Капта продолжал болтать, выгадывая время, в надежде, что я откажусь от своих намерений. Увидев, что мое решение твердо, он крепко выругался и сказал:
— Может, тебя укусила бешеная собака, господин? Или скорпион ужалил? Сперва я подумал, что это просто глупая шутка. Твой план приведет нас к нищете; но, может быть, скарабей поможет нам. По правде говоря, я и сам не люблю смотреть на тощих людей и отвожу от них глаза. Хорошо бы и ты так поступал, ибо чего человек не видит, того он и не знает. Я успокоил свою совесть, распределяя зерно между бедняками, поскольку это было выгодно. Что мне более всего не нравится в твоем плане, так это то, что я должен отважиться на затруднительное путешествие и таскаться по грязи, где я, конечно, оступлюсь и свалюсь в оросительную канаву, и тогда моя жизнь будет на твоей совести, господин, ибо я старый и усталый человек и руки и ноги мои уже не гнутся. А как я буду без моего мягкого ложа и без супов и жаркого Мути. Да к тому же от ходьбы я задыхаюсь.
Но я был безжалостен.
— Ты врешь как никогда, Капта, ибо за эти годы ты не постарел, а помолодел. Руки твои не дрожат, как прежде, и твой глаз сначала, когда ты вошел, не был красным, а покраснел только сейчас, когда ты выпил так много вина. Предписываю тебе это трудное путешествие как врач — из-за любви, которую питаю к тебе. Ты слишком толст, и это вредно твоему сердцу и нарушает дыхание. Надеюсь, ты похудеешь за время поездки и снова станешь достойным человеком, так что мне не придется краснеть за тучность моего слуги. Помнишь, как мы радовались, шагая по пыльным дорогам Вавилона, с каким восторгом ты ехал на осле среди Ливанских гор и даже с еще большим восторгом слезал с этого животного в Кадеш? Право, будь я помоложе, то есть не имей я столько важных поручений, которые должен исполнить в интересах фараона, я бы отправился с тобой и сам, ибо много благословений принесет тебе это путешествие.
Мы больше не спорили, и Капта покорился мне. Поздней ночью мы сели выпить. Мерит пила с нами; она обнажила свою смуглую кожу, чтобы я мог касаться ее губами. Капта вернулся к своим воспоминаниям о дорогах и хлебных токах Вавилона. Если он совершил все, о чем рассказывал, значит, моя любовь к Минее сделала меня тогда слепым и глухим. Ибо я не забыл Минею, хотя и провел эту ночь на циновке Мерит и наслаждался с ней, так что мое сердце отогрелось, а одиночество мое улетучилось. И все же я не называл ее моей сестрой, но лежал с ней, потому что она была моим другом и она дала мне все, что женщина может дать мужчине. Я охотно разбил бы с нею кувшин, но она не хотела этого, говоря, что выросла в таверне, а я слишком богат и знатен для нее. Но думаю, она хотела остаться независимой и сохранить нашу дружбу.
На следующий день я должен был посетить золотой дворец и встретиться с царицей-матерью, которую теперь все Фивы называли черной ведьмой. Полагаю, что при всех своих дарованиях и мудрости эта безжалостная старая интриганка заслужила такое прозвище. Большая власть, сосредоточенная в ее руках, сводила на нет все ее достоинства.
Когда я вернулся на корабль, переодевшись в царское полотно и в регалиях, соответствующих моему званию, моя кухарка Мути пришла из дома медеплавильщика очень разгневанная и сказала:
— Благословен день, когда ты вернулся домой, господин, но куда это годится, что ты кутишь всю ночь в увеселительном заведении и даже не зайдешь домой позавтракать, хотя я положила много труда, чтобы приготовить твои любимые блюда. К тому же я простояла всю ночь — пекла и жарила и била бездельников-рабов, чтобы поторопить их с уборкой дома, пока моя правая рука не заныла от усталости. Я теперь старуха и потеряла веру в мужчин, и ты ничего не сделал, чтобы поднять мое мнение о них. Теперь иди домой и приступай к завтраку, который я приготовила тебе, и приводи свою шлюху, уж если ты не можешь и дня без нее прожить.
Таковы были ее слова, хотя она и была высокого мнения о Мерит и восхищалась ею. Такая была у нее манера, и я к этому уже привык. Ее резкости звучали как музыка для меня, заставляя ощущать, что я вернулся домой. Послав весточку Мерит в «Хвост крокодила», я охотно пошел с Мути.
Она плелась, волоча ноги, рядом с моими носилками и непрерывно бормотала:
— Я надеялась, что ты уже перебесился и научился достойно себя вести, пробыв столько времени при царском дворе, но ясно, что ничего такого не случилось и ты остался таким же непослушным, как был. Все же вчера мне показалось, что лицо у тебя стало спокойнее. Я была также рада заметить, что твои щеки несколько округлились, ибо когда человек полнеет, он. становится миролюбивее. Уж конечно, не я буду виновата, если ты похудеешь здесь, в Фивах, виной тому твое собственное непристойное поведение. Все мужчины одинаковы, и все зло в мире происходит от той штучки, которую они прячут под набедренными повязками, потому что стыдятся ее, какими бы хорошими они ни были.
Ее непрестанная воркотня напомнила мне мою мать Кипу. Я, конечно, был тронут до слез, но тут же огрызнулся на нее:
— Замолчи, женщина, ибо твоя болтовня мешает мне думать и напоминает жужжание мух в моих ушах.
Она сразу же замолчала, довольная тем, что довела меня до крика, который дал ей почувствовать, что хозяин и вправду вернулся домой.
Она очень тщательно приготовила дом к моему приходу. Букеты цветов были привязаны к притолокам, двор выметен, а дохлая кошка, которая лежала возле моей двери, теперь переместилась к двери соседа. Она заплатила ребятишкам, чтобы они стояли на улице и кричали: «Благословен день, когда наш господин вернулся домой!» Она сделала это, негодуя, что у меня нет собственных детей; ей хотелось бы, чтобы они у меня были, но предпочтительно без жены. Я дал детям мелочь, а Мути одарила их медовыми пряниками, и они ушли обрадованные.
Потом пришла Мерит, очень нарядно одетая, с цветами в волосах; ее волосы блестели от душистой помады, так что Мути сопела и утирала нос, поливая воду нам на руки. Еда, которую она приготовила нам, была сладостна мне, ибо это была фиванская еда. В Ахетатоне я позабыл, что нигде в мире не найдешь такой еды, как в Фивах.
Я благодарил Мути и превозносил ее искусство, чем очень обрадовал ее, хотя она и пыталась хмуриться и фыркать, и Мерит тоже похвалила ее. Был ли этот завтрак в доме медеплавильщика чем-то памятен или достоин внимания, не знаю. Я упомянул об этом для себя самого, ибо тогда я чувствовал себя счастливым, и я сказал:
— Остановитесь, водяные часы, ибо этот час — добрый час. Пусть он никогда не проходит.
Пока мы ели, люди из бедного квартала собрались в моем дворе. Они надели свои лучшие одежды и пришли приветствовать меня и плакаться на свои боли и страдания.
Они сказали:
— Нам так не хватало тебя, Синухе. Пока ты жил среди нас, мы не ценили тебя по заслугам. И только когда ты покинул нас, мы ощутили, как много хорошего ты сделал нам и сколько мы потеряли, лишившись тебя.
Они принесли мне очень скромные подарки, ибо из-за Атона были беднее, чем когда-нибудь. Среди них был старый писец, он держал голову набок из-за опухоли на шее; я удивился, увидев, что он все еще жив. Там был также раб, которому я вылечил пальцы на руке; он гордо выставлял их и шевелил ими перед моими глазами. Мать показала мне своего сына, выросшего красивым и крепким; у него были черные глаза и шрамы на ногах, и он сказал мне, что нет в округе мальчика его роста, которого он не мог бы победить.
А еще там была девушка, чьи глаза я вылечил; она оказала мне дурную услугу, посылая ко мне всех других девушек из дома удовольствия, чтобы я удалял безобразные родимые пятна и бородавки с их кожи. Она преуспела настолько, что смогла купить общественную баню возле рынка, где еще и торговала духами, и снабжала купцов адресами юных девиц легкого поведения.
Все пришли с подарками, говоря:
— Не презирай наши подарки, Синухе, хотя ты царский врач и живешь в золотом дворце фараона, ибо наши сердца радуются при виде тебя, пока ты не говоришь с нами об Атоне.
Я и не говорил, но принимал их одного за другим сообразно их болезням. Я выслушивал их жалобы, давал предписания и назначал лечение. Мерит сняла свое нарядное платье, чтобы помогать мне. Она обмывала их раны, очищала мой нож над огнем и приготовляла наркотическое питье для тех, кому предстояло удалить зуб. Поглядывая на нее, я радовался и смотрел на нее часто, пока мы работали, ибо она была красива и стройна. Ее осанка была изящна, и она не постеснялась снять с себя платье на время работы, как это делают простые женщины, да и мои пациенты не удивлялись этому, слишком озабоченные своими собственными бедами.
День медленно тянулся, пока я принимал больных и беседовал с ними, как в прежние времена, радуясь моим познаниям, когда я мог помочь им. Часто я вздыхал полной грудью и говорил: «Остановитесь, водяные часы, вода, приостанови свой бег, ибо немногие из моих часов будут так прекрасны». Я совсем позабыл о визите, который должен был нанести царице-матери, извещенной о моем прибытии. Забыл, наверное, потому, что не хотел помнить, ибо был счастлив.
