на разостланной епанче понесли его в шатёр.
Этот новый удар Судзивоя, который сразу прискакал, привёл почти к отчаянию; он крикнул, чтобы изо всех сил захватывали замок. Разъярённые серадзяне, заслоняясь щитами, бросились под стены, пытаясь на них взобраться, но гарнизон, осмелевший от удачи, защищался храбро и победно. Снаряды со стен валили людей кучами, калечили и убивали.
Отряды, дополнямые новыми подкреплениями, возвращались несколько раз и должны были, побитые, отступать.
Белый сходил с ума от радости… Он собственными руками сталкивал камни, натягивал арбалеты, бросал стрелы… не дал себя оторвать ни на минуту.
Несколько стрел попали в его доспехи, несколько застряли в одеждах, какая-то его поцарапала, и на кровь он взирал с гордостью и улыбкой. Поглядев на скачущего и руководящего штурмом Бартка из Вицбурга, князь не мог сдержаться, чтобы, наклонившись к нему, не бросить в него оскорбление и проклятие.
Бартко поднял голову и руку, вооружённую мечом.
– Ты уже был в моих руках, – воскликнул он, – ты ускользнул от меня как трус и спасся побегом, но в другой раз… не уйдёшь от меня, подлец.
Князь затрясся от гнева и поднял оба кулака, кипя от злобы. Он вспомнил битву под Гневковом, а ещё горше ранило напоминание о монашеском капюшоне. Он бы бросился на наглеца, если бы их не разделяли стены. До позднего вечера продолжались возобновляемые с разных сторон штурмы и попытки влезть на стену, везде с горем пополам отбитые.
Князь постоянно летал, подстрекая, одаряя, вдохновляя и ни обращая внимания ни на какие опасности.
Вечером, когда осаждающие уже отступили к лагерю, который расположился тут же у замка и широко растянулся, так, чтобы живая душа не могла из него выскользнуть, гарнизон, опасаясь опасности какого-нибудь нападения, не стала спускаться со стен.
Фрида, которая весь этот день стояла на башне, равно с Белым разогревшись видом битвы, в конце концов ослабла и, уставшая, должна была пойти отдыхать. Её глаза, которые посчитали всех бойцов и собственные силы, предвидели, что самое отчаянное сопротивление не справится с преобладающим войском Судзивоя.
Только чудо могло спасти Белого…
Она боялась, как бы и он в конце не испугался, но минута этого упадка сил ещё для него не наступила. Белый вбежал за ней в каморку, первый раз в этот день снимая шишак с головы, облитой потом. У него было победное безоблачное лицо и гордая физиономия.
– Памятный день в моей жизни, – воскликнул он. – Узнали, что подлец умеет сражаться и монахи не вынули из его груди сердца. А завтра… они увидят, что безнаказанно предательства, хоть бы преднамеренного, не отставлю.
Фрида подняла глаза и посмотрела на него вопрошающим взглядом.
– Да, – проговорил дальше Белый, – я приказал у стен подо рвом, напротив лагеря устроить костёр. На завтрак поджарю на нём Ханку и его зятя!
И эти слова и голос, каким они были сказаны, были удивительными и так испугали Бодчанку, что она вскочила с кровати.
Увидев, что она не верит, князь повторил:
– Да, завтра до наступления дня прикажу сжечь их на костре; пусть видят, что я не думаю сдаваться и буду защищаться до конца. Приятели Судзивоя и его союзники пусть погибнут.
Фрида не смогла ответить, когда Белый, посмотрев на него, не желая отдыхать, схватил только со стола жбан с вином, налил кубок, залпом его выпил и вышел, с грохотом закрывая за собой дверь.
Действительно, это неожиданное зрелище уже напрасной жестокости было приготовлено на следующее утро. Из лагеря видели этот сложенный костёр, не в состоянии понять, для чего он мог служить. Две вбитые посередине сваи, заметные зидалека, торчали для зрителей загадкой.
Ночью Судзивой не рискнул подойти к замку. Его люди, которые подходили ко рву и со стоявшими на стенах обменивались бранью и угрозами, кричали, что хотя бы до зимы тут стояли, от Золоторыи не отойдут.
Только что с темнотой наступила короткая тишина, как с рассветом в лагере началось движение.
Как раз эту минуту приготовления к новому штурму выбрал Белый, чтобы наказать предателей. Судзивой с Бартком, старостой Куявским, только что выехали из шатров осмотреть стены и решить, что делать дальше, когда через большую дверку Былица со слугами вывели на казнь мельника. Ханку, который не мог стоять на обожжённых ногах, двое слуг, взяв под мышки, несли к приготовленному для него столбу. Палач тянул на верёвке Манька к другому. Челядь несла зажжённые факелы.
Это странное и страшное зрелище остановило воеводу и старосту. Ханко вытягивал к ним руки, умоляя… напрасно…
Над воротами напротив стоял Белый и нетерпеливо указывал на костёр. Затем обречённых привязали верёвками к столбам и подожгли сухой хворост и дрова у их ног. Дым клубами взлетел вверх.
Судзивой, не желая смотреть на зрелище, повернул к шатрам. Там также ждала его немалая боль. Поражённый вчера камнем из замка умирал храбрый князь Шецинский. Ксендз вышел от него – а раненый с рыцарским равнодушием ждал уже последнего часа.
Попрощавшись с ним, бледный Судзивой вышел из шатра и измерял глазами замок.
– Столько жертв, – воскликнул он, – столько крови и жизней из-за одного человека, который предал Бога, поклявшись ему, и никому верности не хранит…
Староста Куявский указал рукой на стены.
– На этот раз мы не дадим ему уйти, – воскликнул он, – со стороны реки я приказал пристально следить, чтобы он ночью на первом попавшемся челне не сбежал. Нужно стоять, возьмём его голодом…
– Было бы слишком долго ждать конца, – ответил Судзивой. – Я могу ошибаться… но думаю, что после отчаянной обороны и этой ярости, в которую он впал, недолго будет просить о милосердии… Таков он…
Бартек из Вицбурга только вздрагивал и снова богохульствовал.
– Негодяй…
В этот день не штурмовали…
Этот покой, который мог показаться для осаждённых желанным, был на самом деле для них губителен.
Случайность или расчёт сделали то, чего хотел воевода.
В битве, купаясь в кипетке, Белый сохранил бы запал, который его временно возбуждал, в спокойствии долго выдержать не мог. Под вечер он бросился на кровать и уснул каменным сном, со своим Буськом у ног. Фрида пришла, поглядела на него и, нахмурившись, воротилась в свою каморку. Она чувствовала, что делалось в его душе.
Белый проснулся только на следующий день, протёр глаза и, увидев Буська, спросил его:
– Штурмуют?
Он хотел уже надеть доспехи и схватиться за оружие.
– Нет, сидят тихо, – сказал шут, вздыхая. – Наверное, Казка, который умер, будут хоронить.
– Казко? Умер? – крикнул князь.
Бусько подтвердил головой.
– И конь сдох, что под ним был, и он ночью скончался, –
