Старый Разя, чтобы не быть навязчивым, заторопил Стеньку.
– Пойдем, сынку, надо спешить в войсковую, покуда там не так еще тесно, – позвал он.
– Мушкет тут покинь, – сказал атаман Стеньке. – После круга обедать ко мне придешь вместе с батькой, тогда возьмешь.
Сам Тимофей давно уже не ходил в старшине. Сварливый нравом, он перессорился со всеми заправилами своей станицы и, сколько ни выбирали его по станичным делам, каждый раз отвечал, что есть люди умней его и корыстней, а он-де не хочет лихвы и почета, а мыслит дожить до гроба одной только правдой.
Но хотя сейчас в войсковой избе созывали сход тайного круга, куда сходилась лишь должностная старшина, быть среди атаманов и ведать казацкие дела Тимофею Разе позволяли и возраст, и боевая слава, и то, что в течение жизни он сам не раз и не два ходил по большим казачьим делам в есаулах и в наказных атаманах.
Когда отец ушел в войсковую избу, Стенька кормил коней на площади, где обычно собирался большой войсковой круг – всенародное сходбище. Казаков было на площади мало. Все столпились в одном конце ее – у войсковой избы, скрываясь в тени широченных столетних верб, росших возле крыльца и вокруг всего большого строения.
Мысли Стеньки были о крестном и о родном отце. Он видел, что отец затаил неприязнь к атаману, когда Корнила посмеялся над поспешностью запорожцев. Стенька был несогласен с отцом:
«Что же из того, что крестный умней и хитрей, чем Боба, – на то войсковой атаман! Легковерен батька, а крестный все и разгадал. Неужто и вправду не было часа у запорожцев дождаться, пока поворотит паром?! Вот сидят ведь гонцы, дожидают, когда все сойдутся к тайному кругу. Не ближний свет Запорожье – сколь дней оттуда скакать!.. Что тут час!»
Стенька взглянул в направлении атаманского дома, скрытого в зарослях винограда и роз, и увидал, как выходит из них атаман с разодетой, пышной свитой – с есаулами, войсковым писарем и судьей.
Проходя через площадь, над которой, сверкая под солнцем, летала нитями серебряная паутина, Корнила шутливо схватил крестника за кудрявый вихор.
– Почем яблоки, Стенька? – спросил он.
– Где яблоки? – удивился Степан.
– А вот: не конь у тебя, прямо – сад, пошутил атаман над мастью Антошки.
– Сад брата Ивана. Мои только яблоки, крестный, – отшутился Степан. – Да я больше гладких мышастых люблю. Мне батька на тот год обещает купить...
– А хочешь, и раньше будет? – с хитрой усмешкой сказал Корнила. – Нынче после обеда мы с тобой ко мне на конюшню сходим. Авось и по сердцу коника сыщем, – легко посулил атаман.
Степан покраснел, не умея скрыть радости. Корнила взглянул на него и, довольный смущением крестника, громко захохотал.
– Я бы сейчас зашел, да вишь – нынче дела, – закончил он уже на ходу и, оправив черный лоснящийся ус, кивнул своей свите.
Стенька восторженно глядел ему вслед, пока он не скрылся в дверях войсковой избы.
Крестный всегда всех умел одарить: то в праздник пришлет отцу бочонок вина, то, когда матка идет от причастья из церкви, пошлет казачек накинуть ей на плечи новый нарядный плат. Когда Иван победил на скачках, он дал ему, сверх войсковой награды, еще от себя пенковую трубку и бисером шитый табачный кисет. А к именинам купил Стеньке турецкие сапоги и папаху.
«И все его любят», – подумал Степан.
Ему нравилось, что крестный бреет бороду, нравился запах его усов, польский кунтуш на плечах, веселый нрав, темный румянец, громкий, сочный голос, большой рост и хитрая, ласковая усмешка...
«Поеду на ловлю, козулю забью и крестному привезу в поклон», – раздумывал Стенька, вспомнив, что брат Иван обещал его взять с собой на охотничью потеху.
Он представлял себе, как лихо промчится по улицам Черкасска и, не сходя с седла, постучится к атаману в окно. Черноглазая падчерица крестного Настя выглянет и зардеется румянцем, как нынче, когда Стенька столкнулся с ней в сенцах... Стенька опустил голову, чтобы скрыть от прохожих невольную улыбку.
Вокруг войсковой избы все теснее толпился народ. Казаки, не знавшие, о чем будет речь на тайном кругу, толковали между собою, высказывая догадки.
