Илья Бояшов - Танкист, или «Белый тигр»

Кроме того, Иван Иваныч истово верил в закрывающего собой половину неба особого Господа, возле престола Которого плотными рядами располагались, погибшие в сражениях от Буга до Волги, танки. День ото дня машинное воинство на облаках становилось все многочисленнее, и все больше машинных душ принимал у себя в чертогах Господь. Разумеется, Великий Механик-Водитель не мог существовать без собственной «тридцатьчетверки». Надевая танкошлем и садясь за рычаги, Бог время от времени и прокатывался в ней по небу. Так что направляясь навстречу Призраку и ловя своим обезображенным ртом капли очередного дождя, Найденов в раскатах далекого грома неизменно улавливал грохот победных орудийных выстрелов небесного «Т-34» и лязг его великанских катков. «Давай!» - ободряюще катилось по небесам. - «Жми… Подлец никуда не денется!». Впитывая небесную музыку, он приходил в радостное нетерпеливое возбуждение - этот новый Башмачкин проклятого века, все имущество которого - жалкий обмылок, складной нож, компас, командирские часы, а так же завернутая в газету махорка - умещалось в плоском вещмешке (а могло бы уместиться и в кармане), который спал под танком на все той же, выданной еще в госпитале, выкупанной в солярке, шинели, и у которого начисто срезало прошлое. Прижимаясь к детищу тагильского завода, он, единственный, во всем эшелоне, (а, может быть и на всей войне), был поистине счастлив. Другие, маясь в «теплушках», цеплялись за карандашные письма, фотографии и неистребимую память. Один лишь Череп цеплялся за то, что вызывало тоску у ветеранов и новичков - за «коробку», которой суждено неизбежно сгореть.

Так повелось: ни в чем не повинные «тридцатьчетверки» ненавидели с той и другой стороны. Перед окопами панцер-гренадеров усилиями «восемь-восемь» и противотанковых Pak 40 из этих машин делались славные костры, [22] но стоило оставшимся прорваться, начиналась страшная свистопляска: траншеи раздавливались, танки гонялись за людьми, которые бегали кругами, словно зайцы. Танкисты имели право никого не щадить. Перед каждым боем они забивались, как сельди, в тесную башню, выкарабкаться из которой часто не представлялось возможным. Если даже снаряд отскакивал, от удара крошилась окалина, острая, как стилет. А уж прямое попадание в корпус было вовсе убийственным; не проходило секунды - огонь, словно собака, хватался за руки и лица башнеров. Если водитель, имея свой люк, еще мог выброситься на броню, то радист исчезал в пожаре. Три-четыре мгновения - и на нетерпеливое буйство пламени откликался боезапас. Башня показывала до боли знакомый трюк - взлетала, падала на погон: от людей и машин оставались разбитые гусеницы, и рыжий искромсанный корпус с густым слоем пепла внутри. [23]

Но и те, кому посчастливилось выскочить, без колебаний могли записать себя в смертники: «коробки» бросались в атаку до полного истребления. Так что рано или поздно вспыхивал синим пламенем каждый, волей-неволей оказавшийся за рычагами или возле орудия. Каждый - но только не Иван Иваныч!

Эшелон наконец-то прибыл. Несколько дней танк прятали в глухой белорусской деревне, пока нагрянувший Катуков не осмотрел «эксперименталку». Ознакомившись с глушителями и катками, командир Первой Танковой неожиданно схватился за десантный поручень. В отличие от Ивана Иваныча и безмятежного Бердыева, гвардеец Крюк был ни жив, ни мертв: на сидении радиста затаилась, не решаясь вздохнуть, смазливая местная бабенка. Но на счастье сержанта, генерал не полез вовнутрь.

«Моя-твоя - моя не понимай», похмельный, мятый, словно пустой мешок, мог и не отвечать на вопрос принюхавшегося инспектора. Вид Черепа - сбитый почти на затылок танкошлем, оскалившиеся зубы, лицо, на которое едва хватало кожи, и возбужденно-радостный взгляд - самого Катукова и его окружение также не вдохновил.

Найденов, Крюк и Бердыев переминались с ноги на ногу, пока отошедшие в сторону полковники вполголоса совещались с главой комиссии.

– Михаил Ефимович, может, разогнать эту шарашкину контору? - выражая общее мнение, обратился к именитому танкисту один из подчиненных. - Лейтенант, по-моему, явно «того»…

– Сейчас посмотрим! - перестал скрывать свою злость генерал. - Командир и наводчик - сюда!

Гвардеец сержант на полусогнутых первым подбежал к высоким чинам. Сгоревшее лицо Ваньки Черепа по прежнему не выражало ничего, кроме безумия - и от этого было еще более ужасным.

– Сарай видите? Вон там, на горушке? Сколько до него?

– Полтора километра! - даже не взглянув, доложил Крюк.

– Так уж и полтора! - рассвирепел Катуков.

Гвардеец, не поворачивая головы, выпалил:

– Тысяча четыреста пятьдесят.

– Ладно. - сдержался на этот раз председатель комиссии. - Подскочите к деревенской окраине - и зарядите в сарай фугасным. Только, чтобы максимум - со второго!

Катуков не успел закончить - столь не понравившийся экипаж уже был в машине. Танк рванул, и почти бесшумно (что удивительно для грохочущих «Т-34»), промчался мимо отцов-командиров, которые чуть папиросами не подавились. Возлюбленная сержанта Крюка намертво приклеилась к сидению. В глупых глазах буренки застыл непередаваемый ужас. Она напрасно страдала - вцепившийся в рычаги Найденов ее попросту не замечал. Проскочив между двумя «виллисами» (и не задев их!) на глазах изумленной комиссии, «тридцатьчетверка» развернула башню - и далекий сарай сложился как карточный домик. Но не таков был Иван Иваныч, чтобы успокоиться - на полном газу «экспериментальный» влепил в одно и то же место три фугаса подряд (Бердыев, играючи, один за другим досылал снаряды). Еще разлетались осколки и комья, еще только-только докатился грохот последнего разрыва, а Иван Иваныч развернулся и в метре от проглотивших слюну полковников осадил машину. Пыль побелила сапоги штабных щеголей. Катуков так и застыл с папироской - а лейтенант-механик уже по пояс высовывался из люка.

– «Белый Тигр». - хрипло сказал Иван Иваныч. - «Белый Тигр»!

И, окончательно поразив генерала, который был опытным охотником, как-то настороженно, совсем по-волчьи принюхался.

В штабе готовившегося к прорыву на Бобруйск Первого Танкового [24] Ваньке уточнили задачу.

«Тигр» появился в районе Вольховиц - Облатки, опять-таки каким-то невероятным образом сумев просочиться в глубину обороны. Вопрос, как немцу удалось сделать рейд в условиях полного бездорожья, загнал разведку корпуса в безнадежный тупик - на месте прорыва лежали болота, которые окружала вековая сосна. Однако следы сверхтяжелых гусениц остались на лесной дороге по эту сторону трясины. Созданная монстром просека впечатляла; деревья, в обхват толщиной, были разбиты вдребезги. Логово представляло собой почти трехметровую по глубине яму - чудовищная сила мотора позволила развернуться на месте, вывернув корни и дерн. Упавшие березы и сосны довершили маскировку. Все поле перед засадой было покрыто почерневшими «тридцатьчетверками». Многие машины пытались уйти - башни валялись перед разбитыми корпусами - ударяющие сзади снаряды их попросту скидывали. Двадцать три «коробки» выгорели дотла. Еще четырнадцати требовался ремонт. Когда Ваньку доставили к месту побоища, «смерш» работал полным ходом. На краю леса желтела песком могила с целой горой танкошлемов. Гарь и запах резины пропитали и поле, и лес.

Приставленный к Черепу разведчик Федотов, фронтовой майор, внешне расслабленный, но готовый в любой момент играючи перегрызть человеку горло (неоднократно бывая в немецких тылах, самолично, хорошо отработанным движением «финки» он отправил к праотцам чуть ли не целую роту), хмуро наблюдал за тем, как обгоревший лейтеха затрясся при виде десятков железных останков.

Разведчик вынужден был следовать за сумасшедшим. Тот, оглядываясь по сторонам, постоянно опускаясь на землю и что-то вынюхивая, растирал пальцами земляные комья. Порой он садился на край злосчастной дороги и разговаривал сам с собой. Внешне невозмутимый охранник вышагивал следом, словно журавль, постегивая прутиком по голенищу и тихо костеря Найденова - при всем своем безрассудстве скелет запретил курить. Между тем, трофейная пачка в нагрудном кармане чистенькой гимнастерки майора пахла ядреным качественным табаком. Разведчик Федотов невольно глотал слюну, а Найденов, вновь обращаясь к полю, по которому раскидались сгоревшие танки, принюхивался, бормотал - и текли его слезы.

Начштаба Первого танкового полковник Барятинский рассматривал Ваньку не с меньшим пессимизмом.

– Мы нашли перешеек между болотами - доложил разведчик, подкрепляя уверенность картами. - Танк мог прорваться только таким путем. Затем в этом месте устроил засаду… Хотя - озадаченно добавил Федотов, подобно многим другим сбитый с толку поистине мифическими возможностями «Белого Тигра». - Непонятно, как ему все-таки удалось не завязнуть.