изменения условий, создающих эту безвыходность.
Изучение Маркса помогло составить определенное законченное социалистическое мировоззрение. Главный вывод был таков, что единственная задача социалиста — пропаганда социализма, и пропаганда не вообще, а в основном среди рабочих, пропаганда, развивающая их классовое сознание: без широких связей с массами деятельность любой революционной группы будет обречена…
Михаил чувствовал, понимал: пришла новая пора, пора иных действий и иных деятелей — не бунтарей, не террористов, не народников, не половинчатых реформаторов… Новый деятель должен нести в жизнь прежде всего знание объективных законов, показывать людям несоответствие жизни этим законам!.. Все развивается, и далее еще ощутимей будет развиваться, имени о так, как пишет Маркс! Угнетенные и обездоленные стремятся изменить свое положение, и это стремление в дальнейшем определит развитие самой истории…
Осенью 1889 года Михаил вошел в студенческий кружок пропагандистов своего института, который составляли в основном студенты-поляки: Антоний Косиньский, Бронислав Лелевель, Юзеф Бурачевский, Вацлав Цивиньский; русских было трое: Василий Иванов, сам Михаил и его друг-однокурсник Иван Епифанов. Габриэль Родзевич ввел Михаила в рабочий кружок, с которым до того занимачся сам. Собирался этот кружок в Гавани, на Васильевском острове, на квартире рабочего Фомина.
