Делия смеялась. Я мысленно упрекал друга за то, что он разрушает счастливую веру слабой женщины:
Вергилиану самому становилось неловко, он прекращал насмешки над верованиями Делии, и разговор переходил на другие предметы. Возлюбленная поэта жила в том мире, куда для нас не было доступа. Там царила покорность, а Вергилиан хотел разговаривать с богами как равный. Он не боялся кары: по его убеждению, над миром царит слепая судьба, и человеку нет спасения ни от богов, ни от людей.
И вдруг мы увидели, что Делия плачет.
— Ты плачешь, Делия? — спросил Вергилиан с нежностью. — Я огорчил тебя глупыми шутками?
— Нет. Я вспомнила свои детские годы.
— Ты никогда не рассказывала мне о детстве, Делия.
— Ты же знаешь. Я родилась в Александрии. В самом замечательном городе на земле. Мы жили в предместье, отец мой был поденщиком, а мать занималась по хозяйству, и оба считали себя христианами. Мне с детских лет хотелось танцевать. Но он запрещал.
— Кто — он? Отец?
— Пресвитер. Я убегала и кружилась где-нибудь в укромном месте, пока не падала на землю. Однажды меня увидела мать и побила. Я посещала тайком сады Сераписа. Там выступали уличные танцовщицы. Один раз соседка взяла меня на народное представление, и тогда я увидела впервые танцовщиц, исполнявших пляски под музыку арф. А когда мне исполнилось двенадцать лет, меня похитили бродячие мимы, и я стала женой патрона.
— Как же они могли тебя похитить?
— Я пришла к ним и сказала, что хочу плясать. Они сделали мне испытание, похвалили мою грацию и сказали, что, если я останусь с ними, у меня будут красивые одежды и всякие украшения. Я оставила мать и уехала с мимами.
— Куда?
— В Каноп. А потом мы уплыли на корабле в Сирию, и там я танцевала во многих городах.
— Как звали твоего мужа?
— Евтропий. Когда мы были в Пальмире, его изгнали из города за какой-то проступок, но вскоре он умер в Антиохии, и там я услышала, что в Италии очень ценят египетские танцы. Добравшись до Рима, мы поселились на улице Дельфина, в гостинице Симона, и там я жила, пока однажды нас не позвали показать свои танцы на одной пирушке и меня увидел Аквилин. Он поселил меня в большом доме, подарил мне рабынь. Остальное ты знаешь… И вот теперь я снова увижу Александрию и, может быть, мать, когда она пойдет на базар и мы найдем ее там. Она, вероятно, думает, что меня уже нет в живых.
— А где твой отец?
— Отец умер. Мне рассказали об этом александрийские корабельщики. Они привозили тогда в Лаодикею папирус.
Посетившая столько городов «Фортуна Кальпурния» снова готовилась уйти в далекое плавание. Необходимо было спешить с отправлением — ведь уже приближалось время, когда по причине бурь осеннего равноденствия и морских туманов навигация прекращалась до весны. В зимние месяцы опытные мореходы предпочитают не покидать спокойных стоянок и чинят свои корабли для будущих путешествий. Но для этого еще не настал срок, а у Кальпурния скопился значительный запас бронзовых гвоздей и лежало на складе большое количество кож. Цены на такие товары вдруг невероятно поднялись в связи с развитием строительства в некоторых восточных городах, и предприимчивому сенатору хотелось сбыть все это, а на вырученные деньги закупить в Александрии папирус для Рима. Поэтому Трифон получил распоряжение взять со складов в Остии груз на корабль и тотчас же отплыть в Путеолы, где он должен был повидать Вергилиана. Из Путеол старый мореход надеялся за десять дней дойти до Александрии. Путь туда лежал через Сицилийский пролив, а затем корабли обычно плыли открытым морем к берегам Африки и шли вдоль Киренаики до того места, где уже виден огонь александрийского маяка.
В день отплытия из Путеол, когда взволнованная Делия с испугом смотрела, как медленно поднялся на мачте огромный парус с изображением волчицы, вдруг черная птица закаркала на дереве с левой стороны, что служило благоприятным предзнаменованием. Воскурив фимиам богам, охраняющим корабли в морских пучинах, Трифон повел «Фортуну» в море.
Мимо мыса Левкопетры мы проскользнули ровно в полночь, с тем чтобы дальше предпринять плавание в бескрайнем море, как поступают с финикийских времен отважные мореходы. Подняв головы, корабельщики смотрели на созвездия, которым они вручали свою судьбу. Большая Колесница медленно вращалась вокруг небесного полюса, вознесенный на небеса Геркулес вечно жил в царстве светил, Волосы Вероники пышно раскинулись в мироздании…
Но в пути, когда корабль уже оказался в открытом море, западный ветер вдруг сменился юго-западным, который моряки называют «африком», и даже опытный Трифон не знал, что думать. В природе совершалось нечто странное. До рассвета, который мог влить в наши сердца надежду на благополучный конец плавания, было еще далеко. Острым взглядом Трифон всматривался в ночной мрак, а вокруг шумело и вздымалось еще недавно спокойное море.
Вергилиан хорошо знал Трифона и понял, что кораблю угрожает опасность. Но Делия считала, что так и должно быть в пути, и готовилась покорно перенести все испытания. Я же снова переживал то приятное чувство, какое всегда вызывает во мне море. Все было как в дни прежних путешествий: черный корабль среди пучин, сладостный морской воздух, ветер в снастях, бушующие волны… «Фортуну» сильно качало, и у Скрибония уже начинались припадки тошноты.
Делия лежала в кормовом помещении, укрытая шерстяным плащом, и не спала. Разве можно было спать, когда волны с такой силой разбивались о стены корабля? Ее знобило, и Вергилиан уже обвинял себя в легкомыслии и раскаивался, что взял больную в длительное путешествие, подвергая опасности ее здоровье. Но Делия ни на что не жаловалась. Укрыв подругу потеплее, поэт отправился ко мне, цепляясь за снасти. Теперь корабль начало швырять, как жалкую щепку.
Бедный Скрибоний пенял на свою судьбу и проклинал тот час, когда он решил посетить Александрию. Меня тоже покинуло всегдашнее хорошее настроение. Устроившись кое-как на носу, я расширенными от страха глазами смотрел в ночную темь.
Вергилиан с тревогой осматривался по сторонам, чего-то искал.
— Чайки уже вернулись в Италию…
— А у меня сердце замирает и проваливается куда-то от качания корабля,
— стенал Скрибоний, — не знаю, как перенесу морское путешествие!
— Бодрись, друг! Может быть, мы еще совершим с тобой не одно путешествие, поплывем в Понт Эвксинский, увидим Томы, где живет наш милый скриба, а потом найдем приют в гавани Символов или в далекой Ольвии.
— Как ты можешь говорить о плаваниях в такой час! — вопил Скрибоний и цеплялся за мачту. — С меня довольно по горло и этой муки!
Вергилиан должен был крепко держаться за снасти, чтобы волна не унесла его в море.
— Да, тебе не повезло. Как изменилась погода. Трифон, что творится на море?
— Никогда не видел подобной ночи. Ветер — со всех четырех сторон горизонта.
У Трифона был озабоченный вид. Он стоял на самом носу корабля и по-прежнему всматривался в даль. Повинуясь мановению его руки, двое кормчих приводили в движение кормовые весла. Парус вдруг заполоскал…
— Что и говорить, — вздыхал Скрибоний, — корабль — прекрасная вещь. Скучающий уплывает на нем от своей скуки, муж — от надоевшей жены, должник
— от заимодавца. Но только в безветренную погоду.
Вергилиан, может быть, вспомнил свои разговоры с Делией о смысле существования.
Даже в такие минуты Вергилиан не мог не философствовать, но качание корабля как будто поколебало его прежнюю веру в мировую гармонию.
— Дорогой Скрибоний! Ведь есть же на земле более важные вещи, чем торговля кожами. А между тем так трудно найти это самое важное! У одних есть имения и рабы, другим нечем прикрыть свою наготу, а мы придумываем всякие благостные слова, чтобы объяснить все это мировой гармонией, в которой, если верить философам, необходимо и зло, и голодные, и рабы…
— Да, из твоей гармонии не сваришь даже постной похлебки…
Скрибоний хотел еще что-то ответить на взволнованную речь друга, но, очевидно, в эти мгновения думал только о том, как бы сделать, чтобы сердце не сжималось от качки корабля, и Вергилиан мог рассуждать, сколько ему было угодно.
— И вот мы умрем с тобой, Скрибоний, и ничего не останется от нас на земле. Истлеют стихи, все канет в забвение. Не останется даже Воспоминаний о земной жизни. К чему же тогда страдать или искать выхода из нелепого положения? Для чего мы живем, Скрибоний? Да, величие пучин навевает печальные мысли. Хотел бы знать, зачем моя душа посетила этот мир, где она погрязла в пороках!
— Не величие, а качка, — поправил его Скрибоний. — Я дольше тебя живу, многое испытал и скажу тебе, Вергилиан…
— Почему ты замолчал?
— Мы можем извлечь из жизненного урока только уверенность, что надо урвать у бытия приятные мгновения.
— Какие?
— Каждый решает этот вопрос для себя.
