Ермолов сильно переменился за минувший год: раздался в плечах и выматерел телом. Черты лица обозначились резче, в выражении выступило нечто львиное. Темные, слегка вьющиеся волосы гривой ниспадали из-под черной форменной треуголки.
— Уже и в Альпах успел побывать! — простодушно восхитился Бакунин. — Чай, и с синекафтанниками встречался? Каковы они, ветреные, безбожные французики?
— Храбрые солдаты, — ответил Ермолов. — Почти все худо одеты, но горды, носят в петлице трехцветную розетку — знак их республиканского флага. А в бою прорываются через построения неприятеля неудержимо, словно бурный поток, и всему предпочитают, как и русские, штыковую атаку.
— Вот как! — изумился Бакунин. — А я, признаться, после того как французики обезглавили своего законного государя, представлял себе их но иначе как с рогами… — Он помолчал и сказал с оживлением на своем добром рябом лице: — Ах, зеленые пошли! Как славно!
Зелеными, или зеленой кавалерией, прозвали в народе и среди солдат драгун, после того как в 1775 году синие их мундиры, установленные Петром I, были заменены на зеленые.
Обгоняя пехоту, драгуны гуськом потянулись в голову колонны. То, что они составляли в корпусе большинство регулярной кавалерии, было не случайно. Драгуны представляли собой такую конницу, которая в случае надобности могла действовать и в пешем строю. Пехота на конях, формированию которой много способствовал Потемкин, как раз и нужна была для ведения войны в горах.
Это были драгуны Нижегородского полка, которыми командовал дальний родственник Ермолова — двадцатичетырехлетний Н. Н. Раевский, уже зарекомендовавший себя в битве с турками при Ларге.
— Верно, впереди лазутчики замаячили, — вставил догадку Ермолов.
Для него истекший, 1795 год оказался на редкость богатым событиями. По окончании военных действий в Польше Алексей Петрович возвратился в январе в Петербург и был зачислен во 2-й бомбардирский батальон. Пользуясь сильной поддержкой графа Самойлова, он получил предложение ехать в Генуэзскую республику.
Северная Италия была тогда театром войны между французами и австрийцами. Ермолов получил рекомендательное письмо от вице-канцлера Безбородко к всесильному главе гофкригсрата Тугуту с просьбой о дозволении участвовать ему в военных действиях на стороне австрийцев. В ожидании ответа из Вены Ермолов объехал всю Италию. Он изучал памятники искусства и древности, собирал коллекцию гравюр и скупал книги, положив начало своей библиотеке, ставшей впоследствии одной из лучших в России.
Получив ожидаемое разрешение, Алексей Петрович поступил волонтером в армию генерала Девиса. Он участвовал в нескольких сражениях против французов в Приморских Альпах.
Вести из России о готовящемся разрыве с Персией побудили Ермолова, не ожидая конца кампании, вернуться в Петербург. В конце февраля Платон Зубов официальным письмом уведомил своего брата о назначении в его корпус Ермолова, которому велено было состоять при майоре Богданове, имевшем репутацию отличного артиллериста и командовавшем незадолго перед тем конной артиллерией.
По прибытии в войска Ермолов сразу завоевал симпатии солдат, уважение офицеров и пользовался особым расположением графа Валериана Александровича, который помнил его еще по польской кампании…
Драгуны между тем проскочили вперед и скрылись в расщелине. Колонна остановилась. К Бакунину с Ермоловым на взмыленном маштаке подскакал адъютант генерала Булгакова:
— Его превосходительство требуют господ офицеров к себе!..
Вынужденное бездействие генерал-майора Савельева под Дербентом ободрило союзников Шейх-Али-хапа. Один из них, хамбутай казикумыкский Сурхай-хан, привел к Дербенту три тысячи отборных джигитов и предложил хану обойти савельевский отряд с тыла, а затем разгромить его.
Только теперь Зубов понял, что должен торопиться изо всех сил. Главнокомандующий послал вперед нижегородских драгун и приказал корпусу двигаться форсированным маршем.
27 апреля войско подошло к реке Монис, откуда должен был начаться переход через горы.
Путь через Табасаранский и Каракайтагский хребты оказался до крайности тяжел. Приходилось то подниматься на совершенно отвесные скалы, то опускаться в глубокие ущелья, представлявшие собою подчас настоящие пропасти.
На дне их надо было продвигаться по извилистой и узкой тропке, то и дело прерываемой водостоками и провалами.
Особенно трудно было артиллеристам. Лошади и волы не в состоянии были тащить на себе зарядные ящики и пушки.
Волей-неволей приходилось впрягаться солдатам. В результате за двенадцать часов непрерывного пути пройдено только двадцать девять верст. Но как бы то ни было, горы оказались позади, и у реки Урусай-Булак корпус остановился на долгожданный отдых.
А до Дербента было еще далеко. Зубов решил обложить войсками дагестанскую твердыню и, усилив бригаду Булгакова, кружным путем обойти Дербент с южной стороны.
Вместе с тем Зубов послал к Шейх-Али-хапу парламентеров, требуя безусловной сдачи крепости. Однако восемнадцатилетний хан дербентский, находившийся под сильным влиянием своей сестры Переджи-Ханум — Розы Дагестана, без совета которой он решительно ничего не предпринимал, ответил презрительной насмешкой.
…Вечером 30 апреля отряд Булгакова расположился на отдых перед трудным походом через горы. На землю пала южная черная ночь. И даже мириады звезд, более крупных и ярких, чем в России, не могли отнять у мрака ничего, кроме вершин, смутными облаками стоящих в небесной выси.
Ермолов, убедившись, что его бомбардирский батальон подготовлен к изнурительному походу, долго не мог уснуть.
Выйдя за цепь караулов, он жадно вглядывался туда, в югозападную даль, где завтра должен быть отряд Булгакова.
Волнение от близости огромной, таинственной и незнакомой страны охватило его.
Кавказ — ворота мира… Перекресток народов… Чуть не все человечество проходило тут! От мифических племен и языков, чье происхождение теряется во тьме предыстории, от библейского ковчега, который будто бы остановил после потопа Ной на горе Арарат, и до новейших народов — этруски, хазары, косоги, яссы-алапы, авары, готы, скифы, сарматы, мидийцы, ассирийцы, татаро-монголы, римляне, арабы, персы, турки… И проходившие, прорубавшие себе путь огнем и мечом, пожарами и кровью, сами оставляли свой след, наслаиваясь и создавая новую прожилку в муаре человеческого мрамора.
Пестрота истории, языков, когда подчас один аул не понимал другой, соседний; пестрота религий — идолопоклонники, христиане, приверженцы Зороастра, мусульмане… Но при всем многообразии, несходстве десятков и даже сотен племен имелось нечто общее для всех них — в час опасности они становились единым войском. Старики и женщины угоняли отары и увозили скарб, мужчины садились на коней, выслеживали и уничтожали врага, а при нужде укрывались в таких теснинах и высотах, куда не добраться было пришельцу.
Что там, впереди? Воинственные, жестокие и гордые обитатели Кавказа — чеченцы, лезгины, аварцы, лаки, акушинцы, каракайдаки, тарковцы и прочие, имя которым — легион. За хребтом — некогда великие, а теперь униженные историей потомки Тамар и потомки Паруйра. А дальше — дряхлеющие, но еще грозные, наводящие на соседей ужас Оттоманская Порта и Персия, два уставших от добычи хищника, два рабовладельческих гиганта, держащих в покорности, в неволе множество иных народов. Азия…
В этих империях с особенной, изощренной жестокостью борются за власть: брат на брата, семья на семью, клан на клан. Так, шах Аббас Великий уничтожил всех своих детей, дабы не быть зарезанным по приказу кого-то из них. Здесь процветает торговля людьми, здесь самая ценная дань — красивые девочки и мальчики, отбираемые у родителей персами и турками в услужение и для утоления похоти Здесь рядом с нищетой горцев Дагестана ослепляющее великолепие Стамбула и Тегерана, роскошь, неизвестная Европе, изнеженность и сладострастие, неведомые даже Риму в пору его пышного разложения. И равнодушное азиатское изуверство: человек не стоит ничего; обмануть или даже убить неверного, гяура, — значит приблизиться к раю…
Темнота сгущалась, хотя звезды в холодном разреженном воздухе радужно вспыхивали и словно приближались к земле. Ермолов смотрел на эти сонмы миров, таинственно и кротко мерцавших над ним, и думал: «Какая из них моя?
И скоро ли срок ей пасть, закатиться за горизонт?..»
3
Первого мая основные силы графа Зубова начали последний переход к дагестанской твердыне.
Впереди шли гребенские и волжские казаки, зорко присматриваясь к гористым окрестностям. Неприятельских отрядов не было видно. Лишь изредка на отдаленной скале появлялся всадник в рваном бешмеге и бедной папахе, но, свято соблюдая горские обычаи, на отличной лошади — легком тонконогом аргамаке — и увешанный дорогим оружием.
